***
Александра доставили на Фонтанку, когда день уже клонился к вечеру, его сразу же препроводили в какой-то тесный кабинет, в котором едва хватало места для стола, пары жёстких стульев и большого шкафа, плотно забитого пухлыми папками с бумагами. Через окно проникали остатки солнечного света, освещая седой слой пыли на мебели и паркете, словно кабинетом редко пользовались. Присев на один из стульев, молодой граф остался ждать дежурного дознавателя. Ждать ему пришлось не менее часа, но это было и к лучшему — Александр хоть немного успел собраться с мыслями. Уходящий день был так перенасыщен тяжёлыми событиями, что графу казалось, будто он прибыл в Петербург неделю назад, а никак не вчера. Когда первый шок немного отступил, молодой человек решил бороться с произволом властей всеми средствами. В конце концов, он не преступник, чтобы вот так беспардонно задерживать его и бездоказательно обвинять в чём-то, да, к тому же, подданный Британской короны. И, если негостеприимная Родина решила сломить его, как когда-то сломила графа Павла Бутурлина, ей придётся сильно постараться, ибо так просто он этого не допустит. Не в первый раз за свою жизнь Александр попадал в ситуации, казавшиеся на первый взгляд безвыходными, но выход, так или иначе, всегда находился. Значит, справится и сейчас. Через час в кабинет медленной поступью вошёл дородный, пожилой дознаватель. Он выглядел так, словно не спал несколько суток к ряду, бесконечно вздыхая и часто промокая белым платком вспотевшую лысину. Начался долгий и нудный опрос, состоящий из бессмысленных и периодически повторяющихся вопросов, весь смысл которых сводился к двум основным — каким образом сын бывшего графа Бутурлина превратился в английского графа Хантли, и с каким таким тайным умыслом он вернулся на Родину. Когда Александр по пятому кругу принялся объяснять чиновнику, что все его бумаги подлинные и никаких неблагонадёжных помыслов он не имеет, его терпение внезапно лопнуло. — Соблаговолите либо предъявить мне доказательства Ваших обвинений, сударь, либо верните мне мои бумаги и свободу! — с трудом сдерживаясь, заявил граф. — Я — иностранный подданный, и Вы попросту не имеете права держать меня здесь без веских оснований. — Сожалею, милостивый государь, но основания у меня есть, — бесцветным голосом ответил следователь, в очередной раз промокая свою лысину. — Поступило сообщение, что Вы прибыли в Петербург по подложным документам, а это тяжкое преступление. Так что, я имею все основания не только задерживать Вас и задавать вопросы, но и посадить Вас под замок, если понадобится. Сообщение! Александр уже не сомневался, от кого оно поступило. Тот самый караульный с подозрительно знакомым лицом, граф всё-таки вспомнил его. Он оказался тем самым дерзким жандармом, с которым сцепился юный Александр двенадцать лет назад, во время выселения семьи Бутурлиных из родного дома. Неудивительно, что этот мерзавец не забыл, что какой-то желторотый мальчишка разбил ему нос и выбил пару зубов! — Так проверьте мои документы на подлинность, в конце концов! — вышел из себя граф. — Я уже битых два часа сижу здесь, повторяя одно и то же по двадцать раз! — Завтра с утра Вашими бумагами займутся, — сухо ответил невозмутимый чиновник, на которого раздражительность задержанного не произвела ровным счётом никакого впечатления. — То есть, мне придётся оставаться здесь до утра? — возмутился Александр, вскакивая со стула и угрожающе нависая над следователем. — Не здесь, милостивый государь, а в жандармерии, в камере для предварительно задержанных, — спокойно уточнил тот. — Дежурный! — этот возглас уже относился к рядовому жандарму, стоявшему за дверью. — Просто так я этого не оставлю, — гневно пообещал Александр, с презрением глядя на дознавателя. — Я непременно сообщу в своё посольство! — Если Вам удастся завтра доказать подлинность своих бумаг, Вас немедленно отпустят, сударь, — а пока я всего лишь исполняю свой долг, так что прошу понять меня правильно, — проговорил чиновник давно заученную наизусть, дежурную фразу, даже не подняв глаз от лежавшего перед ним протокола допроса задержанного. — Извольте ознакомиться и поставить свою подпись. Александр понял, что спорить с этим человеком решительно бесполезно, ибо он — мелкая сошка, от которой, к сожалению, ничего не зависит. Завтра его, должно быть, будут снова допрашивать, и вполне возможно, ему окажет честь сам граф Бенкендорф, удостоив личной аудиенции. Молча пробежав глазами по корявым строчкам, накарябанным чиновником, он поставил внизу свою размашистую подпись и вышел вслед за дежурным жандармом. Ему предстояла ночь в тюремной камере. Да уж… лучшего места, чтобы подумать о том, как ему жить дальше, и не придумаешь!***
Князю Оболенскому плохо спалось этой ночью. День свадьбы выдался тяжёлым во всех смыслах, особенно для его юной супруги. Он видел, как Адель старалась выглядеть счастливой, как боялась, что кто-то посторонний заметит, что её сердечко давно разбито и эта свадьба — её последняя надежда избежать позора. А тут ещё и внезапное появление Бутурлина! Бедняжка… как она выдержала? Однако, венчание, свадебный приём и бал, были не самым тяжким испытанием для четы новобрачных. Брачная ночь стала заключительным актом их спектакля, и этот акт тоже потребовал немалой доли терпения и выдержки. Князь хорошо знал о склонности прислуги к сплетням, а значит, никто не должен был догадаться, что первой брачной ночи, как таковой, не было, иначе, рано или поздно, этот слух покинет пределы особняка и об этом станет известно в обществе. Этого допустить князь никак не мог. Они всё продумали заранее: Таня, горничная молодой княгини, подготовила свою госпожу и уложила в постель, куда потом явился Владимир Кириллович. Под кроватью горничная оставила маленький пузырёк со свежей куриной кровью, которой они должны будут капнуть на белоснежные простыни супружеского ложа, дабы ни у кого не осталось сомнений в целомудрии невесты. Князя и самого немало смущала необходимость соблюсти все меры предосторожности в первую брачную ночь. Перед тем, как войти в спальню к новобрачной, он медлил, как мог, оставаясь в своём кабинете и медленно потягивая красное вино. Он тоже не мог сразу свыкнуться с мыслью, что снова стал женатым человеком. Она, эта девочка, которую он помнил ещё маленьким златокудрым ангелочком, которую качал на коленях, дарил ей игрушки на Рождество, теперь ждала его на супружеском ложе… Какая странная гримаса судьбы! Если он и думал когда-нибудь, что снова женится, то точно не представлял её своей женой! Но… отказаться помочь этому невинному и наивному созданию, попавшему в беду по жестокому стечению обстоятельств, князь не мог. Владимир Кириллович вовсе не чувствовал, что приносит себя в жертву: напротив, его даже мучила совесть из-за того, что Адель теперь как бы попадает в его власть. Он — одинокий, отчаявшийся обрести семью, старик — получал юную жену и ребёнка, а она… лишь утешение в том, что её имя очищено от позора. Эта мысль удручала князя, и он мысленно поклялся себе сделать всё, чтобы Адель чаще улыбалась. Он станет баловать её, словно дитя: будет исполнять любые её прихоти, лишь бы она была счастлива. А о ребёнке и говорить нечего — это был предел мечтаний Владимира Кирилловича. Это дитя будет обладать всем, чего только может пожелать ребёнок и пусть все окружающие идут к чёрту со своими нравоучениями и советами! Он даст ребёнку лучшее воспитание, образование, даст свою любовь, которой накопилось так много в душе князя, что она грозила перелиться через край, словно искрящееся шампанское. Жаль, что Адель разочаровалась в любви, будучи совсем юной. Что ж… он любит её, как отец, и будет любить и беречь столько лет, сколько ему отмерено в этой жизни. Лишь бы она была счастлива и не жалела о том, что сбежала от Александра Бутурлина… Переступив порог спальни, князь в нерешительности остановился на пороге. Почти все свечи слуги уже потушили, и в комнате царил полумрак, призванный придать интимность атмосфере. На широкой постели, стоявшей на небольшом возвышении и покрытой тёмно-зелёным бархатным балдахином, лежала молодая княгиня, личико которой сразу вспыхнуло при появлении мужа. Пусть она понимала, что им всего лишь нужно переночевать в одной постели и изобразить для всех видимость первой брачной ночи, но в её большие, тёмные глаза против воли закрались смущение и страх. Князь медленно приблизился к постели, наблюдая, как Адель инстинктивно поднимает одеяло ещё выше к подбородку, затем наклонился и достал пузырёк с куриной кровью. Откинув одеяло, он осторожно вылил кровь на простыни, после чего спрятал пузырёк в карман своего длинного парчового халата. Адель заворожённо наблюдала за каждым движением мужа широко распахнутыми глазами. В тот момент, когда на простыне появились ярко-алые пятна, она вдруг вспомнила, как видела такие же… там, в поместье Александра, где он лишил её невинности, не спрашивая согласия. Воспоминания снова вызвали боль… Как же ужасно, что она одна вынуждена расхлёбывать то, в чём виноват он один! О, зачем он снова появился, когда же он оставит её в покое и перестанет напоминать о себе?! Князь, тем временем, погасил оставшиеся свечи и осторожно лёг в постель рядом с женой. Кровать была достаточно широкой, но княгиня всё равно отодвинулась на самый край, невольно вздрагивая. И тут, внезапно её настигла та самая истерика, что преследовала целый день, с самого утра, подкатывая к горлу нервным комком, перехватывая дыхание и заставляя ладони холодеть, а щёки заливаться румянцем. Жалобно всхлипнув, Адель спрятала лицо в подушку и беспомощно, по-детски расплакалась. Стоило ей дать волю слезам, как напряжение, наконец, прорвалось наружу, и робкий плач быстро перешёл в сдавленные бурные рыдания, разрывающие сердце Владимира Кирилловича. Он всегда был излишне чувствителен к женским слезам, хоть и знал, что это излюбленный способ у дам легко добиваться желаемого. Но сейчас князь видел слёзы горя, отчаяния, безысходности… и вместе с тем — облегчения от того, что самое страшное уже позади. Князь не в силах был безмолвно наблюдать за рыдающей девушкой: он осторожно подвинулся ближе к ней и робко, по-отечески погладил золотоволосую головку и отчаянно вздрагивающие плечи жены. — Тише… тише, душенька, — пробормотал он, — успокойся, не нужно плакать! Всё уже закончилось… Странно, но эти слова прозвучали, словно неотвратимый приговор для Адель, от чего она зарыдала ещё отчаяннее. Да, князь прав… всё закончилось: закончилась беззаботная и счастливая жизнь, закончилось детство, осталась позади её первая любовь, пусть короткая, несчастная, обманная, но… настоящая, глубокая, страстная, оставившая неизгладимый след в сердце. Крошечный плод этой любви она сейчас носит под сердцем, как живое напоминание о том, что и она когда-то любила… Больше она никогда не позволит себе такой роскоши, как любовь! Никогда в жизни!