***
Голоса доносились со стороны кухни. Элайджа всегда больше всего переживал за кухню, потому что плита была газовая, а его младшие братья и сестра грозились однажды подорваться на самопальной бомбе и не заметить этого. — Хенрик, у тебя так скоро диабет разовьется! — грозилась Кэролайн, и Никлаус, стоящий рядом, недовольно нахмурился на ее замечание. — Хватит жрать крем! — крикнул Коул, послышались звуки борьбы. — Я не буду смешивать эту хрень в третий раз. Кэтрин, лови их! — что-то (по звуку — не больше ложки) ударилось об кафель. — Итак, господа рецидивисты! — провозгласила Кэтрин. — Намазываем крем на одну печеньку, накрываем другой и откладываем в сторону. — В сторону, Ребекка, а не в рот! — возмутилась Кэролайн, после чего послышался громкий, слегка истеричный смех Ребекки. Никлаус с Элайджей, не сговариваясь, кинулись к кухне. Кэтрин удерживала Ребекку на месте, пока Кэролайн щекотала ее. Ребекка размахивала руками, грозясь сбить со стола множество мисочек, тарелочек, пакетов, упаковок и большой противень. Хенрик и Коул сидели с видом пиротехников, намазывали крем на шоколадные печеньки и тут же съедали их, следя за тем, чтобы Кэролайн и Кэтрин этого не заметили. Все пятеро были измазаны в муке и шоколаде. — Мы победили! — провозгласила Кэтрин, отпуская Ребекку. Та схватила со стола горсть муки и кинула в сторону Кэтрин. Кэтрин в это время перегнулась через стол и отобрала у Коула готовую печеньку. — Вы жульничали! — Эй! — возмутились одновременно Ребекка и Коул. Кэтрин рассмеялась злым мультяшным смехом. Коул, Кэтрин и Ребекка схватились за упаковку с мукой, а Хенрик с Кэролайн — за пакет с сахарной пудрой, и противостояние почти началось, когда Элайджа громко закашлял, а Никлаус рассмеялся. — Ник! Эл! — Хенрик и Ребекка подскочили с мест. — Нет и нет! — Кэтрин преградила им путь уже у самой цели. — Я не позволю вам, двум ненавистникам моды, испортить костюмы Оскара де ла Рента. — Идем мыть руки. — Кэролайн развернула Ребекку в сторону ванной, а Кэтрин потащила за собой Хенрика. Это, разумеется, не спасло костюмы старших Майклсонов впоследствии.***
— Я в участке, — сказал Коул и тут же повесил трубку. За окном второй день лил дождь, Кэролайн отвезла Кэтрин на работу сразу после своей смены и уже подумывала о том, чтобы принять ванну, выпить пол бокала шампанского и проспать двенадцать часов кряду или больше. Кэролайн прикусила губу, проверила, что ключи от машины все еще в кармане, вытащила из тумбочки пачку хрустящих купюр — сколько Кэтрин обычно тратила на то, чтобы вытащить Коула? — и выбежала на улицу. Она добралась до ближайшего отделения за двадцать минут, но Коула там не оказалось. Где-то внутри нее разливалась глухая ярость, которую даже не хотелось подавлять. Эта ярость застилала глаза, когда в третьем по счету отделении полиции какой-то мужик пахабно пошутил на тему того, что ей нужно только правильно расплатиться, чтобы они доставили ее любовничка из любого изолятора. Кэролайн тогда улыбнулась, сжала кулаки до боли в пальцах и вернулась в машину. Позднее она поняла, что пальцы тогда дрожали от страха. Коула она нашла почти на другом конце города, неподалеку от его университета. Когда ее привели к камерам, она еда сдержала судорожный вздох: по щеке Коула расплывался яркий синяк, а с губы сочилась кровь. — Ваш? — спросил мужчина в форме, очень похожий на того, от которого Кэролайн бежала сломя голову. Она отрывисто кивнула, не сводя с него глаз. Коул даже головы не поднял. — Идемте. Он вывел ее обратно за дверь, которая была наполовину сделана из стекла. Кэролайн постоянно бросала взгляды на Коула. — Обычно его забирает другая женщина, — сказал он. Кэролайн вздрогнула. — Кэтрин, кажется. — Она… — Кэролайн снова непроизвольно бросила взгляд в сторону Коула. — Я жена его брата. У Кэтрин сегодня тяжелый день на работе, так получилось. Сколько… сколько я должна заплатить, чтобы его выпустили? — Кэтрин обычно обещает выколоть мне глаза, поэтому я говорю вам. — Он нахмурился. — Еще чуть-чуть — и он сядет. Не потому, что его посадят, а потому, что он не рассчитает силу. Даже если вы его отмажете, — он зло усмехнулся. — Он уже наполовину преступник. Кэролайн отсчитала почти половину купюр, сунула мужчине в руки и указала на дверь кивком: — Выпускайте. Она почти физически чувствовала, как этот мужчина ненавидел ее, хотя видел в первый раз в жизни. Мужчина пробурчал проклятие в сторону Майклсонов, но деньги взял. Они уже уходили, когда Кэролайн сказала: — Кэтрин не самое страшное, что может с вами случится. Кэролайн вела машину, вцепившись в руль побелевшими пальцами. Она дергала коробку передач, пережимала газ и нарушала скоростной режим, потому что опаздывала к Ребекке и Хенрику — их занятия закончились почти час назад, но оба позвонили лишь раз, и Кэролайн чувствовала себя виноватой за это. Мрачная атмосфера в машине заставила Ребекку и Хенрика молчать всю дорогу. Иногда, поглядывая в зеркало заднего вида, Кэролайн замечала, как они настороженно переглядываются. Коул тоже не проронил ни слова с тех пор, как бросил трубку, и Кэролайн была уверена, что тогда он слышал каждое слово. Дома Кэролайн приготовила мясо по-французски и заварила жасминовый чай. Она отправила Ребекку и Хенрика по комнатам и попросила их не мешать Коулу, который убежал в свою комнату, едва она успела припарковать машину. — Что случилось? — Хенрик дернул ее за край кофты. — Его опять заперли, да? — Ник и Эл будут ругаться? — спросила Ребекка. Кэролайн не знала, что им ответить. Разумеется, Никлаус и Элайджа будут ругаться — Кэтрин вытаскивала Коула из следственного изолятора уже трижды за последний месяц, и Кэролайн подозревала, что Коула отпустили так легко в этот раз только благодаря Кэтрин, хоть ее и не было рядом. Если бы Коул не был совершеннолетним, то Ребекку и Хенрика уже давно забрали бы в детский дом, лишив Элайджу — а теперь и Кэтрин — права опеки. Коул дрался, разумеется, намного чаще, чем попадал в изолятор — Кэролайн даже не представляла, откуда у веселого взбалмошного Коула столько недоброжелателей, тем более что Кэролайн знала, что впервые он попал в участок совсем недавно. Это и то, каким злым иногда бывал Коул, пугало ее. Она коротко обняла напуганных детей и потрепала их по волосам. — Все будет хорошо, — сказала она. — Я позову вас на ужин чуть позже, ладно? Кэролайн расставила тарелки с едой, нарезала фрукты, разлила чай и сок, и позвала всех к ужину. Ребекка и Хенрик примчались почти сразу же. Кэролайн глубоко вздохнула, прежде чем отправиться к комнате Коула. — Я приготовила мясо по-французски, — сказала она после того, как постучала в дверь. — Пойдем ужинать? — Я не голоден, — отозвался Коул. — Ребекка и Хенрик очень переживают за тебя, — сказала Кэролайн. Лучшее оружие против Майклсона — другой Майклсон. — Просто посиди с ними, ладно? А я пока журналы полистаю. Она уже почти дошла до своей комнаты, когда Коул схватил ее за запястье. Кэролайн даже испугалась. — Да, то есть… Я передумал. Пойдем? «Эти трое должны меня ненавидеть, — думала Кэролайн. — Я отбираю у них брата. Живу в их доме и пытаюсь устанавливать тут свои порядки. Я наказываю Ребекку и Хенрика, когда они не слушаются, хотя у меня нет никакого права делать это, трачу их деньги и их время». Коул совсем не умел извиняться, как и Ребекка. Он мог бесконечно чувствовать себя виноватым, загонять себя в страшную форму депрессии, мог уступать в самых значительных мелочах, но не мог сказать два слова или забыть о чем-то. — Это так хреново, что даже странно, — говорила Кэтрин после очередной выходки Ребекки или после того, как вытаскивала Коула. — Люди не рождаются настолько закомплексованными. Мои предки были теми еще уродами, но… Что вообще с этими Майклсонами не так? Они с Кэтрин замечали это. То, что Ребекка ненавидит розовый цвет и рюши, и это была не простая нелюбовь к «девчачьим вещам» — временами она шарахалась от этого как от открытой колбы с концентрированным вирусом. Ребекка хотела быть девочкой: она любила платья, если они были темных оттенков, красивые украшения, почти профессионально накладывала макияж, носила модную прическу и обожала каблуки. Но при этом Ребекка ненавидела юбки, все оттенки розового, косы и хвостики. Она впадала в истерику, когда кто-то рядом говорил «ты же девочка» и отчаянно комплексовала по поводу своих внешности и характера. На это было страшно смотреть, и Кэтрин с Кэролайн неделями бились над тем, чтобы исправить все это. Утренние «ты прекрасно выглядишь, Ребекка», «тебе очень идет этот кулон» превратились в обрядовые. — Зачем ты говоришь это? — спросил как-то Никлаус. Они ехали по объездной в сторону дома Майклсонов, и Кэролайн стучала по клавиатуре смартфона без остановки, потому что Бонни написала целую статью, посвященную ее несостоятельности как друга. — Я молчу, — недоуменно отозвалась Кэролайн. Она судорожно припоминала, не высказала ли парочку бранных слов, которые хотела написать, вслух. — Ребекке, — сказал он. — Ты и Кэтрин постоянно это говорите. Хвалите ее прическу или одежду. Кэролайн вздохнула и заблокировала телефон. Она и Кэтрин делали это не потому, что до дрожи обожали Ребекку, а потому, что каждая из них в свое время столкнулась с комплексами и тем, как легко общество могло обернуть их же неуверенность против них. Это были слабые, очень неприметные комплексы, оборачивающиеся в легкие шалости. С Ребеккой все было намного сложнее, и в идеале ей требовалась помощь психоаналитика, но… — Возможно, вы не видите этого, но Ребекка ненавидит то, как она выглядит. Ей кажется, что она… — Кэролайн искала нужное слово достаточно долго, — неправильная, что ли. Она хочет быть лучше, но почему-то считает, что не может. Кэтрин купила ей целый гардероб, а она первые пару недель боялась надеть что-то новое — и я не могу понять почему, но это неправильно. Ребекка должна понять, что она хороша такой, какая она есть. Научиться забивать на мир и общественное мнение, как Кэтрин. С фамилией Майклсон по-другому никак. Никлаус тогда крепче сжал руль и надавил на газ. Следующим утром Коул сказал Ребекке, что ее туфли «прикольные». Так обряды похвалы превратились в массовое мероприятие. Комплексы Хенрика вообще заставляли Кэтрин и Кэролайн лезть на стены. Ему было двенадцать, и Кэтрин рассказывала, что в двенадцать она дралась с мальчишками во дворе и — вот уж неожиданность — побеждала. Хенрик был целиком и полностью в робототехнике, он мог разговаривать об этом днями напролет, он собирал из странных и непонятных деталей конструкторов, которые дарили ему братья, настоящих движущихся роботов. — Охренеть, — сказала Кэтрин, впервые увидев, что набор из проводов и пластмассы двигается. — И не говори, — вторила удивленная Кэролайн. Хенрик тогда покраснел до кончиков ушей, а Элайджа долго и нудно читал Кэтрин нотацию о том, как важно фильтровать речь в присутствии детей. Еще Хенрик был жутким сладкоежкой, и в первое время Кэтрин и Кэролайн заваливали его шоколадом, пока не поняли, что делают это одновременно. С тех пор они покупали шоколад только тогда, когда приходили домой вместе, и сам факт дарения следовал только после того, как Хенрик угадывал, кто из них отдаст ему шоколадку в этот раз. Хенрик долго обижался на них за то, что они резко сократили количество шоколада в его рационе, и Кэролайн и Кэтрин и даже Никлаусу с Элайджей пришлось долго объяснять Хенрику, насколько это может быть опасно для его организма. В конце концов, большую часть шоколада стали заменять фруктами. Хенрик был очень активным, посещал несколько спортивных секций и принимал деятельнийшее участие в выходках своей сестры (или это Ребекка принимала участие в выходках Хенрика), но было что-то такое, от чего Кэролайн передергивала плечами всякий раз, когда Хенрик говорил о чем-то, кроме роботов. — Он сказал, что его не должно было быть, — почти прокричала Кэтрин, когда Кэролайн читала журнал в гостиной. — Кто, черт возьми, его надоумил? Его братья и сестра только что пылинки с него сдувают, а у меня нет образования психотерапевта, мать вашу! — Кто сказал? — удивилась Кэролайн. — Хенрик! — Кэтрин упала в кресло напротив. — Я спросила его, кем бы он хотел стать, когда вырастет, а он ответил: «меня вообще не должно было быть». Что это за херня? Из своего кабинета выглянул Элайджа. — Не могла бы ты не кричать? У меня важный разговор. Кэтрин решительно поднялась с кресла, вбежала по лестнице на второй этаж, выхватила у Элайджи телефон и нажала на кнопку сброса. — Почему твой брат говорит, что его «вообще не должно было быть»? И почему он думает так до сих пор? Ты думаешь, так и должно быть? — Элайджа промолчал. — Отвечай! — Это не твое дело, — сказал Элайджа, выхватил у Кэтрин телефон и ушел, громко хлопнув дверью. — Прекрасно, — прорычала Кэтрин. Она вернулась в кресло и закрылась журналом. Кэролайн тогда просидела на диване почти полчаса, слушая свое судорожно скачущее сердце. Она копалась в планшете, читая статьи по детской психологии, но все они были такими скучными, непонятными и бесполезными, что она бросила это занятие почти сразу же. Когда она спросила своего отца «разве ты не любишь меня больше всех?», он сказал «прости, милая, так надо» и ушел. Кэролайн не простила его до сих пор, и ей до сих пор было больно и обидно за это. История Кэтрин должна была быть более ужасной. — Так говорила Эстер вместо «спокойной ночи». — Элайджа стоял позади, и его галстук висел на плечах развязанным. — Она почти каждый вечер била посуду и кричала: «тебя не должно было быть», «это должен был быть не ты». — Зачем? — удивленно спросила Кэролайн. Кэтрин отложила журнал. — У нас была старшая сестра. Она родилась с пороком сердца. Отец в то время был недостаточно богат, ей не успели найти донора. Если бы Эстер могла, убив всех нас, вернуть Фрею, она бы сделала это, не задумываясь. Кэтрин с Кэролайн настороженно переглянулись. Элайджа сел в свободное кресло и устало потер шею. — Когда родилась Ребекка, мы почти походили на семью. Эстер была счастлива, но чем старше становилась Ребекка, тем больше Эстер ненавидела ее и всех нас. Ребекка была несносной, проказливой и очень своенравной. Мы все были сложными детьми. — Но, — Кэролайн поерзала на диване. — Финн, кажется. Он же живет с Эстер, разве нет? — Маменькин сынок. Финну было два года, когда умерла Фрея, но он всю жизнь говорит, что она была ангелом. Финн во всем слушает и подчиняется Эстер, а та обожает его за это. — Ваша чокнутая мамаша рожала до тех пор, пока не родила девочку, а когда та оказалась с характером, то решила попробовать еще раз и возненавидела ребенка только за то, что он родился пацаном? — раздраженно переспросила Кэтрин. — Да, — ответил Элайджа. — Мы с Ником пытались, правда. Говорили ему, чтобы он не слушал эту псевдомамашу. Но Хенрику было пять, когда Эстер и Майкл развелись, и он до сих пор думает, что это из-за того, что он родился. Я не представляю, как ему помочь. Ему, Ребекке, Коулу и даже Нику. — А тебе? — тихо спросила Кэтрин, прищурившись. — Как ты собираешься помогать самому себе? Элайджа ей не ответил. Кэтрин взялась за дело с энтузиазмом, которого Кэролайн не ожидала увидеть с ее стороны. И, разумеется, Кэролайн принимала участие во всем, что задумывала Кэтрин, а Кэтрин, кажется, развлекала больше себя, чем Хенрика и Ребекку. Она водила их в парк аттракционов, разносила в пух и прах школьные проекты, и Кэролайн вместе с Коулом, Ником и Элайджей приходилось участвовать в их редактировании, она в тайне ото всех научила Ребекку водить машину, а Хенрика научила управляться с механической коробкой передач, она водила их по магазинам, размахивая кредиткой Элайджи, и она устраивала с ними словесные баталии при каждой встрече. Кэролайн, хотела она этого или нет, должна была все это контролировать. Она сидела на заднем сиденье машины, готовая в любой момент дернуть ручной тормоз, она выбирала с Ребеккой нижнее белье, потому что вкус Кэтрин слабо подходил для пятнадцатилетней Ребекки, а у Ребекки он был и того хуже. С Хенриком это было еще труднее. Давно выросшая Кэролайн за несколько походов в магазин узнала все о вещах для подростков, начиная с носков и заканчивая теплыми кардиганами. Кэролайн разбавляла рацион Кэтрин, состоящий из мяса и газировки, овсянкой и горячим чаем. Она внимательно следила за расписанием всех членов семьи и запрещала Кэтрин нарушать его. Кэролайн собирала для всех них полноценные обеды на работу и в школу, следила за тем, чтобы домработница не смешивала цвета при стирке и точно знала, какие из них могут полинять, а какие сесть при высокой температуре. Они с Кэтрин делали бесконечное множество вещей, которое часто тяготило их непривычностью и масштабностью, потому что у Кэролайн была только Кэролайн, а у Кэтрин — только Кэтрин, и заботиться о такой большой семье, подстраиваясь под характеры, предпочтения и причуды было непросто. Кэтрин или Кэролайн — смотря кто из них оказывался дома — каждый вечер желали детям спокойной ночи и поправляли их одеяла. Когда Коул возмутился в шутку тем, что он тоже нуждается в поцелуе на ночь, он тут же был включен в список, и возмущался только первую неделю. Однажды Кэролайн посмотрела на себя в зеркало и подумала: «Господи, какая же я идиотка! Мне же придется уйти. Это же не навсегда». Но она уже не могла остановиться. Когда однажды она не пришла пожелать им всем спокойной ночи, Хенрик прибежал к ней в комнату и сказал, что он больше так не будет и обязательно исправится, но дело в том, что он не проказничал больше обычного, и Кэролайн не хотела, чтобы он исправлялся. Она тогда заверила его, что просто забыла посмотреть на часы, потому что была занята разговором с клиентом, отвела его в комнату, подоткнула одеяло и даже поцеловала в макушку. Коул беспокойно ворочался на кровати и показательно ворчал, что, видите ли, он уже обрадовался, что его оставят в покое, а Ребекка залезла с головой под одеяло, и Кэролайн пришлось уговаривать ее, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Кэролайн не могла бросить всех этих таких больших, но маленьких детей, не могла сказать им «нет». И ее каждый день мучило то, что в один прекрасный день Никлаус решит все свои проблемы, и она должна будет оставить их.***
— Ты знал, — Кэтрин замерла у двери, услышав раздраженный голос Никлауса. — Ты знал и молчал все это время! — Глухой удар об стену заставил ее вздрогнуть. — И что вы с Элом будете делать? — это был голос Коула. — Расстреливать всех, кто подойдет ко мне ближе, чем на расстояние вытянутой руки? — Да, черт возьми! Да, я буду делать это, если понадобится. И не только это. Они замолчали. Какие-то кусочки пазла стали складываться в голове Кэтрин в смутную картинку. — Майкл и Эстер сумасшедшие, — Кэтрин едва слышала Коула за толстой дверью. — Они не остановятся. И пусть лучше это буду я, чем кто-то из вас. — Ты идиот, — сказал Никлаус. Он говорил что-то еще, но Кэтрин уже неслась со всех ног в сторону комнат Хенрика и Ребекки. Потому что внезапно она… испугалась. — Что-то случилось? — спросила Ребекка, но Кэтрин не ответила ей. — Ты чего? — удивился Хенрик. Кэтрин растерянно помотала головой, отгоняя от себя неприятное чувство. Кэтрин не то чтобы ненавидела детей, но никогда не испытывала к ним той дикой симпатии, которой от нее почему-то ожидали. Отец Кэтрин говорил, что она была самым противным ребенком на свете, потому что кричала без остановки днем и ночью, и никто не мог понять почему. Мамины подруги, пока Кэтрин еще жила дома, приводили к ним домой умильных малышей в смешных комбинезончиках или вежливых до зубного скрежета подростков. Девочки мечтали выйти замуж за принца, мальчики — совершить кругосветку или изобрести машину времени. Они все были скучными, как французские романы, и настолько же приторными. Наверное, именно поэтому Кэтрин так хорошо относилась к Хенрику и Ребекке, и даже Коулу, которые были злые, язвительные, проказливые, самовлюбленные и какие-то очень себе на уме, но все равно живые и некартонные. Чем-то похожими на саму Кэтрин. Она хотела разбудить в них собственную гордыню и презрение к окружающим, показать, что на самом деле интереснее и комфортнее так, как делает Кэтрин, а не так, как делают все остальные. Что-то пошло не так. Когда эти дети начали нравится ей? Кэтрин ритуально пожелала всем доброй ночи, поправила одеяла, выключила ночники и ушла в свою комнату. Элайджа уже спал на своей строго очерченной скрученным в веревку покрывалом половине. Она легла в кровать, думая об этом. О противной Ребекке, любящей только темные цвета; о Хенрике, ворующем шоколад из буфета; о Коуле, привозящим ей обед по просьбе Кэролайн; о Никлаусе, избившем приставшего к ней парня просто потому, что оказался рядом. О Кэролайн, всегда и везде оказывающуюся рядом, редко высказывающуюся против, но всегда готовую исправить ту кучу ошибок, которую Кэтрин совершает по вековой традиции. Элайджа во сне перевернулся и забросил на нее руку. — В этот раз Великий Запой растянется на пару месяцев, — тихо сказала она. — Или лет. — Да кто тебе позволит? — сонно пробормотал Элайджа. — Спи давай. Она хотела стукнуть его чем-нибудь тяжелым или прошипеть в ответ что-нибудь гадкое. Но его рука вдруг пододвинула ее ближе, Кэтрин посильнее завернулась в одеяло и уснула раньше, чем успела подумать об этом.