Точка невозврата

      О том, что творится внизу, в штанах, и говорить нечего! Никто и никогда не возбуждал его сильнее и быстрее, чем это делает Тэхён. Никакая Наён тут даже рядом не стояла! А ведь он так старался забыть! Забыть, чтобы стать счастливым со своей девушкой. Но тело помнит, отвечая волной жара, прокатившейся по венам, учащённым пульсом и сбитым дыханием, а также, мгновенным приливом крови к тому, что скоро порвёт тонкие концертные брюки.       И то, что Тэ это самое тоже видит, теперь уже ничуть не бесит. Пусть видит и… пусть уже сделает с ЭТИМ что-нибудь! Он, конечно же, ни словом не обмолвится и не признается в этом никогда, но больше всего на свете ему сейчас хочется, чтобы хён, как обычно, опустился перед ним на колени и посмотрел ему прямо в глаза снизу вверх, раскрыв при этом свои пухлые губы и высунув наружу розовый язычок. Чонгук так любит демонстративно медленно расстегнуть штаны, оттянуть край белья, и вывалить наружу напряжённый член, чтобы тут же ткнуться крупной головкой в сочную мякоть тэхёнова рта. То есть… любил когда-то. Хотя, кого он пытается обмануть? До сих пор, все его мысли — только об этом! А глупая Наён ничем ему не помогает.       Младший закрывает глаза, уносясь в прошлое, и ему кажется, что он попал в параллельную реальность. Реальность, настолько невозможную в его сегодняшней жизни, насколько она была значимой и единственно верной в той, прошлой. Так же не бывает, да? Это всё глупое тело виновато! Оно до сих пор понять не хочет, что его неземной карамельный хён не может больше привычно отгибать ворот его, Чона, рубашки и мокро целовать крепкую шею, изредка покусывая загривок, отчего всё тело макнэ мурашками покрывается. Не может, как обычно, одним рывком распахнуть полы, срывая нахер все пуговицы, и прижаться тёплым телом близко-близко, водя своим носом по чонгуковой ярёмной вене, что заставляет того склонить голову на бок, намерено подставляя шею под возможный укус. И уж конечно, Тэ не может скользить мягкими горячими губами по его выпуклым ключицам, с упоением вылизывая их влажным языком и одновременно впиваясь ногтями в накачанную спину. Чёртовы воспоминания просто сводят с ума! Так реалистично, словно это сумасшествие опять повторяется. Но это ему только кажется… к сожалению…       Чонгук открывает глаза и сам себе не верит. Ему же просто показалось… Он же только вспоминал… Однако раскатившиеся по полу пуговицы его концертной рубашки и скользящие по обнажённой груди губы хёна не оставляют никаких сомнений в том, что это всё происходит по-настоящему.       И, словно желая добить макнэ, эти горячие губы добираются до одного из напряжённых сосков, тут же обхватывая его и заставляя затвердеть ещё сильнее. Им помогает и влажный язык, облизывающий чувствительное местечко. Блять! Он против! Против! Против!!!       Надрывное «Отпусти, хён!» почти уже вырывается из его горла, но зубы старшего слегка прикусывают уже ноющую от возбуждения налитую бусину и всё, что младший может сделать, так это вцепиться пальцами в чужие шелковистые пряди, притягивая светлую голову ещё ближе, и выдохнуть хриплое «Тэхённ-а», заставляющее Тэ довольно усмехнуться, и с удовольствием продолжить. Разум макнэ всё ещё пытается сопротивляться, по прежнему не допуская вероятности, что проиграл. — Отпусти!       Тэхён снова улыбается. Хорошая попытка, Гукки, но бесполезная. Ты можешь сколько угодно бунтовать и ругаться, но твоё тело решило всё за тебя, выгибаясь дугой навстречу моим зубам, укусившим тебя за второй сосок. — Отпусти… — обречённо выдыхает Чонгук и это уже больше похоже на стон, чем на протест. — Я… не хочу… — Не хочешь? Уверен? — Тэхён на секунду отрывается от измученной груди младшего и с вызовом смотрит прямо в чёрные глаза. — А мне кажется, ты врёшь, Гукки, — хриплый голос хёна пробирает младшего до костей. — Давай… — тонкие изящные пальцы умело расстёгивают штаны и скользят под бельё, лаская увеличенную головку и тут же пачкаясь в липком. — Скажи мне сейчас, что ты не хочешь. Прогони меня… если сможешь.       Крепкая ладонь с силой сжимает возбуждённый член макнэ и принимается водить вверх-вниз по стволу, в то время, как Тэ поднимает голову и прижимается горячими губами к губам младшего. — Я знаю, как ты любишь, Чонгукк-а… И я вижу, как сильно ты скучал по мне… — почти издеваясь тянет Тэхён.       Бессовестная рука привычно надрачивает родной член именно так, как нравится макнэ: не слишком быстро, с оттяжкой, сдвигая кожу вниз до самого упора, а потом вверх не до конца, чтобы помассировать середину ствола и, прощупывая каждый бугорок, обвести большим пальцем нижний ребристый край грибовидной головки, уже во всю истекающей ароматной смазкой, а после — сорваться на бешеный темп, доводя младшего до исступления. Это такое удовольствие — слышать его учащённое дыхание и тихое жалобное поскуливание, когда тот, утратив над собой контроль, превращается из крутого мачо в трясущегося от перевозбуждения щеночка, чьи мысли заняты только одним — как бы посильнее толкнуться стоящим колом членом в сжатую ладонь своего хёна!       Он обожает ТАКОГО Гука. Такого настоящего, такого чувствительного и отзывчивого, так откровенно всем своим существом умоляющего о ласке. Только он, Тэхён, знает младшего таким. Ни перед кем больше Чонгук ТАК не раскрывается. Он уверен в этом. И это греет душу, проливаясь целебным бальзамом на раненое сердце, немного, лишь на время, облегчая боль, хоть в этом и нет смысла. Лучше от этого не будет. Наоборот, макнэ никогда не простит ему того, что он сумел снова пробить его защиту и видел его слабость. Но это потом. А сейчас он не может отказать себе в удовольствии и не поддеть младшего ещё сильнее. Как бы Тэ его не любил, и как бы жаль ему не было, но умирать один, корчась в агонии от невозможности вернуть былое, он не собирается. Гореть в аду будут оба. Так что, ешь, любимый засранец, не обляпайся! Ты сам заварил эту кашу. — Ты так сладко стонешь в моих руках, Чонгукк-а… — выдыхает Тэхён в мягкие кроличьи губки, давясь слюной и еле сдерживаясь, чтобы не поцеловать. — Что… твоя сука так не умеет?       Издевательская насмешка обрушивается на макнэ ушатом холодной воды, вмиг заставляя взбеситься и схватить железной пятернёй светлые пряди выёбистого хёна, намерено с силой оттягивая их назад. — Сучёнок! — шепчет он прямо в лицо Тэхёну, который шипит от боли, но нагло лыбится, даже не пытаясь скрыть пляшущих чёртиков в глазах. — Так уверен в себе? Ну, так покажи, насколько ты хорош!       Чонгук грубо разворачивает своего бывшего и резко наклоняет его над полкой перед зеркалом, одним махом сильной руки сметая строй ярких бутыльков, которые с грохотом раскатываются по всей комнате. Тот морщится от того, что край больно врезается ему в живот, и пытается подняться, но крепкая ладонь давит на голову, прижимая её к столешнице, в то время как другая яростно сдирает такие же тонкие, как и у самого Чонгука, концертные брюки с соблазнительной пухлой задницы, до сих пор не дающей покоя самому младшему из Бантан. Старший снова пытается вырваться, но пара звонких шлепков по округлым половинкам, оставляющих ярко алые следы на смуглой коже, немного остужают его пыл и дают макнэ возможность выдавить на пальцы какой-то крем из ненароком оставшегося поблизости тюбика и смазать сжатое колечко мышц и собственный член.       Долго растягивать хёна он не собирается. Если честно, то этот поганец хорошего обращения вообще не заслужил. Но он, Чонгук, не садист ведь! Однако все добрые мысли в сторону Тэхёна тут же улетучиваются, когда в некогда родную задницу совершенно беспрепятственно и легко входят сразу два пальца макнэ, а через пару поступательных движений спокойно помещается и третий. Он растянут… Или у него был секс совсем недавно… Не позже сегодняшнего утра.....       Чонгук помнит, как у них это бывало. От постоянной сумасшедшей ебли дырочка его карамельного хёна не успевала как следует сжиматься и подготовка порой вообще не требовалась. Тэхён не ночевал сегодня в общаге… Вернее, он там совсем не ночует больше… У него кто-то есть… с кем он живёт… и спит каждую ночь… Кто-то, с кем он делит на двоих нежное и страстное утро…       Это открытие пронзает сердце насквозь, перехватывая горло и отдаваясь острой болью где-то в лёгких. Сволочь! Да как он смеет?! Бродит поблизости… смотрит пристально втихаря, думая, что он, Чонгук, не замечает… недовольно опускает глаза или отворачивается при виде них с Наён, заставляя, тем самым, поверить, что ему больно и что макнэ ему всё ещё важен… А сам… — Ах, ты, белобрысая блядь! — звериный рык макнэ, наверное, слышен по всему коридору, но ему плевать.       Чонгук с размаха входит сразу до упора и резко тянет уже почти ненавистную задницу на себя, мёртвой хваткой вцепившись в отшлёпанную мякоть. Тэхён пронзительно вскрикивает, а потом стонет глухо и протяжно, заводя младшего ещё больше. Что? Больно, сука? А мне, думаешь, не больно? Ты же мне всю душу разбередил, уже заросшее расковырял и прутом раскалённым туда потыкал! Влюблённого из себя корчишь, глазами побитой собаки смотришь, а сам раздвигаешь свою жопу каждую ночь для кого попало! Посиневшие от напряжения пальцы оставляют фиолетовые отметины на округлых ягодицах и макнэ старается сжать их ещё как можно сильнее. Пусть тот, другой, увидит эти следы и поймёт, с какой дрянью он связался. Пусть бросит этого ублюдка. Пусть Тэ останется один… так, чтобы никого рядом не было… только он, Чонгук…       Тэхён уже не просто стонет, а надрывно хрипит, разрываемый крупным членом, вбивающимся в него, отчего несчастный столик и полка шатаются и скрипят, грозясь развалиться на части под напором разъярённого макнэ. Хрустальные капли скатываются из уголков шоколадных глаз, размазываясь по дереву под щекой, но не дарят желанного облегчения. Жаловаться некому и незачем. Он сам себя добил, осознанно сдвинув точку не возврата. Ему больно, но он собой доволен. Настолько сильно задеть Гука… Это того стоило. И он никогда не признается, что с тех пор, как они расстались, его единственным любовником является чёрный силиконовый вибратор, который макнэ когда-то втихаря купил на гастролях в Японии для их постельных утех.       Сильный толчок и головка проходится по начинающей набухать простате, принося уже совсем другие ощущения и заставляя его застонать совсем сладко. Блять! Так нельзя. Ему никак нельзя поддаваться! Но глупое тело решает всё за него, прогибаясь сильнее и выпячивая задницу навстречу таранящему её члену.       Очередной скулёж Тэхёна сносит Чонгуку крышу и он срывается на бешеный темп, от души наслаждаясь процессом. Блять! Как же хорошо! Он так скучал по этой свободе, когда не надо притворяться кем-то другим, а можно быть самим собой! Не надо уговаривать и зря тратить время на все эти жеманные нежности, которые так любит Наён, постоянно ломаясь и кривляясь, как кукла. Не надо сдерживать себя, разменивая чистую страсть на розовые сопли, которые он так ненавидит, но вынужден терпеть. Не надо прерываться почти на пике и спускать в руку потому, что детей заводить им ещё рано, а она не любит презервативы. И, самое главное, не надо запрещать себе любить.       Чонгук выпускает своего зверя на волю и слышит, как тот победно рычит, захлёбываясь гортанным хрипом в запрокинутом в потолок горле, а после, излившись в любимую попку, почти мурчит от удовольствия, наклоняясь и выцеловывая взмокшую смуглую спину, надрачивая давно требующий ласки член своего мальчика и даря ему не менее сладкое наслаждение, чем-то, которое он только что сам получил.       Он отступает на шаг, понемногу приходя в себя, и окончательно возвращается в реальность только тогда, когда тонкие длинные пальцы хёна застёгивают его ширинку. — Чонгукк-а… забудь. Даже если подыхать от спермотоксикоза будешь, не проси… — тянет Тэхён насмешливо, почти касаясь мягкими нежными губами горячих сухих губ макнэ. — Я не захочу, — глухо отвечает младший.       В голосе макнэ слишком мало счастья и слишком много горечи от осознания того, что с ними произошло. Блять! Да что ж такое-то?! Ведь он почти уже забыл, какую власть имеет над ним Тэ. Почти уже перестал представлять его, закрывая глаза во время их с Наён поебушек. Почти уже научился получать удовольствие от втрахивания в кровать этой писклявой милой дурочки. И тут… Горло перехватывает и глаза жжёт от обиды и гнева на самого себя. Как он мог?! Как мог опять позволить этому…       Чонгуку от желания обнять Тэ и от тоски выть хочется, но он обречённо молчит, понимая, что он, кажется, только что прошёл ту самую точку невозврата… да только не в ту сторону. — Я не захочу, — повторяет он упрямо. — Захочешь… — Тэхён на прощанье проводит пальцем по пухлой кроличьей щёчке, стирая солёную влагу, что струится вниз по пока ещё любимому лицу прежде чем выйти за дверь. — Твоя сука… так, всё-таки, не умеет…