Always and forever

      Никлаус провел языком по ее губам, и она послушно ответила ему, оттягивая его отросшие волосы на затылке. Что-то било по ее нервам каждый раз, когда он так делал, и Ник, черт возьми, точно знал об этом, потому что в последнее время поцелуи превратились в его любимое занятие, и по одному ее виду можно было сказать, чем они занимаются в своей комнате. Кэролайн не жаловалась, но иногда ей было стыдно смотреть на младших сестру и брата Майклсонов, думая о том, что ее стоны были слишком громкими ночью.       Она держалась изо всех сил, понимаете? А Ник только смеялся над ее безрезультатными — и очень уж вялыми — попытками сопротивляться ему.       Так вот, Ник целовал ее, пытаясь выяснить, видимо, где находится линия Кэролайн, а Кэролайн правдами и неправдами пыталась эту линию скрыть, и его руки были слишком резкими для того, чтобы справиться с мелкими пуговками на ее рубашке (возможно, она пожалела о том, что надела ее). Иногда он бросал свою борьбу с пуговицами, чтобы провести ладонями по ее бокам и бёдрам, пока целовал ее в шею (идиот, как она должна была прятать засосы от детей?), но, нетерпеливый, быстро возвращался к предыдущему занятию.       — Черт, — проворчал он ей в губы и опустил голову, чтобы посмотреть на непокорную четвертую пуговицу, которая не поддавалась ему уже пятый поцелуй подряд. Кэролайн пришлось закусить губу, чтобы не рассмеяться. — Ты можешь покупать что-то, что позволит мне не умереть от определенного напряжения в моем организме? — он вскинулся и прищурился, когда тихий смешок все же прорвался сквозь плотно сжатые губы Кэролайн. — Я буду мстить за это.       Кэролайн облизала губы, спуская руки от его волос к шее и ниже.       — Если мы думаем об одной и той же мести, то эта рубашка грозится стать моей бессменной фавориткой, — ответила она.       Пальцы Никлауса замерли на мгновение.       — Черт, ты победила, — сказал он, снова вдавливая ее в матрац ради поцелуя.       Она обожала каждую секунду таких мгновений, потому что Никлаус, определенно, сдавался ей настолько же показательно, насколько она сопротивлялась ему, но так было интереснее и веселее. И она ненавидела эти чёртовы пуговицы также сильно, как и он, но все остальные Майклсоны накрывали на стол этажом ниже, и они не могли позволить себе продолжить эту вечеринку, как бы им не хотелось.       Дверь скрипнула.       — О, дьявол, мои глаза! — рявкнул Коул, чтобы через секунду хлопнуть дверью со стороны коридора. Они с Никлаусом замерли. — В доме дети! И у нас чертов ужин! — кричал Коул. — Мне нужно записаться к психотерапевту, в моем собственном доме, это будет преследовать меня всю мою жизнь… — его голос становился тише по мере того, как он удалялся.       Никлаус посмотрел ей в глаза, и его невозможно длинные ресницы отбрасывали тень от заката за окном. Его губы дрогнули.       Они засмеялись.       Кэтрин сидела на диване, низко упираясь в спинку плечами, и ее рука прижимала пульт от телевизора к краю дивана, пока она переключала телеканалы. Именно потому, что у нее было так много времени, ни на одном из них не было ничего не то чтобы интересного, а хотя бы чего-то не раздражающего.       Она бросила взгляд на вазу с букетом цветов, которые Элайджа принес ей перед тем, как уйти на работу. Она помнила, как он зашевелился и откинул одеяло, вставая, а она застонала от разочарования — нужно было приготовить нерадивому муженьку кофе, а ей так хотелось спать.       — Спи, — сказал Элайджа, целуя ее в щеку, — я скоро вернусь.       Она промычала что-то, похожее на согласие, и тут же провалилась обратно в сон, чтобы проснуться рядом с букетом роскошных цветов и непозволительно поздним временем на часах. Она была близка к тому, чтобы быть счастливой, и прямо сейчас пыталась не дать губам сложиться в улыбку от одного взгляда на букет. Они прошли эту стадию много лет назад.       Кэтрин нажала на кнопку, и телевизор послушно мигнул, чтобы показать одну из многочисленных новостных студий. В пору было стонать от разочарования.       На журнальном столике лежал журнал, на одной из страниц которого красовалось ее фото. И фото Кэролайн. Это, конечно, была не огромная статья на развороте, но и сам по себе факт раздражал.       Кэролайн появилась из кухни с двумя чашками чего-то дымящегося на небольшом подносе. Ее рука всё ещё была в гипсе, а шаги достаточно осторожными, чтобы напрягать. Кэтрин подумала, что она была бы отличной официанткой, потому что казалось, что поднос в ее руке держится на волшебстве.       Кэролайн поставила поднос прямо на журнал. Кэтрин знала, что она тоже его ненавидела. Потом она обошла столик, аккуратно села на диван и развернулась, укладывая ноги на подлокотник, а голову — на колени Кэтрин.       Кэтрин продолжала вдавливать кнопку в пульт, переключая каналы раньше, чем успевала понять, что показывают.       Прошло какое-то время, прежде чем Кэролайн сказала:       — Спасибо.       — О нет, заткнись, — вяло ответила Кэтрин, не отвлекаясь от своего занятия.       — Не дождешься, — Кэролайн показала ей язык, и Кэтрин задохнулась от возмущения.       — Правда, блонди, я накладываю вето на этот разговор до конца моих дней.       Кэролайн замолчала. Резкие вспышки телевизора напрягали ее.       — Я чувствую себя виноватой, — сказала Кэролайн после ещё нескольких минут.       Экран замер.       — Ты? — спросила Кэтрин. И она была зла.       — Да, — Кэролайн смотрела в потолок, медленно покачивая ногой в воздухе. Это был трудный разговор, но Кэролайн видела его важность в том, как Кэтрин иногда опускала глаза, не способная долго смотреть на нее, или как она сбивала улыбку со своего лица, глядя на их шуточные бои с Никлаусом. Дело было в том, что Кэтрин чувствовала себя виноватой за ее травмы, а Кэролайн чувствовал себя виноватой в ее вине, и это висело в воздухе между ними лёгким, но все же напряжением. Это трепало нервы сильнее, чем она ожидала. — Потому что я в порядке. Ну, или я буду. И это благодаря тебе, а я даже ничего не сказала.       — Конечно, ты будешь в порядке, — ответила Кэтрин. Мужчина на экране смеялся над чем-то.       — Ты никогда не попадала в аварии раньше.       — Дело не в этом, — Кэтрин равнодушно пожал плечами. — Я просто никогда не любила все эти разбирательства, протоколы и копов. Но я разбила maybach об стену собственного дома, когда мой папаша вывел меня из себя, так что это никогда не было о материальном ущербе. Или обо мне. — Она нахмурились. — И я чувствую, что мы нарушаем мое вето.       — Теперь ты мой соучастник, — довольно усмехнулась Кэролайн.       — Но ты подстрекатель, и на тебе большая часть вины.       — Расскажи об этом в суде.       Несмотря на голоса из динамиков, было слышно, как часы тикают. Кто знает, был ли это худший или лучший сценарий.       Кэролайн зашипела, когда Кэтрин дернула ее за прядь волос.       — Ты даже не представляешь, как я рада, что ты не бросила меня одну с Майклсонами, — сказала Кэтрин, и Кэролайн знала, что там было больше смысла, чем Кэтрин пыталась показать.       — Ну, — Кэролайн дернула головой, пытаясь заставить Кэтрин отпустить ее волосы. Это было бесполезно. — Мы здесь благодаря тебе, так что мои «спасибо» никогда не закончатся.       Кэтрин кинула в ее сторону улыбку, обещающую ей все круги ада. Это была лучшая из ее улыбок — самая настоящая. Кэролайн скучала.       — А, и ещё, — Кэролайн сделала вид, что только что вспомнила об этом. — Как ты смотришь на ужин с Каем Паркером?       — Кто, черт возьми, такой Кай Паркер?       — Кто, черт возьми, ты такой, чтобы указывать мне?       Майкл был, по меньшей мере, в бешенстве. Элайджа мог чувствовать на себе его острые, холодные взгляды, доставляющие почти физическое раздражение. Все так, как и много лет назад, так, как он помнил об этом.       Никлаус, одетый в идеальную рубашку с завернутыми в три четверти рукавами и галстуком, вложил слишком много силы в то, чтобы положить увесистую папку на стол. Звук был похож на трещину в воздухе.       — Владелец этой папочки, например.       Майкл приподнял брови, улыбаясь так иронично, будто они всё ещё были детьми. Они не были.       — У вас, — сказал он, — ничего на меня нет.       Никлаус с Элайджей переглянулись, не впечатленные им.       — Хочешь убедиться? — спросил Элайджа, продолжая сидеть в кресле так, будто это было его кресло. Рядом с ним Ник задумчиво рассматривал картину неизвестного в тяжёлой рамке.       Они видели, как Майкл дернулся, когда потянулся к папке.       Майкла притащили к Элайдже через полгорода, обыскали и осмотрели с ног до головы, а потом выкинули, как котенка, в люкс самой престижной гостиницы города. И Майкл, вероятно, медленно начинал осознавать, что Элайджа и Никлаус действительно могут с ним сделать.       — Как ты можешь увидеть, — сказал Никлаус, не отрывая взгляда от пейзажа на стене, — тебя обвиняют в махинациях и отмывании денег и недвижимости, подделке ценных бумаг, несколько мелких дел в отношении манипулирования корпоративной информацией и медицинского страхования, уклонении от уплаты налогов и ещё нескольких пунктах. А самое приятное то, что у нас есть доказательства, и судья уже готова впаять тебе срок.       — Кроме того, — продолжил Элайджа, перелистывая страницы и останавливаясь на одной, — у нас есть запись с камер видеонаблюдения за тем местом, в котором ты встретился с человеком, ставшим причиной недавней аварии, и, видимо, его подельником, который закончил химико-технологический факультет в местном колледже с отличием. У нас также есть свидетель, видевший, как ты вошел в кафе с той самой сумкой, в которой обнаружили деньги. Мы нашли отпечатки твоих пальцев на крыше машины. — Элайджа перелистывал страницы одну за другой. — С твоих счетов в разных банках в общей сложности была списана ровно та сумма, которую нашли в этой сумке. — Элайджа остановился, чтобы посмотреть Майклу в глаза. — Мальчика-подрывника прямо сейчас везут в местное отделение полиции, и когда он расколется, я лично развею твой прах по ветру.       — Все, что ты сделал, незаконно, — рявкнул Майкл.       Элайджа пожал плечами, пока Никлаус улыбался.       — Это не я, — открестился он. — Это следователь, нанятые мною частные детективы и адвокат. Я просто проследил за тем, чтобы у них были все необходимые ордеры и разрешения.       Элайджа не сказал о том, что местный прокурор был другом бурной молодости Никлауса.       — Ты меня не посадишь, — цеплялся Майкл, не сводя с них глаз, но теперь он прятал руки под столом.       — Я? — удивился Элайджа. — Я нет. Судья посадит. Или вкатит тебе домашний арест и такой штраф, который ты будешь отрабатывать всю свою жизнь и немного после. Особенно теперь, когда твой золотой мальчик вывел у тебя из-под носа последние активы компании. — Элайджа ухмыльнулся, как никогда прежде похожий на Кэтрин. — Ой, подожди, так это же были мы.       — У тебя две дороги, Майкл: тюрьма или психушка, — Никлаус скрестил руки на груди. — Мне все равно, что это будет, но я избавлюсь от тебя. Если понадобится, я собственноручно тебя закопаю, а потом буду спать, как младенец.       — О, так это все из-за девчонок, — Майкл рассмеялся. — У вас с Элайджей всегда был дерьмовый вкус. Деревенщина и истеричка Пирсов. Я всегда знал, что вы упадете на самое дно.       Наступила тяжёлая тишина. Никлаус сжимал кулаки до боли, пока Элайджа отчаянно пытался вернуть на лицо выражение невозмутимости. Они бы не смогли убить Майкла, они знали это, но было бы большим удовольствием превратить его лицо в сгусток синяков и ссадин, навсегда избавиться от этого самодовольного выражения.       — Убирайся, — голос Элайджи звенел от гнева. — И никогда больше не подходи к моей семье. Если я хотя бы издалека увижу тебя, я упеку тебя в такую дыру, какую ты никогда не переживешь.       — Это моя компания! — вскинулся Майкл. — Я ее основал! Я купил этот особняк! Я сделал это имя!       — Нам наплевать, — прорычал Никлаус. — Я буду судиться с тобой даже в аду, если мне придется. Я никогда не позволю тебе жить спокойно и в свое удовольствие. Это первое и последнее предупреждение, последний шанс и последний компромисс, на который мы готовы пойти. Выбор за тобой, и каким бы он ни был, он мне понравится, не сомневайся. — Он выдохнул, хотя его плечи всё ещё были напряжены. Элайджа поднялся. — И это не твое имя. Это наше. Имя нашей семьи.       — Я ваш отец, — весь вид Майкла показывал, что он говорит с детьми.       Никлаус обернулся, чтобы посмотреть на него.       — Никогда не был.       Дверь захлопнулась.       Тишина в машине буквально звенела, когда Никлаус откинул голову, чтобы из-под полуприкрытых век смотреть на клумбу, разделяющую парковку и проезжую полосу. До него смутно доносились звуки города: сигналили водители, вдалеке играла музыка, шумели двигатели, разговаривали прохожие.       Он думал о том, что придет домой и сбросит это на Кэролайн. Так всегда получалось, хотя он не хотел этого. Он хотел, чтобы она думала, что у него всегда все в порядке, что он играючи справляется со всеми своими неприятностями и неудачами, что его не задевает снисходительность инвесторов или майкловское высокомерие совета директоров, что его не выматывает подготовка к судам или что он не загоняет себя в отчаянных попытках найти улики как можно быстрее. У него не получалось. Он улыбался, шутил, обнимал Ребекку и Хенрика, спорил с Коулом и Элайджей, но ему было достаточно посмотреть ей в глаза, чтобы понять — она знает.       Она улыбалась, отдавая ему свои пирожные (и однажды он увидел, как Кэтрин перекладывала кусочки бекона в тарелку занятого почтой Элайджи), разминала его плечи после тяжёлого дня (это ни разу не закончилось невинным сном), укладывала свою голову на его плечо, перекидывали руку поперек груди и командовала: «я слушаю, говори». И он говорил. Обо всем, что приходило ему в голову, даже если это ни капли не было связано с проблемами: иногда это были мечты о лишнем времени, которое он мог бы потратить на рисование, а иногда о гараже с несколькими раритетными автомобилями, которые он хотел приобрести только для того, чтобы потешить свое эго. Кэролайн смеялась, возмущалась размерами его чувства собственного величия, и иногда то, что она говорила о его проблемах, было похоже на план, так что ему легче было идти в новый день.       В один день он пришел, проигнорировал Ребекку, Хенрика и Коул, дерущихся за миску с попкорном, вбежал на второй этаж и почти выбил дверь с петель. Кэролайн поливала единственный цветок на их подоконнике и удивилась его появлению. Никлаус почти упал на кровать, притянул ее ближе, уткнулся лбом в ее живот и попытался восстановить сбившееся дыхание.       — Мы нашли его отпечатки на той машине, — хрипло пробормотал он, не надеясь даже, что она его услышит. Он чувствовал странную дрожь в руках: это был не только гнев, это был страх тоже.       — О боже, мне так жаль, — сказала Кэролайн, запуская пальцы в его волосы.       Его почти бесило то, как Кэролайн не воспринимала эту ситуацию на свой счёт. Или как Кэтрин бесконечно выглядела виноватой, словно она действительно была, а не спасла их жизни, жизнь Кэролайн. Как будто это было только о них двоих, а не о покушении.       — Я его сын, Кэролайн, — тихо сказал он. Он мог думать только о том, как дерьмово это было.       Кэролайн пришлось приложить силу, чтобы заставить его посмотреть на нее.       — Ты не Майкл, — она смотрела на него со злостью. — Ты Никлаус Майклсон, ты добрый, умный, весёлый и заботливый. Ты самый лучший старший брат из всех, кого я видела, твои братья и сестра обожают тебя. Ты не можешь превратить их чувства в ничто и сказать, что ты — просто сын Майкла. Потому что ты намного лучше.       Он смотрел в ее голубые глаза. Она говорила то, что он так сильно хотел услышать: что он — не только гены Майкла, что он чего-то стоит сам по себе. Но Никлаус смотрел в голубые глаза Кэролайн, которую Майкл чуть не убил, и теперь он знал это наверняка.       — Но я бы смог убить его, — признался он, думая о бледном лице Кэролайн и ее мягких волосах, разбросанных по тротуару. Думая о том, как звук взрыва заставил его заледенеть на долгие мгновения. О том, как Майкл угрожал Коулу отправить его в детский дом, если он не будет соответствовать его требованиям, как Майкл поднял руку на Хенрика, как он запер Ребекку в ее комнате, чтобы не пустить ее на ее первый школьный бал. О том, как Майкл схватил Элайджу за запястье, чтобы выкинуть его из комнаты, когда они были маленькими, и Элайджа пытался увести Никлауса от его ярости за разбитый телевизор, и как это запястье было покрыто черно-фиолетовыми синяками в форме ладони Майкла. Он думал о том, как Кэтрин отказывалась садиться за руль, и о том, как Элайджа бледнел всякий раз, когда видел это. Он думал о том, как пытался не задохнуться от мысли, что Кэролайн может умереть у него на руках. Дни, когда ему снилось это, были самыми ужасными в его жизни. — И я был бы в порядке с этим.       — Нет, ты не смог бы, — Кэролайн покачала головой. — И ты не был бы.       — Ты не знаешь, — возразил Никлаус.       — Нет, я знаю. Потому что это не про Майкла, а про тебя. Потому что Ребекка посвятила вам десять страниц своего сочинения про семью, это было самое большое сочинение в ее классе, и она написала, что она хочет нарисовать с тобой самую красивую картину, которую мы повесим в гостиной. Потому что Хенрик играет с тобой даже в те игры, которые он ненавидит, просто ты не замечаешь этого. Потому что Коул рассказал мне тысячу и одну историю о том, как ты защищал его, и он восхищается этим. Потому что Элайджа никогда ничего не делает без твоего мнения и каждый день спрашивает меня, нужна ли мне какая-нибудь помощь. И ты один из немногих людей, которые правда могут противостоять Кэтрин с ее дурным характером. И они все любят тебя, и они все ждут тебя домой, верят в тебя, даже когда ты этого не делаешь. Ты не Майкл, он даже не близок к тому, чтобы стать таким, как ты.       Он сглотнул тяжёлый ком в горле.       — А ты?       — А я влюблена в тебя, так что мое мнение априори предвзято, — Кэролайн легкомысленно пожала плечами, и руки Никлауса сильнее сжались на ее талии.       Это было то, что он чувствовал сейчас: он бы не смог убить Майкла, потому что он хотел вернуться домой больше, чем избавиться от него, больше, чем отомстить. Больше всего на свете, на самом деле. И потому что Кэролайн обнимала его и говорила ему все эти глупости.       — Я так сильно ненавижу его, — его глаза слезились. Это всё ещё было лицо Кэролайн на проклятом тротуаре и шум взрыва в тишине судебного зала.       — Ты не одинок в этом.       — Ты боишься его?       Он боялся, что она скажет «да». Может, она когда-нибудь увидит лицо Майкла на его собственном и испугается его. Ребекка и Хенрик боялись Майкла, Коул боялся его, они с Элайджей боялись его — это было то, что они пронесли через всю жизнь с раннего детства, чему они никогда не могли противостоять, потому что страх появился раньше всего остального. Они могли справляться, жить с этим, прятать это под новые, более сильные чувства, но это не значит, что они могли просто взять и избавиться от этого. Сказать «я больше не хочу бояться тебя» было недостаточно, чтобы действительно не бояться. Но если бы Кэролайн сказала, что боится Майкла, это было бы так, будто она не чувствовала себя в безопасности с ним, Никлаусом (она и на была), так, будто Никлаус проиграл Майклу одну из самых дорогих вещей, которые у него были.       — Вот ещё, — Кэролайн закатила глаза. — Чего я боюсь, так это набора юного химика, который Коул принес Ребекке и Хенрику два дня назад. — Он рассмеялся, хотя не хотел этого делать. — Это не смешно! — воскликнула Кэролайн.       — Нет, не смешно, — признал Никлаус. Они, в конце концов, говорили не об обычных детях, а о его брате и сестре. — Мы что-нибудь придумаем с этим.       Кэролайн уже уснула, когда он сказал ей:       — Я люблю тебя.       И он вздрогнул, когда она сонно пробормотала:       — Я тебя тоже.       И он улыбался, как идиот.       Теперь все было хорошо. Во всяком случае, он больше не позволит Майклу покушаться на его семью, он больше никому никогда этого не позволит. Он знал, что, как бы сильно он не хотел, у него не был столько власти над миром, но Никлаус готов был сделать все возможное и чуточку больше, чтобы защитить свою семью.       Он хотел скинуть куда-нибудь это раздражение, а не везти его к Кэролайн, но не мог: ему нужно было обнять ее, чтобы успокоиться; нужно было своровать из салата какой-нибудь овощ, нарушив композицию и заслужив грозный взгляд; нужно было поцеловать ее на глазах у детей, чтобы она покраснела; нужно было чувствовать ее вес под боком, чтобы уснуть. Может быть, это было чуть-чуть более фатально, чем просто влюбиться.       Кэролайн ждала его дома. Даже тогда, когда он был зол, когда он огрызался на нее, когда они спорили о цвете пледа или ругались до искр из-за неспособности уступать друг другу. Когда они ссорились до той грани, когда отказывались разговаривать друг с другом, зная, что станет только хуже, Кэролайн брала с собой мишку, которого он ей подарил, на ночь. Он начинал тихо ненавидеть этого медведя, потому что он во всех смыслах привык спать с Кэролайн, а не на расстоянии от нее, но к утру Кэролайн все равно оказывалась под его боком, краснела, как в первый раз, и они уже могли решать свои проблемы, как будто были взрослыми людьми (они не были).       Элайджа хлопнул дверью, провел ладонями по лицу и завел машину. Он какое-то время просто размеренно дышал, глядя на приборную панель. Он повернулся, чтобы что-то сказать, когда его телефон зазвонил.       — Да, милая, — сказал Элайджа, зная, что Кэтрин ненавидела это. Кэтрин, на удивление, не начала кричать. Какое-то время стояла тишина.       — У нас форс-мажор, — сказала Кэтрин совершенно ровным голосом. Никлаус мгновенно понял, что у них проблемы.       Может быть, им всем нужен был хороший психолог. Однако, несмотря на то, что у Элайджи было достаточно денег, чтобы нанять небольшую армию психологов и психоаналитиков (может быть, даже психиатров), он сильно сомневался, что это поможет в той мере, в которой он ожидал. Дело не в том, чтобы он был против, имел какие-то предрассудки или просто не хотел казаться слабым, а в том, что он не был человеком, способным рассказать незнакомцу что-то важнее новостной сводки или утреннего положения дел на бирже.       Он сомневался, что с Кэтрин было бы иначе.       Он вообще был склонен предполагать, что только Кэролайн согласилась бы действительно провести несколько встреч и принесла бы идеальные результаты, ничуть не соответствующие действительности. Нечего было говорить обо всех остальных.       После того, что сказал Майкл, Элайджа чувствовал острую нужду ударить что-нибудь. Было конкретное лицо, которое он бы хотел видеть под своим кулаком. Не имело значения, что Майкл думал о ней, или какие слова он использовал, чтобы вывести его из себя. Было важно, что он вообще говорил о Кэтрин после того, что сделал.       Элайджа едва не поседел, прежде чем ему удалось уговорить Кэтрин взять отпуск за свой счёт. Он подозревал, что это был остаточный эффект от лёгких обезболивающих, которые ей дали, и что в следующий раз ему так не повезет. Но он буквально готов был драться даже с самой Кэтрин, чтобы защитить ее, так что все прошло лучше, чем он ожидал.       Но хуже, чем он надеялся.       Кэтрин вздрогнула, когда он протянул ей ключи от своего Lexus'а.       — Моя статистика явно уступает твоей, так что я лучше посплю на пассажирском сиденье, — сказала она, дергая ручку двери слишком сильно, и Элайдже потребовалось время, чтобы сделать глубокий вдох.       Кэтрин улыбалась ему своими самыми мерзкими улыбками, флиртовала с нанятой им охраной (ему хватало пары взглядов, чтобы заставить этих идиотов задуматься о том, хотят ли они отвечать ей), скупила половину онлайн-магазина и продолжала каждое утро готовить ему кофе и менять постельное белье раз в два дня, но Элайджа знал Кэтрин лучше, чем самого себя.       Это был первый раз, когда Кэтрин по-настоящему испугалась, потому что это был страх не за себя, а за Кэролайн. Кэтрин любила Кэролайн, ее присутствие, мнение и благополучие были важными для нее, как бы она не хотела этого скрыть. Страх за кого-то важного был новым для нее, тем более такой страх.       Элайджа обнимал ее до дрожи в мышцах, молясь богам, чтобы этого никогда не повторилась. Боящаяся чего-то Кэтрин вызывала в нем панику.       — Его отпечатки нашли на машине, — сказал Никлаус, и Элайджа уронил голову на стол. Его телефон ударился об столешницу. — Эл, ты там как?       — Хочу домой, — сказал Элайджа, будто ему было на больше пяти лет.       Никлаус на другом конце города рассмеялся.       — Так иди, — сказал он, — оставь это нам на один день.       И Элайджа его послушал. Он сорвал со стула пиджак, проверил ключи от машины, документы и выбежал из офиса быстрее, чем Хейли предложила ему бумаги на подпись.       Ребекка, Кэролайн и Хенрик играли в какую-то игру, пока Коул громко кричал на телефон. Кэролайн улыбнулась ему, не прерывая игры и бурного обсуждения какого-то фильма, и быстро указала взглядом на лестницу. Он благодарно кивнул в ответ.       — Привет, милая, как дела? — сказал он, целуя Кэтрин в щеку. Она показательно поморщилась.       — Я тебя просила, — тяжело сказала она, — миллион раз…       Он вспомнил радостную улыбку Кэролайн и подумал, что должен ей цветы. Он задался вопросом, знал ли Ник об этом, когда так просто отправлял его домой. Эти светловолосые дьяволы грозились знатно повеселиться на его костях когда-то.       Он прижался к губам Кэтрин раньше, чем успел поднять ее лицо в нужное положение, и целовал ее так долго, что его лёгкие болели от нехватки воздуха.       — А ты все такой же нетерпеливый, Элайджа, — протянула Кэтрин, но у нее был довольный вид.       — Всегда, — ответил он.       Она всё ещё не садилась за руль, как будто это продолжало быть ее виной, но ему больше не приходилось наблюдать за ее неловкостью и неуверенностью, за пустыми улыбками, покидающими ее лицо так быстро. Он был доволен тем, что есть.       — Ты сегодня рано, — сказала она. — И Ник ушел совсем недавно. Что-то случилось?       Он замер на мгновение. Он подумал о том, к чему это может привести. Она не могла уйти от него во второй раз, особенно сейчас, когда он начал привыкать быть счастливым, когда наконец видел ее лицо по утрам и засыпал с ней в его объятиях. Он так хотел промолчать.       — Это Майкл.       — Майкл что? — она изогнула брови, будто обвиняла его в чем-то. Ему показалось, что она на самом деле делает это. Его сердце пропустило удар.       — Майкл вас заказал, — сказал он.       Она продолжала смотреть на него какое-то время, а потом встала, протянула руку к его лицу и разгладила морщины на лбу.       — Не то, чтобы ты мне не нравился, — сказала Кэтрин, — но давай ты покроешься морщинами чуть позже. — Он закатил глаза, выражая свое отношение у этому. — О чем ты думаешь?       — О том, что ты можешь ударить меня, — это было не предположение и не протест.       — Я бы с радостью, но я найду повод получше, — фыркнула она.       Ее глаза были карими, почти черными, а длинные ресницы — тяжёлыми под слоем туши. Ее волосы всё ещё были завиты в эти кудри, делающие ее похожей на настоящую стерву (какой она и была), и ее губы были розовыми от поцелуев. Она была такой же красивой как тогда, когда он впервые увидел ее с дешёвым букетом в руках. Дочь богатых родителей, живущая в дешёвой квартире и принимающая дешёвые цветы. Как будто он когда-то мог научиться врать ей.       — Не уходи, а?       Кэтрин рассмеялась, заставив Элайджу тяжело вздохнуть.       — Ты такой придурок, Майклсон, — сказала она, игнорируя его возмущение. — До тех пор, пока ты не сможешь выгнать меня, ты застрял.       Элайджа кивнул, улыбнулся и рухнул на кровать, утягивая ее за собой.       — Хорошо, — сказал он, довольный. — Мне нравится.       Кэтрин снова над ним рассмеялась.       Он думал о том, чтобы заставить Майкла исчезнуть тем или иным способом, заставить его навсегда убраться из жизни его семьи.       А теперь он сидел в машине и думал, правильно ли он сделал. Может, несколько лет тюрьмы были бы более безопасными. Может, он снова делал ту же ошибку, которую когда-то сделал с Пирсами.       Кэтрин обещала ему остаться, но Элайджа знал, что может быть мудаком, не осознавая этого. Он так боялся, что он однажды будет, и она больше не даст ему второй шанс.       — У нас форс-мажор, — сказала Кэтрин. Элайджа почти в ту же секунду понял, о чем она.       — Ты подглядываешь!       — Ложь и клевета!       Коул с Хенриком уставились друг на друга, готовые отстаивать свои слова до последней капли крови, и это была искра между ними.       Коул видел, как Ребекка, Кэтрин и Кэролайн бросают между собой безнадежные взгляды, откладывают карты в сторону, и как их фигуры расслабляются, словно перед хорошим шоу. Это не было шоу, потому что его брат обвинял его в том, чего Коул не делал, понятно?       В конце концов, Коул выигрывал в «Cluedo» семь раз из десяти, ему не нужно было прибегать к уловкам и махинациям для того, чтобы победить двух блондинок. Он не подглядывал.       Спор становился масштабнее, потому что обвинения доросли до подстрекательства к воровству печенья и газировки, хотя не было понятно, кто кого подстрекал и обвинял.       — Заткнитесь, или вы не съедите на ужин ничего, вкуснее авокадо, — сказала Кэтрин тем невозмутимым тоном, который точно намекал на выполнения обещания. Они с Хенриком мгновенно уселись обратно на свои места, кидая друг на друга грозные взгляды.       Ребекка громко и злобно рассмеялась над ними, а Кэролайн растрепала кудри Хенрика, которые и так были похожи на жертву техногенной катастрофы. Хенрик возмущался, но не предпринял ни одной попытки отстраниться, так что Коулу пришлось прятать улыбку, глядя на это.       — Итак, — Ребекка хлопнула в ладоши, привлекая внимание, — ход Кэролайн, мы в бальном зале. — Все потянулись за своими картами.       Коул оставил попытки незаметно поднять пару карт с игрового поля — он уже понял, что в конверте лежит веревка. Кэтрин задумчиво смотрела в свои карты, без слов передавая ему вазочку с печеньем, когда он потянулся за ней. Они с Кэролайн никогда не задумывались о чем-то подобном, но Коул и дети замечали это постоянно.       Они играли еще какое-то время, и возмущения иногда достигали даже до всегда миролюбивой Кэролайн, но это было неплохо — Коул обожал дни настольных игр, потому что ему было восемнадцать лет, и он всегда мог отговориться тем, что его младшие брат и сестра заставили его. Он делал это постоянно, хотя Кэтрин и Кэролайн выступали инициаторами игр большую часть времени.       Пол был завален подушками разных цветов и размеров, притащенных со всех комнат особняка. Кэролайн отправляла детей за ними во время каждой игры, чтобы создать достаточно уютную атмосферу для совместного времени. Это было… мило, наверное. Как и несколько пледов (и даже Коул не избежал участи быть завернутым в один) и набор кружек с дымящимся какао на журнальном столике.       Коул не помнил ничего подобного за всю свою жизнь, так что в первые разы это волновало его до дрожи в руках.       Кэтрин выглядела так, будто выиграла миллион, когда он впервые сказал, что хочет сыграть в монополию. И, может быть, это было как-то связано с великолепным запахом кексов, которые готовила Кэролайн, и тем, чтобы съесть их до ужина.       Игровой персонаж Хенрика уже шел к лестнице, когда один из охранников показался в дверях. Высокий широкоплечий мужчина неловко молчал, словно боялся прерывать их. Коул тяжело сглотнул, думая о том, как он хочет, чтобы этот мужчина ушел.       — Мистер Майклсон, — сказал мужчина (Коул изо всех сил пытался запомнить их имена, но они выглядели слишком одинаковыми большую часть времени), заметив его взгляд, — у нас там… возникла проблема.       Они все обернулись, и в тишине Коул смог различить голос с улицы.        «О, черт», — подумал он, поднимаясь. — «Что она здесь делает?».       Это была Эстер, и она билась в руках охраны, крича проклятия и требуя впустить ее в «ее дом». Финн маячил позади нее и выглядел потерянным.       Первым порывом Коула было приказать отвести ее в лес и закопать. Вторым — сделать это самостоятельно. Его мозг заработал с удвоенной скоростью, но он мог думать только о том, как избавиться от нее. Это были Кэролайн, Кэтрин и Хенрик с Ребеккой прямо позади него.       Он вдруг почувствовал теплую ладонь на своем плече. Кэролайн улыбнулась ему, когда Коул обернулся.       — Если это увидит пресса — мы в дерьме, — сказала Кэтрин с другой стороны.       Коул поднял глаза на безоблачное небо, мысленно повторил один из любимейших нецензурных пассажей Ника и уверенно шагнул вперед, чтобы отвести Эстер в дом. Он кивнул двум охранникам рядом, чтобы они шли за ним.       Эстер успокоилась менее, чем за десятую долю секунды. Она раздраженно отряхнула юбку и поправила прическу.       — Наконец-то, — недовольно сказала она.       Кэтрин приложила телефон к уху, пока Коул тащил Эстер в ее любимую гостиную.       А ведь день обещал быть почти идеальным.