Тот год, что мы пережили

Мы гуляли весь вечер. Весь вечер без остатка. Говорят, что нельзя сказать точно, когда заканчивается вечер и начинается ночь, но я мог. Всё счастье, все наши улыбки, всё подростковое нетерпение было именно вечером, а ночью был Ад… Ничто не предвещало беды. Мы шли по давно знакомым улицам к моему дому, уставшие и довольные. Вечерняя темнота плотно скрывала наши фигуры, и даже самый яркий фонарь не мог разрушить эту занавесу, поэтому мы шли, держась за руки, не оглядываясь на поздних прохожих, и безудержно смеялись и целовались. Некая легкость поселилась во всем моем теле и надежда на то, что все будет по-старому. Пусть родители и запретили нам встречаться, мы вместе пройдем это малое препятствие. Влюбленные всегда такие… влюбленные. Глупые, мечтательные и в то же время хитрые и очаровательные Мы расстались за четыре подъезда до моего. Под темным раскинувшимся кленом мы попрощались. Это может показаться странным, но мы расходились в разные стороны абсолютно уверенные в завтрашнем дне. Не было долгих монологов и поцелуев, да и не могло их быть (я просто читал, строго по школьной программе, похожую историю, где были песни под луной и трехчасовой слюнообмен). У нас все было по-дружески, если можно так охарактеризовать отношения двух влюбленных. Я просто на секунду обнял его, чмокнул в щечку и как полагается настоящему мужчине со всей дури хлопнул по спине. Он оценил. Ухмыльнулся, нежно потрепал по волосам, повернулся спиной и пошел. Без слов, как только умеет он, тихо и нежно — прощаясь до следующего дня. В приподнятом настроении я дошел до квартиры. Меня не могли огорчить ни двадцать шесть лестничных пролетов, ни сломанный лифт, ни порядком замерзшие пальцы. Я мельком поглядел на время в моем телефоне, чертыхнулся, ведь было уже шесть минут двенадцатого, то есть я на шесть минут проштрафился. «Ну, ничего! «– мысленно улыбнулся я, делая ход конем. Заходим в «Настройки», ставим новое время «22:58» и со спокойной совестью идем доказывать маме, что у нее неправильное время. Коварно ухмыльнувшись, я достал ключи и как можно тише начал открывать дверь. В прихожей меня встретил разъяренный отец. « Неужели маму замещает?» — подумал я, и вот от такой мысли на душе стало теплее. Это так по-семейному… — Погляди-ка, пидор вернулся, небось, нагулялся по мальчикам? Отец косо, буквально прожигая взглядом, посмотрел на меня и впустил в квартиру. Настроение у мужчины было крайне язвительное, жесткое и разочарованное. Он не смотрел на меня, он вглядывался, постоянно хмуря свои брови и кривя мужественные широкие губы. Я вновь увидел в глазах то презрение, от которого бежал и боялся последствий. В секунду отец выбил мой телефон из рук, новенькая модель с грохотом плюхнулась на плитку. Но я не обратил внимание. С детства родной коридор стал чужим, с детства боящийся наказания, я вздрогнул и с ужасом ждал следующего шага родителя. С аханьем-оханьем сюда прибежала мама, попутно разглядывая общие повреждения и вытирая руки о мятое красно-белое полотенце. Я чувствовал, как борется отец с собою, ведет войну с бешенством и разумом. И искренне не понимал, от чего все так резко изменилось в поведении близких мне людей. Разве я изменился всего за два дня? Человеческие предрассудки могут быть сильнее чувств — Разве в прошлый раз я тебе плохо объяснил? — взревел отец и взмахнул руками. Я отшатнулся с тем самым испугом, которые испытывают дети при виде своих родителей в ярости, но… Я, же уже вырос! Я должен сопротивляться! Хоть что-то сказать! То, чего хочу я, чего по-настоящему желаю, надеюсь. В горле образовался ком. Ничего сказать я просто физически не мог. Моя душа будто вылетала в астрал и наблюдала за этим оттуда. Это было ужасно. Наверно, именно в тот момент, когда мать рыдала пуще прежнего, а отец смотрел с открытым презрением, я понял, насколько все серьезно. Насколько проблема «отцов и детей» обострилась в моем случае и, к сожалению, я не в силах решить ее. Я не могу, я слаб, я бесхребетен, я жалок… — Выродок, не сметь встречаться с ним, я сказал! А ты сученок… Тащи ремень, мать. Я ему покажу, как на мужиков заглядываться, будет баб тискать да насвистывать радостную мелодию. Еще спасибо скажет. Тащи, я сказал! Мать, бледнея от просьбы и синея от слез, принесла отцу ремень. Широкий такой, с железными клепками, качественный, выделанный из кожи. И на меня впервые в жизни подняли руку. И самое поганое было не в том, что меня избивают из-за преступления или из-за великого проступка, а просто из-за того что я другой. В будущем я буду часто вспоминать этот момент и радоваться. Смотреть на происходящие с неким оптимизмом и, одновременно, пофигизмом. А все из-за того, что потом я буду понимать, что это наказание было самым приятным и человечным. А пока… Чувства накалились до предела и поэтому, наверно все в моей душе зависло. Я не плакал, не скулил, не стонал и не кричал, я лишь смотрел, как отец на счет 3 наносил тяжелые удары. Физическая боль ощущалась как второй план и совершенно не волновала меня. В те минуты для меня было главное запомнить то выражение лица, которым смотрели на меня родители, ведь я не могу залезть к ним в душу и догадаться, что на самом деле они испытывали. Мать будто бы схуднула, в своем домашнем платье она смотрелась как на похоронах, ну конечно единственный сын для нее умер… Отец, спасибо ему, не считал меня погибшем, а, наоборот, пытался доказать ей, себе, мне, что я живой и меня нужно переделать, изменить и направить на путь истинный. Его злость была искренняя, его нежелание прикасаться ко мне своими руками было явным, его презрение чувствовалось в каждом ударе, его сожаление четко выражалось в его глазах, его обреченность читалась в руках… Я всех подвел, ни чьих надежд не оправдал и самое главное, кажись, потерял себя. Я добрел до кровати, спасибо, инстинкту. И заснул, впервые в жизни, не думая не о чем и не мечтая.