Слезы — единственные свидетели того, что я все еще существую.
***
— Чимин, а ты знаешь, что такое пустыня? — садясь на краешек стола, игриво спрашивает Тэхён. На нём широкие штаны и жёлтая рубашка в крупных ракушках, на ногах потёртые шлёпки, и всё равно, что на улице минус десять. Волосы-кудри, в душе покой. Улыбка широкая и искренняя. Чимину кажется, что она способна унести его на своих нежных крыльях к небесному порогу. Наверное, уже стоит начать бояться? — Я читал о ней, — нехотя отвечает Чимин, аккуратно складывая рисунки в ровную стопку. За окном раскаты грома безжалостно обрушиваются на стены маяка. Чимин знает, чем вызвана буря, и причина эта его немного пугает. Внутри него что-то не так. Внутри что-то сломалось. Там неоткуда взяться теплу. Всё его нутро — солёный лёд. — Только читал? Сам не видел? — беря в руки один из рисунков и внимательно изучая его взглядом, интересуется Тэхён. На бумаге чёткими широкими линиями изображён очередной маяк в шторм. Какой это уже по счёту, пятый? И чем они так нравятся ЧимЧиму? Или же его очаровывает шторм? Интересный вопрос. — Я вот хотел бы увидеть. Километры песка и палящее солнце. Это по-своему красиво. — Я никогда не был на суше, — равнодушно произносит Чимин, прислушиваясь к себе: каждый вдох — тяжёлый груз. Так быть не должно. — Правда что ли? — удивлённо переспрашивает Тэхён, складывая рисунок вдвое и нагло кладя его себе в карман. — Да, я родился в море и в море умру, — проследив за манипуляциями Тэ, отвечает Чимин. И на кой ему сдался этот рисунок? В нём нет ничего примечательного. Может стоит попытаться нарисовать пустыню? — Это как-то совсем не круто, — дуется Тэхён. — Неужели суша тебя совсем не манит? — Нет, я — это море, море — это я. Мне тут комфортно, — честно отвечает Чимин. — Нельзя зацикливаться на чем-то одном, Чимин, — с толикой грусти в голосе хмыкает Тэхён. — В мире так много прекрасного. — Как и под водой, — пожимает худыми плечами Чимин. — Подводный мир полон сюрпризов, которые людям не дано увидеть. — А тебе дано? — А ты как думаешь?
Новый рассвет пробуждается, отпивая кофе из горькой чаши ночи. Чимину хотелось бы быть этим самым рассветом, но на деле он лишь та самая ночь, капитулирующая перед первыми лучами солнца. Он — глубокая тьма, Тэхён — ясный свет. Им не по пути. Зачем Владыка свел их вместе? По ошибке? Или же… в этом скрытый смысл? В океане тоски Чимину так привычно искать смысл своего бытия. Он не способен прочесть что-либо во тьме своего сердца, и это удручает. Кто он на самом деле? Суть? Или же последствие? Погасший во тьме, он ищет свет где-то глубоко под водой, почти утонув, он беспомощно барахтается и не видит выхода. Сомнительными идолами он заполняет пустоту внутри, дабы хоть немного унять терзающее его, словно голодный зверь, сомнение. Он — всё, и он ничего. День, отмеченный красным в календаре, всё ближе. Но что будет после? Кто скажет? Владыка? Владыка… Чимин всегда перед его взором. Он хотел бы спрятаться, но вот негде. «Наблюдаешь ли ты сейчас за мной, творец? Огонь в тебе меня сжигает. Голос в тебе знает лишь моё имя. Страх перед тобой всегда со мной», — Чимин почти в отчаяньи. Спросить в голос он ничего не может. Тэхён всегда рядом. И это очередная беда.***
Года пролетают, пролетают, проваливаясь во времени. Часы стучат в истерике, одиночество мягкой лентой нежно обвивает горло, медленно затуманивает разум и пожирает душу. Одиночество — зима души, темная ночь сердца. Но Чимин любит эту зиму. И любит эту ночь. Ему не нравится вспоминать о Тэхёне, но он всё равно это делает. Как хрупкое дерево осенью, рядом с ним долгие годы в муках умирают листья симпатии, некогда зародившиеся в его сердце, постепенно смерть за смертью, теряясь в ветре времени. Это не остановить. Это плата за ошибку. Чимин это понимает. Но как быть с садом его памяти? Слишком многие могилы там остаются без надгробий, слишком многие картины — необрамлёнными. Размытые, утраченные, стёртые вручную, воспоминания… Чимин без особого удовольствия смотрит в зеркало. Там не он. Другая реальность. Пустая оболочка, созданная, дабы не пугать других. От настоящего Чимина все убегают прочь. Он годами плывёт по волнам времени, которое никогда не стоит на месте. В водах приливов и отливов он развлечения ради изредка цепляется за «берега». Клубы тумана с подозрительной чёткостью рисуют картины давно прошедших дней. Ветер безжалостно заглушает истошные крики извне. Может Чимин и хотел бы их услышать, да кто позволит? Может стоит опять начать прислушиваться к морю? Что оно там шепчет? — Я могу прочесть тебе поэму о доверии, что было некогда предано. Я могу прочитать тебе повесть о той истине, что никогда не была написана, — на грани слышимости доносится из-за стен маяка. Или же Чимину от усталости это просто кажется? Кто он? Где он? Где Юнги? — Однажды, давным-давно, жила была маленькая рыбка, всегда плавающая в одиночестве. Она смело уходила на глубину до того дня, пока не заблудилась. Быть может, поток оказался слишком сильным или же её кто-то проклял… «Тебе здесь не место, тебе нужно бежать!». Она потерялась в совершенно новом мире, где не было ракушек и ласковых волн, лишь холодный песок и безобразные скалы. Она сияла, словно ангел в кромешной тьме, и была обречена утонуть в этой тишине. И она бы смирилась со своей участью, если бы не одно «но», — Чимин знает эту историю и люто ненавидит. Владыка при каждой встрече рассказывает её ему. И через пару дней снова всё повторится. — Правда в том, что она никогда не терялась. Это был период жизни, что пришлось пройти. Она выросла слишком быстро, детство ушло, и она возненавидела это взросление. Мозг Чимина ничего не понимает, зато душа понимает. Эта рыбка — он. И от этого хочется кричать. Воздуха категорически не хватает, лёгкие горят огнём, Чимин, не разбирая дороги, чуть ли не падая с лестницы, вываливается на порог маяка и, падая на колени, едва успевает удержать равновесие, опершись на руки. Перед глазами море. Перед глазами под водой — владыка во всём своём великолепии. Издеваясь, тот передразнивает каждое движение Чимина. И почти проваливаясь в пучину отчаяния, Чимин вспоминает то, что так старательно стирал из памяти. Пути назад нет. — Левиафан, друг мой старинный, ты почти вернул себе контроль над маяком, — весело шепчет Тэхён, выныривая из воды. За ним на старой гнилой верёвке плывёт лодка, которую он старательно привязывает у порога маяка. — У Чимина сил практически не осталось. Да и питать их нечем. Скоро всё станет на свои места.***
Что нужно людям для того, чтобы сохранить в памяти то, что дорого или любимо? Мраморный ангел на могиле близкого? Каменная плита, на которой перечислены деяния «героев»? Пирамида, как у фараонов? Простой венок из цветов? Дыра в сердце? Стихотворение? Простая записка, спрятанная в кармане брюк? Юнги не знает ответа на этот вопрос. Он привык пышно хоронить своё прошлое в больших мавзолеях, соблюдая при этом все пафосные ритуалы. Так ведь правильно. Или всё же нет? Вокруг Юнги привычная темнота, но сегодня ему в ней комфортно, так, словно он привык к ней и, быть может, даже чуточку полюбил. Юнги слабо шевелится и плавно перемещается на маленькую светлую поляну, где сквозь густую листву старых деревьев мягко светит солнце, где-то совсем рядом журчит речушка, но ветвистый кустарник и старая плотина не дают увидеть блики на её водах. А Юнги почему-то это так необходимо. Порыв ветра. Несильный, но ощутимый. Вдруг всё замирает, звуки стихают, Юнги невольно становится страшно. На берег, прямо ему под ноги, ломая пушистый зеленый куст, выносит потерянных, забытых, безликих, отчаянных людей. У всех у них на языке всего одно имя — «Левиафан». Все они остервенело пытаются ухватиться за Юнги и утащить его обратно в реку, но что-то не даёт им этого сделать. Юнги хочется бежать, но он словно скован стальными цепями. Следом за людьми на берег выкидывает кресты и скромные надгробия. На большинстве из них написано всего одно слово: «Безымянный». Юнги испуганно пытается отыскать в обломках хотя бы одно имя, но безрезультатно. Безымянный. Безымянный. Безымянный. — Ты следующий, Мин Юнги! Ты следующий безымянный! Юнги замирает. Вдруг он как никогда чётко понимает, что его «лето» подошло к концу. А вот «зима», похоже, только началась. И если судить по хмурому небу, совсем скоро выпадет первый «снег». Тени всех этих людей такие же белые, как и снежинки, неподъёмным грузом лежат на нём, и Юнги, наконец, понимает, что мешает ему двигаться. Отчаяние безымянных падших. Но перед чем и как они пали? Перед Левиафаном? Где-то совсем рядом чувствуется сладких запах духов Чимина. И Юнги как по команде успокаивается. В глазах смотрителя всегда была лишь истина, но вот на губах, похоже, смерть. Почему Юнги так решил, он не знает. Да и не хочет знать. Тишина прогоняет утреннюю зарю в самую глубокую серость, солнечный свет из последних сил разъедает последние остатки тьмы, и Юнги вдруг начинает замечать нестыковки. Всего минутой ранее на поляне был день и лето, а сейчас — тусклый рассвет и холодная зима. Запах духов Чимина чувствуется всё отчётливее. Глубоко вздохнув, Юнги сначала крепко закрывает глаза, а затем плавно открывает их, пробуждаясь от очередного кошмара. Перед глазами комната и обеспокоенное лицо смотрителя. Сейчас Юнги в «правильном» мире? — Всё в порядке? — тихонько спрашивает Чимин, склоняясь над кроватью. — Ты кричал во сне. — Фигня всякая снилась, — хмурится Юнги, напрасно стараясь выровнять дыхание. — Не хочешь рассказать? — садясь на краешек постели, спрашивает Чим. — Да нечего рассказывать, — отмахивается Юнги. — Обычные ночные кошмары. — Что-то они зачастили к тебе, — ласково беря Юнги за руку, шепчет Чимин. — Может чего-нибудь успокоительного перед сном попить? — Типа мяты или ромашки? — не отрывая взгляда от коротеньких пальцев Чимина, аккуратно поглаживающих его руку, выдыхает Юнги. — Лучше сразу валерьянки, — закусив нижнюю губу, смешно дуется смотритель. — А ещё лучше водки, — нервно выпаливает Юнги. Близость Чимина для него слишком волнительна. — Не думаю, что столь высокоградусный напиток сможет успокоить твою нервную систему, — профессорским тоном вещает Чимин. — Душу точно успокоит, — активно кивает Юнги. — Ненадолго. — Так всегда можно выпить ещё! — И спиться. — Почему ты вечно впадаешь в крайности? — Такая натура у меня, — пожимает плечами смотритель. — Кушать хочешь? Я поймал огромную рыбину. «Огромную рыбину» эхом звучит в голове Юнги. Огромная рыба. Левиафан. Что или кого видел Юнги в день крушения? Неужели… Разве это возможно? Этот монстр по преданиям мёртв. Гюстав Доре даже гравюру «Убийство Левиафана» нарисовал. Резко садясь на кровати, Юнги, широко распахнув глаза, обращает взор на смотрителя и на выдохе произносит: — На маяке есть Ветхий завет? — Странный вопрос, но да, — немного растерянно отвечает смотритель, поднимаясь на ноги. — Хочешь что-то прочитать там? — Да, о… — начинает Юнги, но Чимин перебивает его. — Об огромном морском чудовище? — Именно, — на автомате кивает Юнги, теряясь в своих мыслях. — Кто может открыть верх одежды его, кто подойдёт к двойным челюстям его? Кто может отворить двери лица его? круг зубов его — ужас; крепкие щиты его — великолепие; они скреплены как бы твёрдою печатью; один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними; один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются. От его чихания показывается свет; глаза у него как ресницы зари; из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры; из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твёрдо, не дрогнут. Сердце его твёрдо, как камень, и жёстко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи в страхе, совсем теряются от ужаса. Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копьё, ни дротик, ни латы. Железо он считает за солому, медь — за гнилое дерево. Дочь лука не обратит его в бегство; пращные камни обращаются для него в плеву. Булава считается у него за соломину; свисту дротика он смеётся. Под ним острые камни, и он на острых камнях лежит в грязи. Он кипятит пучину, как котёл, и море претворяет в кипящую мазь; оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему; он сотворён бесстрашным; на всё высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости, — на одном дыхании произносит Чимин, смотря куда-то себе под ноги. — Ты это хотел услышать? — Чимин, я… у меня так много вопросов, — потерянно шепчет Юнги. Он не хочет вновь подозревать Чимина. Но… Слишком много «но». — И я могу на все ответить, — не говорит, констатирует Чимин. — Но не стану. Слишком долго. Выбери три. — Вот так сходу? Раньше молчал, а теперь в «Гугл» решил поиграть? — откровенно злится Юнги. — В кого? — Неважно! — Юнги, умерь свой пыл, — устало говорит Чимин, направляясь к двери. — Только имени его не произноси. Оно мне неприятно. — Почему ты передумал? Почему решил поговорить? — Быть может, ты сможешь мне помочь? — С кем? — напрягается Юнги. — С ним? — И с ним, и с Тэхёном. — Я ничего не понимаю. — Это — море великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими; там плавают корабли, там этот монстр, которого Бог сотворил играть в нём, — уже выходя за порог, говорит Чимин перед тем, как закрыть дверь. Юнги потерян. Чимин и того больше. Правильно ли он делает, решая открыться тому, кого притащил Владыка?