Шрамированный

      Пару раз Чимин позволил себе вообразить, как же выглядит Чонгук. Воображения хватило на маленького худенького мальчика (несмотря на то, что Пак знает, что Чону больше двадцати), в милой синенькой пижамке, с заплаканными красными глазами, которому не хватает только плюшевого зайца или медвежонка подмышкой. Реальность не идет ни в какое сравнение с выдумкой. Чонгук выше, чем полагал Пак, основываясь на росте Юнги. У него прекрасное пропорциональное тело, на котором отлично смотрится даже скучная повседневная одежда. Чонгук обладает привлекательным лицом, непривычно большими глазами с выразительным взглядом, приятной линией красиво вычерченных губ. А еще его лицо исполосовано огромным количеством шрамов. Наверное, их больше двадцати. Некоторые маленькие, почти незаметные, другие огромные, например, тот, что пересекает лицо от правой стороны челюсти через нос и до левой скулы, уходя криво вниз. Один из шрамов пересекает правый глаз, другой некрасиво касается краешка губ, третий срывается с подбородка куда-то под шею.… Все лицо Чонгука разбито шрамами разной степени тяжести.       Чимин соврет, если скажет, что совсем не испугался. В первую минуту на лице младшего было столько тоски и отчаяния, так очевидно читался испуг, а шрамы добавляли ему беспомощности и незащищенности, что Пак растерялся. Он выглядел загнанным зверьком, который лучше себе откусит язык и истечет кровью, чем решится на встречу с человеком. Что же с ним произошло? Чимину пришлось превозмочь себя, забыть о смущении и страхе. На ум ничего не приходило от волнения, поэтому он достал хлопья и сказал какую-то глупость. Неудивительно, что в итоге Чонгук ушел.       Убирался в квартире и готовил Чимин в полной тишине. После завершения работ он достал как обычно желтую записку, взял ручку и окончательно потерялся.       Что теперь ему написать?       В голове пусто, на сердце скребут кошки, кончиком ручки Чимин вырисовывает замысловатый узор над поверхностью листка, не касаясь бумаги. Что же такого написать? Любое слово кажется чудовищно абсурдным, любой вопрос — неуместным. Остаются только бесчисленные сожаления и тревога, колотящаяся вместе с сердцем. В итоге Пак пишет ровно посередине: «Прости». Буквы чуть скользят вниз и выдают дрожь.       Чимин оставляет записку на холодильнике и уходит. Но перед этим все же останавливается у двери Чона и стучит в нее три раза с небольшим интервалом. Как и обычно ему никто не отвечает. Это чуть отрезвляет. Пак осознает, что не о чем им с ним говорить, кивает самому себе и спешно уходит, надеясь, что они оба забудут об этой неловкой ситуации.       Чонгук выходит из комнаты сразу, как Пак уходит. Все это время он сидел у двери и вслушивался в кропотливую работу хена. Он отлично слышал, как Чимин подошел, как постучал, а затем ушел… Что же он хотел сказать? На кухне Чон быстро находит записку.       И за что же он извиняется?       Чонгук не понимает. За эту встречу? За свое поведение? За опоздание? За разговор? За что? В любом случае Чон его прощает, не чувствуя, что на нем есть какая-то вина. Сам виноват, что разгуливал по дому, страдая по каким-то размытым воспоминаниям. Чимину все же не стоило извиняться.       На плите Чон находит кастрюлю и тут же ее открывает. Из нее валит пар и вкусный пряный запах. Чонгук пробует ложкой загадочный суп и быстро понимает, что это камдятан. Когда-то его готовила мама. Чон так давно его не ел, что даже не помнит, каков он на вкус. Вкусно. Даже очень вкусно. Чонгук наливает себе тарелку и садится в гостиной, включая телевизор, чтобы разбавить надоевшую тишину.       По телевизору какая-то скучная дорама. Чон смотрит, но не видит. Перед глазами все так же гостиная комната, под ногами алый ковер, а напротив.… Напротив стоит Пак Чимин. Еще в куртке с пакетом в руках. Чонгук оставил попытки визуализировать уборщика, поэтому реальный Чимин его удивил. Юнги говорил, что ему двадцать четыре, он довольно мил. Не идет ни в какое сравнение настоящий человек и эти куцые характеристики. Пак, как радиоактивный элемент, источает радость и добродушие, какой-то невероятный оптимизм. С разрешения Мина Чонгук бы отправил Чимина на медицинскую экспертизу, чтобы убедиться в том, что он ничего не принимает и эта сияющая улыбка, горящая как звезда на новогодней елке, всего лишь черта характера, а не эффект галлюциногенных грибов или что там еще принимают для поднятия духа.       Помимо этой широкой пугающей улыбки ничего в Паке особенного нет. Лично Чонгук ничего такого не приметил. Не особо высокий, не такой тощий, как Юнги, голос довольно звонок, речь грамотная, звучит вежливо… Что еще сказать? Обыкновенный парень. Темно-русые волосы, загорелая кожа, дешевая одежка, состоящая из грязных джинс и потрепанной парки. Глаза узкие, взгляд решительный и не особо приятный из-за своей упрямой прямоты. Чону не нравится, когда так пялятся. Это дурная привычка.       «В нем нет ничего интересного», — заключает Чонгук, доедая приготовленный Чимином суп. Однако с образом Пака, протягивающим упаковку хлопьев, ему не удается расстаться. В этом откровенном жесте, в этом неотрывном взгляде было что-то…       Интересно, а что он подумал, увидев его изуродованное лицо?       В последнее время Чимину категорически не везет. Все началось с неудачной встречи с Чонгуком, которая закончилась его молчанием: теперь записки сиротливо дожидаются Пака без ответов младшего. Тут возникли и проблемы с учебой, которые вымотали совершенно из-за своего огромного количества. В довершении мама легла в больницу на обследование, и забота о младшем брате и сестренке неожиданно оказалась на бабушке, не изъявившей особой радости и сразу потребовавшей достойной помощи. Убедить ее в том, что Чимин сильно занят, удалось. А вот избавить себя от ее поручений — нет. Поэтому Паку пришлось тащиться из одной части Сеула в другую, чтобы купить продукты.       — Ты не обязан был приезжать, — с порога говорит младший брат. — Я сказал бабушке, что и сам со всем этим справлюсь.       — Наверное, не хочет, чтобы ты тратил деньги, пока мама в больнице. Мне надо ее тоже навестить.       — Что? Ты же с ней недавно по телефону говорил!       — Это только телефонный разговор, а нам надо увидеться.       Младший кривится и раздраженно бурчит за спиной Чимина, пока тот вносит пакеты на кухню и начинает их разбирать.       — Ты выглядишь как зомби, — смущенно произнес младший, становясь с Паком и помогая ему разбирать продукты. — Совсем себя не бережешь. Сляжешь, как мама, — в его голосе заиграли нотки беспокойства.       — Все со мной будет в порядке! Я себя отлично чувствую.       — Серьезно? Ты весь красный и с тебя пот льет.       — Я два пакета сюда тащил. Глянул бы на тебя с такой-то нагрузкой.       — Если ты признаешь, что я прав, то умрешь, что ли?       — Нет, просто даже если я признаю твою правоту, ничего не изменится.       Младшенький, наконец, понимает, в чем же тут дело, и умолкает. Чимину не нужно говорить очевидные вещи: он и сам знает, что если все продолжится в том же духе, то он героически сляжет где-то на улице. Хорошо, что с университетом он разобрался. Это должно дать больше свободного времени. Интересно, как скоро поправится мама? Пак и не думал, что ее болезнь серьезнее простуды. Она всегда была невероятно крепкой. Даже после смерти отца не растаяла, погоревала пару дней и воспряла духом. Кто же мог подумать, что ее подкосит какая-то хворь.       — Не надо к ней ходить, — подавленно произносит младший. — Я сам к ней схожу. И не перенапрягайся. Я достаточно взрослый, чтобы за всем тут смотреть.       — Теперь ты тоже сильно покраснел, — ехидничает Чимин.       — А, иди к черту! Я тут о серьезных вещах, а ты…       — Хорошо, я приму твою помощь, — перебивает Пак. — Я действительно переусердствую. Пора себя поберечь. Спасибо, что ты заботишься обо мне.       Чимин даже решил, что с пакетами младший брат справится и сам, что тот сердито подтвердил: «Да за кого ты меня вообще держишь?!». Пак оставил деньги, которые недавно получил от Юнги, и отправился к Чонгуку.       Сегодня помимо стандартного протирания пыли надо было пропылесосить ковер и, конечно же, приготовить Чону что-то. В холодильнике еще остался суп, кимчи и остатки вчерашнего ужина. Чимин решает сделать дакбоккымтан — вкуснейшие куриные крылышки. Все ингредиенты готовы и уже уложены в кастрюлю. Вариться крылышкам еще целых двадцать минут на медленном огне, поэтому Чимин принимается за пылесос.       Достать аппарат из шкафа оказывается не самой простой задачей, потому что тот оказывается почему-то на верхней полке, хотя еще недавно был внизу шкафа. Может, это Чонгук тонко намекает, что терпеть не может звуки пылесоса. Так или иначе, кто-то его убрал, и чтобы его достать, Пак потратил десять минут своей жизни.       Казалось, что сложнейший этап — доставание священного пылесоса с антресоли — пройден. Подключить в розетку и немного поводить по ковру — не самое сложное дело. Чимин наклоняется к пылесосу, чтобы нажать кнопку, а та нахально сбегает, прихватив с собой всю картинку. Пак становится на колени, активно моргая, но лучше не становится. Мир стремительно темнеет. Сначала кажется, что все это проделки электроэнергии, но слишком уж хорошо для этого кружится голова. «Я сейчас отключусь», — понимает Чимин, пытаясь подняться, но осознание наступает слишком поздно. Он ничего не может сделать. Только послушно закрыть глаза.       Не слишком ли долго Чимин убирается? Он пришел почти три часа назад и все еще не закончил. Обычно заканчивал за час-два. Чонгук сегодня не обедал, поэтому сильно проголодался. Он прикасается ухом к стене, но ничего не слышит. Не мог же он упустить Чимина? Услышал бы, как закрылась дверь.       Чон ходит около двери, никак не решаясь выйти. Встреча с Чимином для Чона равновесна встрече с ныне мертвым саблезубым тигром. Хотя нет. К зубастой смертоносной твари Чонгуку хочется сильнее, чем к человеку, который увидел его лицо. Чон считает до пятидесяти и глубоко дышит.       Не все люди желают тебе зла.       Не все люди презирают тебя.       Не все люди ненавидят тебя.       Лишь только некоторые.       «Ты тут хозяин», — подбадривает себя Чонгук и открывает дверь, осторожно выглядывая в гостиную. Он сразу замечает фигуру на полу и, не раздумывая, шагает к ней.       Чонгук добирается до Пака за считанные секунды и нависает, внимательно разглядывая. Выглядит Чимин умиротворенно, расслабленно. Чон машет у него перед лицом рукой, потом трясет за плечо. Не просыпается. Как он вообще умудрился уснуть за уборкой?       Отвлекает Чонгука тихое бурление, тогда он подбегает к плите и выключает газ. Вода из кастрюли практически полностью выкипела. В содержимом Чон с трудом признает картошку и крылышки. Получается, что Чимин поставил их и забыл? Нереалистично. Да и мысль, что он убирался и уснул, тоже. Тогда остается один вариант: он потерял сознание.       Чон возвращается к Чимину, вновь нависая над его телом. Что делать? Решение рождается далеко не сразу. Чонгук не отличается особой медицинской подготовкой, поэтому обращается за помощью к интернету. Исходя из рекомендаций, Чон поворачивает Пака на спину, расстегивает первые три пуговки на его рубашке (потом передумывает и застегивает одну: не должен же он быть настолько раздетый), помещает под голову подушку, открывает окна и садится проверять пульс. Чон прикладывает два пальца к шее старшего, подсчитывает количество ударов за пятнадцать секунд по секундомеру, ему остается только умножить:       — Девятнадцать на четыре — это, — произносит задумчиво Чон, не желая обращаться к калькулятору.       — Семьдесят шесть, — отвечает ему Чимин.       Чонгук вздрагивает и убирает руку, поднимается на ноги и отходит подальше, наблюдая за тем, что же сейчас будет делать Пак. Тот медленно садится, разминает шею и сжимает и разжимает пальцы. Он в порядке? Или ему еще плохо?       — Вызвать скорую? — тихо спрашивает Чонгук.       — Нет, все в порядке. Это просто обморок.       После этих слов Чимин неловко поднимается, пошатываясь, и подходит к дивану, садится на него и тяжело вздыхает. Выглядит он бледным и не особо-то здоровым. Ему бы показаться кому-нибудь с медицинским образованием. И чем скорее, тем лучше. С такими вещами не стоит шутить.       — Крылышки, — вдруг говорит растерянно Чимин. — Я про них забыл.       — Я уже выключил.       — Хорошо, просто отлично, — уже расслабленно шепчет Пак. — Я немного приболел.       — Иди домой.       — Да, да, сейчас. Слушай, ты не можешь налить мне воды?       Чонгук выполняет просьбу беспрекословно, продолжая с подозрением смотреть на Чимина. Все ли будет хорошо, если он сейчас поедет домой? С ним же ничего не случится? Он же не отключится по дороге? Чон немного переживает. Выглядит Пак реально не очень. Не так светится, как в прошлый раз. Под глазами темные синяки, губы потрескались, огонь в глазах угас, цвет лица не кажется здоровым. А если он где-нибудь упадет и умрет? Не хочется. Он достоин более мирной смерти. Где-то дома на кровати в окружении самых любимых, а не в злосчастной подворотне.       — Оставайся.       — Что? — растерянно переспрашивает Чимин. — Ты что-то сказал?       — Я сказал «оставайся», — с нажимом повторяет Чонгук. — Тут есть еще одна комната.       — Я правда могу остаться?       — Делай что хочешь.       Вышло уж слишком резко и раздраженно. Чонгуку пришлось стремительно ретироваться на кухню, чтобы Чимин не заметил, что он покраснел.       Вроде бы Чон и разрешил остаться, но как-то все равно больно неловко. Чимин чувствует, что, несмотря на решительное «оставайся», младший меньше всего этого хочет. Скорее он сказал это из-за вежливости и жалости. Видит, что человеку не очень хорошо, и старается быть максимально к нему дружелюбным. По правде говоря, Паку такого рода жалость совсем не нужна. Он не настолько немощный, чтобы выбивать себе приют таким образом. Чимин меряет себе температуру градусником из аптечки, проверяет давление, убеждаясь, что с ним все хорошо. Просто темп жизни в последнее время сильно возрос, что приносит много трудностей, но с этим можно бороться. Надо только немного привыкнуть. Все скоро образумится.       Пак выходит в коридор и принимается натягивать ботинки, держась за стену и слегка покачиваясь от легкого головокружения.       — Я же сказал, что ты можешь остаться, — раздается вдруг за спиной Чимина.       Тот неловко поворачивается и обнаруживает Чонгука, который едва-едва выглядывает из своей комнаты. Светом озарены только пальцы рук и бледные костяшки. Выглядит даже как-то страшновато, прямо как в фильме ужасов. Но Пак слишком устал, чтобы пугаться и как-то активно реагировать на внешние раздражители.       — Я все же пойду, — сообщает он, натягивая куртку. — Не хочу навязываться. Простите, что не выполнил весь объем работ. Завтра этого не повторится.       — Ты выглядишь нездорово.       — Да, мне надо отдохнуть.       — С тобой точно все будет в порядке?       — Конечно, — кивает Чимин, а сам своим словам не верит: такое чувство, что он вот-вот рухнет.       — Подожди немного, — просит загадочно Чонгук.       Дверь его комнаты захлопывается, и Пак остается стоять в коридоре один. Он подпирает стену и выдыхает. Кажется, что идея идти домой в таком состоянии совсем тупая и отчаянная. Ему же действительно нехорошо. Но голос Чонгука звучал в момент предложения так строго и брезгливо, что не хочется принимать. Лучше уж лечь где-нибудь на остановке, чем тут. Не так унизительно будет. Да и, судя по всему, он не очень-то нравится Чону. Зачем его еще больше раздражать? Чимин вдруг понимает, что изначально ведет себя неправильно. Возомнил себя гуру психологии и лезет со своими глупостями к и без того задолбанному человеку. Нашел, кому нервы портить. Зря начал только эти бессмысленные записки раскидывать по дому.       Тут дверь комнаты Чонгука распахивается, и из нее выходит сам Чон в спортивных штанах, ботинках и черной куртке. Его лицо скрывают кепка, черные очки и маска. Конспирация отменная. Только вот для чего?       Чон стягивает маску вниз и быстро произносит:       — Я вызвал такси. Завтра можешь не приходить. Отдохни там или еще чего…       — Не стоит. Все будет хорошо.       — Я не пущу тебя завтра на порог. Можешь приходить, но в квартиру ты не попадешь. Скажу на охране, что никого не принимаю.       Чимин молчит, запихивая руки в карманы куртки, и нервно кусает губы, не представляя, в связи с чем на него свалилось столь щедрое и заманчивое предложение.       — Юнги скажешь?       — Не скажу.       И как от такого отказаться? Чимин думает с минуту, а затем кивает, не решаясь произнести очередное «спасибо». Ему стоит завтрашний день провести в постели. Чонгук, конечно, очень обделенный малый, но не настолько же немощный. Руки и ноги целы, голова работает. Точно же сможет дойти до магазина и обеспечить себя лапшой. Не стоит так сильно утруждаться. Это точно лишнее. В итоге Пак решает дать себе передышку. Раздается телефонная трель. Чонгук ловко достает смартфон из кармана куртки и тут же запихивает назад.       — Таксист будет через пятнадцать минут. Пойдем.       — Ты будешь меня провожать? — изумляется Пак. — Не стоит, правда, я сам дойду, не надо так утруждаться.       — Или я, или охрана. Выбирай.       — Ну, думаю, охранники не будут так уж против…       Чонгук надевает маску на лицо, хватает Чимина за предплечье и тащит. Пак пытается как-то неловко сопротивляться. Сначала говорит, что может идти сам и ему вообще ничья помощь не нужна, но голова все же кружится. Чонгук его придерживает и не дает упасть. Чимин просит, чтобы Чон позвал охранников, но тот ничего не отвечает, дотаскивает старшего до лифта и запихивает в кабину.       — Это лишнее, — еще раз в пустоту говорит Пак, держась за горизонтальный серебряный поручень на уровне его талии.       Чон ничего не отвечает.       В итоге младший доводит Чимина до машины, усаживает на заднее сидение и, чтобы Пак совсем сгорел со стыда, оплачивает проезд. А затем вместо прощания выдает:       — И не смейте завтра возвращаться.       Чимин почти уверен, что Чонгук ненавидит его.       Как проявлять заботу? Как ухаживать за человеком? Как уменьшить страдания? Как помочь? Как быть чутким? Как быть надежным? Чонгук не знает. Совсем не знает.       Кажется, Чимин был очень расстроен. Перед глазами все стоит одна картина: его бледное лицо, влажные глаза и дрожащие от холода или волнения розовые губы. Чон ненавидит себя за каждое слово, за каждый жест. Зачем так грубо? Зачем так прямолинейно? Почему он вел себя столь отвратительно и холодно? Чонгук и сам не может дать ответ. Ему хотелось помочь Чимину, но вышло как-то не очень. Ладонь до сих пор помнит тонкое предплечье, а подушечки пальцев гладкую кожу груди…       Неудивительно будет, если Чимин уволится. Он же явно был ужасно напуган всем происходящим. Он чувствовал себя плохо, а тут с ним грубо разговаривают, а потом хватают и тащат в неизвестном направлении. А если от сильной хватки Чонгука на коже старшего остались синяки? Чон проклинает себя за то, что так необдуманно схватился за его руку. Он просто не хотел, чтобы Чимин упал и расшибся. Он действовал инстинктивно, поэтому и не рассчитал силу.       Очень слабое оправдание.       Чонгук без конца проверят телефон, ожидая, что Юнги ему что-то напишет или позвонит разобраться со случившимся. Но ничего не происходит. Чон даже начинает волноваться, что с Паком могло что-то произойти по пути домой. Надо было подумать и об этом! Но в то время Чонгук не мог думать ни о чем. Он просто хотел помочь как можно скорее и неловко, нелепо, как мог, оказывал поддержку.       Конечно же, очень она Чимину сдалась.       Целый день в одиночестве Чонгук проводит в гостиной, пялясь в телик и переживая о судьбе уборщика. Надо было попросить, чтобы он позвонил, как доберется! Или отправил смс… А теперь как с ним связаться? Конечно же, только через Юнги. Чон не хочет вмешивать в это брата. Тот же точно поинтересуется, что у них происходило, раз Чонгуку срочно потребовался его номер. Хотя можно же все рассказать. Что такого в рядовом беспокойстве за больного человека? Но Чон не может себя уговорить на звонок. Почему-то не вяжется у него в голове он сам и забота о ком-то.       Уже ночью Чонгук решает, что позвонит Юнги точно, если Чимин завтра не придет. На то у него будут веские основания.       Чимин проводит в кровати целый день и ему становится физически легче, но эмоционально он чувствует себя опустошенным. Пока он ехал в такси, то ненавидел себя всеми фибрами души. Чонгуку он противен. Ненавистен. Еще и вынудил его о нем заботиться. Целый день Пак ожидает, что ему позвонит Юнги и скажет, что Чон очень недоволен его поведением и требует немедленно уволить, чтобы назойливый идиот больше не мешал ему жить. Так будет справедливо.       Но никто не звонит.       На следующий день Чимин долго думает: а не стоит ли ему позвонить уточнить, числится ли он еще работником Юнги? Наверное, да. Он же ему не позвонил, не написал. Значит, надо ехать работать. Не хочется. Безумно не хочется. Ему придется столкнуться вновь с Чонгуком. Даже сама мысль, что где-то за стеной от его нахождения в квартире мучается Чон, Чимину становится больно. Он больше не хочет доставлять ему проблем, не хочет быть причиной дискомфорта, не хочет его раздражения. Чимину просто хочется, чтобы Чонгук был счастлив и улыбался, чтобы вышел из дома и жил жизнью, а не этим…       Пак подумывает позвонить Юнги и сказать, что увольняется по личным причинам. Но не может даже сформулировать их, осознавая лишь то, что костьми ляжет, но место рядом с Чонгуком никому не отдаст.       Перед домом Чона Пака прошибает безумный страх, сотрясающий все тело, а перед квартирой — парализует. Он стоит перед ней не менее десяти минут, шумно дыша и собираясь с духом. Чимин даже вспотел от волнения. Но куда уже тянуть? Не в его правилах так бояться чего-то. Он обязательно сможет. Переживет! Чонгук вряд ли выйдет. Надо просто зайти, убраться — и все, готово. Больше записок не будет. Надоеданий тоже! Чимин будет старательно работать, драить квартиру, готовить и не станет лезть к Чону, дав ему желанную свободу.       Пак воодушевляется, кивает самому себе, убирает волосы быстрым жестом, затем вводит пароль и резко открывает дверь, уверенно шагая вперед.       Дежавю.       Свет, красный ковер и Чонгук, стоящий босыми ногами на нем.       Единственное, что важно, — извиниться.       Чонгук думает только об этом.       Он обязан сказать, что сожалеет о своем поведении, что точно не хотел его напугать, наоборот, он хотел помочь. Чон не хочет, чтобы Чимин считал его поехавшим социопатом, обозлившимся на весь мир, склонным к насилию и беспочвенной агрессии. Он точно это сделает.       Но как начать? Вот открывается дверь, появляется свежее лицо Чимина и ясные карие глаза, горящие уверенностью и добротой. В голове Чона смешивается все в одну кучу. Сердце бьется нереально быстро, что, кажется, его слышит весь мир. Еще минуту назад Чон считал, что может сказать «извини», а сейчас вынужден постыдно молчать. Не вычленить ни одного слова, ни одной фразы. Чонгук требует от себя сказать Паку хотя бы «привет», но Чимин отворачивается, чтобы снять кроссовки и куртку, поэтому Чон умолкает, так и не издав ни звука.       Нужно сказать. Хотя бы жалкое приветствие. Нельзя стоять и молчать вот так.       — Ты поправился? — вместо приветствия выдает Чонгук, сгорая со стыда.       Чимин отвечает не сразу. Почему он молчит? Он замирает почти на целую минуту. Обдумывает что-то. Затем поворачивается и смотрит на Чонгука в упор. Изучает. Взгляд слишком проникновенен и прям, поэтому Чон не выдерживает, скашивая глаза к кровавому ковру. Для него это уж слишком.       — Да, все в порядке, — тихо и хрипло отзывается Пак.       Чонгук впервые замечает, что у него высокий и весьма красивый голос. Необычный. Приятный тембр. Говорит, словно поет.       — Спасибо, что не сказал Юнги, — продолжает Чимин, приближаясь. — И прости, что докучал тебе записками. Я был о себе слишком высокого мнения. Больше такого не повторится.       Чон нервно сглатывает слюну. Что он только что сказал? Переваривает и разделяет. Словно разбирает рис. Слово за словом. Правильно ли он понял сказанное? Если да, то Чимин не должен извиняться. Эти записки… Они вовсе не докучали, не раздражали, не бесили. Это были просто миленькие послания, которые Чону поначалу не нравились, но потом он разглядел в них и заботу, и интерес. Он давно не общался с людьми, закрылся, и ему действительно было приятно, что кто-то таким образом пытается выйти с ним на контакт.       Надо что-то срочно делать. Немедленно. Прямо сейчас. Чонгук чувствует, что если не скажет сейчас что-то убедительное, то больше не будет шанса. Уже никогда. Сложно. Внутри Чона борется страх, жажда и одиночество. Он пытается слушать сердце, как советуют мудрецы, но не понять, какой из голосов — голос именно сердца. Шумно. Безумно. Кровь пульсирует в жилах, и потеют ладони. Чон неловко вытирает их о штаны.       Чимин спокоен. Совершенно.       — Спасибо, что помыл посуду за собой, — говорит он. — Но не стоило. Это моя работа.       Рука Чимина, которую он так упорно тянул к Чонгуку своими записками, опускается. Чон чувствует, как она скользит плавно вниз. Если она совсем опустится, то он уже никогда не сможет за нее схватиться. Но правда, что вниз несется рука Чимина? Не в пропасть ли на страшной скорости мчится сам Чонгук?       — Я не хотел быть грубым, — нервно выдает Чон. — Прости, если сделал тебе больно.       — Что? — удивляется Чимин, поворачиваясь к младшему.       — Твоя рука… Я взялся так, чтобы ты не упал. Я не думал.… То есть.… Да, я не думал, что это может быть больно.       — Не совсем понимаю, о чем ты, но мне не было больно. Я наоборот благодарен, что ты помог мне, несмотря на то, что я тебе надоедаю.       — Ты мне не надоедаешь, — слишком резко и громко отвечает Чонгук, заставляя Пака даже вздрогнуть. — Мне нравятся твои записки.       «Что за чушь я несу?» — ужасается сам себе Чон.       — Правда? Тогда я очень счастлив!       Чимин сияет. Натурально сияет, словно солнце. Из-за какой-то неважной ерунды он улыбается так, словно выиграл как минимум миллион. Он всему так радуется? Постоянно делает такое прелестное лицо? Или же Чонгук особенный? Единственный, кому достается эта чудесная улыбка. Чон хочет быть единственным. Насколько же это эгоистично — желать, чтобы только ему улыбался этот парень? Чонгуку даже интересно: а всегда он был таким эгоистом?       — Я точно тебе не мешаю?       — Нет, я отвык общаться с людьми, поэтому веду себя так.       — Чонгук, а мы можем стать друзьями?       Кажется, что еще немного, совсем чуть-чуть, и он потеряет сознание. Упадет прямо на красный ковер. Все как в густом тумане. Только Чимин сияет, горит, все еще слегка улыбается и ждет ответа. В Чонгуке воет волк-одиночка, требующий никого к себе не подпускать, рыщущий в маленьком вольере сердца. Нельзя никому доверять. Любой может оказаться предателем. Неужели ты вновь хочешь рискнуть? Чон не хочет. Оно того не стоит. Но светлячок мечты уже проник в угольную мглу чужого сердца, чтобы принести тому долгожданный свет и тепло.       — Конечно.       Удивительно, но Чимину удалось приручить Чонгука. Он сам в это верит с трудом. Но открывая дверь в квартиру Чона, он тут же сталкивается с ним. Младший словно его ждет, как какой-нибудь преданный щенок. Он говорит слова приветствия, иногда помогает донести пакеты до кухни и исчезает в глубинах своего логова. Периодически он выходит из него, и они чуть-чуть говорят, пока Чимин убирается или готовит. В основном о блюдах и продуктах, о дорамах и книгах, о комиксах и погоде. В общем, ни о чем важном. Просто перебрасываются звеньями фраз, дабы сократить чудовищную пропасть между ними и найти точки соприкосновения.       Много раз Чимину хочется поинтересоваться, что же именно заточило Чонгука в этом доме, какая напасть приковала его к этим стенам. Но страшно задавать такие личные вопросы. Чон по-прежнему ведет себя как дикая зверюшка. Глядит опасливо, сохраняет дистанцию и очень тщательно выбирает слова, стараясь не выдать запретного и не дать Чимину шанса узнать о нем слишком много.       Пака все устраивает. Ему нравятся их тихие и спокойные диалоги, темами которых становятся обыденные вещи. К тому же благодаря этим разговорам Чимин убеждается, что Чон его вовсе не ненавидит. Да, он определенно его сторонится и не особо-то ему доверяет, но ненависти к нему не питает. Пак видит, как Чонгук неловко шагает ему навстречу, как пытается быть дружелюбным, несмотря на творящийся в душе диссонанс.       Чимин в очередной раз приходит к Чонгуку и встречает его на пороге.       — Привет, — радостно говорит Пак, стягивая ботинки. — Как дела?       — Нормально, — вкрадчиво отвечает Чон. — Сегодня будет карри, да?       — Правильно! Ты уже проголодался?       — Немного. Тебе помочь?       — Помочь? — Чимин обескуражено моргает, не веря своим ушам.       — Мне все равно нечего делать, а так хотя бы время убью.       В итоге Чимин готовит, а Чонгук старательно моет полы и пылесосит ковер. Впервые он предложил помочь. Пак немного тревожится, что это не совсем правильно, — поручать свою работу ему — но Чон же сам вызвался, не так ли? Нет же ничего предосудительного в том, что он таким образом убивает время?       Общаться с людьми чертовски трудно. Чонгук совсем забыл, как сложны отношения. Чимин не кажется проблемным человеком, к которому нужно долго подбирать ключи, но все же общаться с ним нелегко. Наверное, потому Чон давно уже не контактировал с людьми. Он хочет показаться хорошим, вести себя заботливо, но с тем сохранять безопасную дистанцию. Проще собрать в домашних условиях ядерный реактор. Чонгук усердствует, встречает Чимина каждый день, выдает ему приветствие, выпячивая дружелюбность, но все равно что-то не получается. Пропасть между ними не становится меньше. Чон чувствует, что тонет в собственной беспомощности и попытках дотянуться до Чимина, схватить его за протянутую руку. После того, как Пак уходит, Чонгук ощущает себя жалким и ничтожным.       Как у людей вообще выходит сосуществовать друг с другом?       Чон не знает, как подступиться и что нужно сделать, чтобы избавить их отношения от гнетущего напряжения. Это вообще реально? Кажется, нет. Чонгук теряет веру в то, что они действительно смогут подружиться. Зачем-то он вызывается помочь с уборкой, затем с готовкой и покупкой продуктов.       — Слушай, это точно уже лишнее, — смущенно говорит Чимин, рассматривая Чонгука в его триумфальной конспирации. — Мне-то всего надо рис докупить. Может, ты дома все же посидишь?       — Я выгляжу глупо?       — Я бы сказал, что ты выглядишь чудаковато.       — Тогда я останусь.       — Ты ведь не обиделся?       Чонгук ничего не отвечает, скрываясь в своей комнате.       Он точно не создан для общения с людьми.       Пак Чимин, ты тупица.       Надо действительно быть мастером, чтобы испортить все одной тупорылой фразой. Зачем надо было Чонгуку говорить, что он выглядит чудаковато? Кто тебя об этом просил? Да и ведь дело не в одежде совсем! Чимин не хотел, чтобы Чон шел с ним в магазин, потому что уже и так Чонгук делает все, а за что, собственно, платят Паку? Он не хочет зарабатывать нечестным образом и обманывать Чонгука, перекладывая на него свою работу. Все же очень легко и просто можно объяснить! Так почему в момент, когда надо было открыть рот и сказать вот это, Чимин сморозил какую-то ерунду?       Чонгук старается, упорствует, трудится, а Чимин все портит идиотскими необдуманными фразами, которые выдает быстрее, чем успевает осознать. Пак пытается оправдать себя тем, что в тот момент, как Чон собрался с ним на улицу, он очень растерялся, застеснялся и выдал первое, что пришло на ум. Но это никуда не годится. Похоже, что Чонгук сейчас опять запрется в комнате, а общение перейдет в записки, если, конечно же, он будет на них отвечать после такого.       Чимин заходит в квартиру с мыслью, что сейчас постучится к Чонгуку и извинится за неосторожную фразу, предложив прямо сейчас сходить в магазин! Лучше поздно, чем никогда, так? Он решительно открывает дверь, и его встречает хрупкая мелодия.       Чон оказывается в гостиной. Сидит на диване и перебирает струны гитары, извлекая нежные звуки, сплетающиеся в ужасно знакомую мелодию. Чимин прислушивается, прикрывает глаза, чтобы отдать слуху все ресурсы. Чонгук не замечает ничего, зачарованно играя, прикрыв усталые глаза и чуть склонив голову в бок.       — Это ведь «Последние тени»? — спрашивает Пак, присаживаясь на другой край дивана.       — Ты знаешь эту песню? — изумляется Чонгук, больше удивляясь тому, что кто-то еще слушает эту андеграундную группу.       — Да, вообще люблю творчество этих ребят. Хотя последний альбом вышел слабый.       — Мне тоже больше нравятся ранние работы.       — «В сердце роза» была моей любимой песней. Я даже учился играть на гитаре. А у тебя, кстати, неплохо выходит! Давно занимаешься музыкой?       — Это всего лишь хобби, — смущается Чон.       — А что еще умеешь? Может, «Лунную тропу»?       — Слишком сложно, — бурчит Чонгук, но все равно пытается, неловко переставляя пальцы. — Не, не выходит. Я такого не сыграю.       — Попробуй еще раз! Мне кажется, что весьма неплохо.       Все забывается. Работа, обязанности, долг, извинения, недопонимание. Остаются только они. Чонгук, играющий на гитаре, и Чимин, завороженно смотрящий на то, как блестят струны в лучах заходящего солнца. Пак внимательно разглядывает Чона, бугристые шрамы, украшающие его лицо, руки и длинные пальцы. Он выглядит незабываемо в тусклых лучах. Чимин умом понимает, что нельзя пялиться на человека столь бессовестным образом, но никогда еще он не видел настолько прекрасной картины. Взгляд приклеен, намертво прибит. Пак сидит с открытым ртом, не сводя глаз с лица, напряженного мелодией, чуть приоткрытых малиновых губ и закрытых глаз, обрамленных дрожащими ресницами.       — Как-то так, — вдруг прерывает концерт Чонгук, проходясь по всем струнам. — Я в этом не такой уж мастер.       — Неправда! Ты отлично играешь. Я вообще ни одного аккорда взять не смогу.       — Не верю, — качает головой Чон.       — Серьезно, это совсем не мое.       — Покажи тогда.       Чонгук протягивает Чимину гитару, и тот ее сразу принимает, беря в руки и пытаясь вспомнить, как надо расположить пальцы.       — Неправильно, — комментирует Чон, приближаясь.       Он практически обнимает Чимина, не прекращая давать указания. По-хорошему, Пак должен слушать, что младший ему говорит своим бархатным голосом, внимать его советам и повторять. А Чимин думает только о том, что дыхание Чонгука щекочет ему щеку, а рука касается его лопаток, плеч, а затем замирает на талии, легко поглаживая. Торнадо в голове с белым шумом уничтожают последнюю надежду на демонстрацию музыкальных навыков. Пак и гитары в руках не чувствует, только Чонгука за плечом, который продолжает что-то говорить медовым голосом, касаясь его пальцев и тела.       — Да, вот так, — говорит вдруг довольно Чон, хлопая хена по плечу. — Сделай так еще раз.       Пальцы Чимина горят от струн и болезненно покалывают, но он не думает об этом, только о том, чтобы повторить сделанное, удивив и обрадовав Чонгука вновь. Еще попытка, за ней еще одна, и еще…       — Нет, не тот лад зажимаешь, хен, сосредоточься. Ты же уже делал правильно.       Да как ты сосредоточишься в такой ситуации? Чимин пытается снова, старательно воспроизводит по смутной памяти, но пальцы совсем уже не слушаются, щеки пылают, а сердце вот-вот сделает кульбит, вылетев из грудной клетки вместе с легкими. Пак делает еще одно усилие, но понимает, что опять дергает не за ту струну, как та с треском рвется.       — Черт! — вскрикивает Чимин, одергивая руку. — Она лопнула! Прости, Чонгук, я не хотел.       — Да забудь о ней! — вскакивает Чон, направляясь к шкафу и доставая аптечку. — На палец глянь.       Чимин смотрит на руку и видит небольшую струйку крови, тянущуюся от неглубокого пореза.       — Да это же ерунда, — вздыхает Пак, которому в данной ситуации жалко гитару, а не руку. — Всего лишь царапинка.       — Нельзя так относиться к своим ранам, — серьезно говорит Чонгук, усаживаясь на диван, отбирая у Пака гитару, а затем хватая за руку.       — Я могу сам на самом деле.       Чонгук не отвечает, бережно держит за ладонь и внимательно рассматривает порез. Затем он обрабатывает его антисептиком и накладывает пластырь.       — Сегодня руке предписан покой. Я приготовлю ужин, а ты будешь руководить.       — Блин, мне же ее не оторвало! Я только палец порезал. Ничего страшного!       — Просто дай мне тебе помочь.       Что же творится в этом мире…       Чимина сложно смутить, но сейчас…       Почему Чонгук ведет себя так?       Но важнее, почему у Пака не выходит оторвать от него взгляд?       Кажется, у Чонгука не в порядке с головой.       Чон не уверен, что он сошел с ума. Хотя он так долго был один, возможно, что он действительно спекся. Дошел до сумасшествия собственными силами. Иначе как объяснить все происходящее? Ничто не предвещает бури, все спокойно, тишь да гладь. Чимин делает влажную уборку, орудуя грязной половой тряпкой. Наклоняется, встает на колени, усердно полирует пол.… А Чонгук пялится. Откровенно и бесстыдно пялится на то, как светлая джинсовая ткань охватывает бедра и ягодицы Пака.       Приехали, короче.       Чон за время своей затянувшейся изоляции и забыл, что у него есть член и либидо. Вот пришел Чимин и поднял и то, и другое.       На самом деле это ужасно стыдно. Чимин тут со всей душой, а Чонгук спит и видит, как занимается с ним сексом. Неправильно это. Нечестно. Хотя бы по отношению к Паку. Чон пытается отрезвить себя, отодрать от запретных мыслей и поставить на них жесткое табу. Но вот приходит Чимин, промокший под дождем, стягивает свою одежду прямо в прихожей, снимает кофту, обнажая безволосую крепкую грудь, затем — обтягивающие джинсы.       Стоит. Нет, не Чимин, который уже успел сесть на корточки перед сушилкой. Стоит то, что стоять не должно в присутствии работника и друга.       — Вот, возьми это, — нервно говорит Чонгук, запуская в сидящего к нему спиной Пака свою пижаму. — Мне надо кое-что сделать.       Чимин не успевает повернуться, как Чон скрывается в своей комнате, продолжая прикрывать вставшее достоинство. Он думает о лугах, о море, о песочке.… Но все мысли все равно сводятся к Чимину и его утонченному сильному телу, влажному вовсе не от дождя.       — Чонгук! — стучится в дверь старший, пугая Чонгука. — А у тебя запасных трусов нет?       Вот только этого и не хватало.       Все же Чонгуку удается уговорить Чимина взять его с собой в магазин. Чон никогда не выходит утром или днем. Только вечером или ночью. Пак долго думает над этим и все же соглашается, решая, что это будет интересный и необычный опыт. Но в итоге он ужасно жалеет о том, что поддался сладким уговорам. Не потому, что Чон выглядит как-то не так или ведет себя странно, а потому, что вокруг них теперь постоянно жужжат.       — У него такое тело? Ты видела? Невероятно! Такие пропорции!       — Он так тщательно скрывает лицо… Точно айдол!       — Интересно, если подойти к нему, то есть шанс познакомиться?       — Он выглядит таким недоступным, но, может, рискнуть?       Девушки-болтушки заливаются звонким смехом, а Чимин кипит. Как они вообще смеют так о нем говорить? Он же.… Ну, он же.… Поэтому и нельзя. Потому что он.… Ну, ему не понравится.… Наверное. Пак не может найти причину, почему Чону это все может не понравиться. Но быстро находит причину, по которой это не нравится ему. И она его совсем не радует.       Да, на данный момент он единственный человек, не считая Юнги, с которым Чонгук общается. Причем общается даже получше, чем с братом. Это определенно достижение, стоящее похвал! Однако это не дает Чимину права считать себя каким-то особенным. Конечно, он знает, что кроется под маской Чона, но и это не дает ему никаких прав. Они общаются, дружат, смотрят фильмы и слушают музыку, играют на гитаре, и вообще у них неплохие отношения.       Но Чимину этого недостаточно.       Пак вдруг остро осознает, что хочет быть не просто другом, а чем-то большим. Более ценным, более нужным, более необходимым. Чимин перебирает варианты, пока не натыкается на самый очевидный.       Он хочет с ним встречаться.       И раньше Чимина одолевали сильные чувства к представителям своего пола, но никогда еще он не испытывал такого чудовищного собственнического чувства. Даже пугает, как силен огонь ревности в груди и как больно он отдает под ребра. Паку уже недостаточно их маленькой утопии. Их посиделок в гостиной за гитарой или просмотром фильма. Ему мало их ежедневных встреч и разговоров. Он хочет еще. Больше. Больше. Больше.       Почему же любовь делает людей такими мерзкими эгоистами?       — Ты очень понравился девушкам в магазине, — докладывает Пак Чонгуку по пути к дому.       — Да ну, — бурчит Чон, его едва слышно из-за маски.       — Нет, правда! У тебя очень впечатляющее тело. Ты ведь постоянно занимаешься дома и у тебя просто пропорции классные…       — Спасибо.       — Ну, а ты не думал об отношениях?       — Отношения? С моим лицом? Не смешно даже.       — Да не так уж и страшно твое лицо, — злится Чимин, который уже столько раз видел Чонгука без маски. — В отличие от твоих комплексов.       — Я не знаю ни одного человека, который бы любил меня с таким лицом.       Чимин теряется, останавливаясь, пока Чонгук продолжает идти вперед. Ему ужасно не нравится, как к себе относится младший. Он считает себя настолько незначительным и ненужным, что не верит, что кто-то может его любить. Так быть не должно. Ведь это действительно не так.       Через пару минут Чонгук понимает, что Пак остался позади и поворачивается к нему.       — А что насчет меня? — с вызовом интересуется Чимин.       Пак вряд ли сможет объяснить, зачем выдал себя с потрохами и какой именно реакции ожидал. Ничем это смущающее признание не заканчивается. Они стоят пару минут друг напротив друга, а затем идут домой. Там Чимин уже в одиночестве разбирает покупки, сокрушаясь от своей глупости. И чего он желал добиться? Только смутил Чонгука и выставил себя придурком. Чимину хочется, чтобы Чон знал, что он ценен, прекрасен и кем-то любим. Но сдалась ли ему симпатия Пака? Нищего дурачка, который готовит ему еду и за ним убирает.       — Чимин-хен, — раздается вдруг за спиной Пака.       Старший резко разворачивается, смеряя возникшего из ниоткуда Чонгука удивленным взглядом. Чон стоит уже в домашней одежде и тянет ему свой смартфон.       — Введи свой номер, чтобы мы могли общаться.       Чимин страшно смущается, но все же берет в руки телефон и быстро вбивает свой номер, трижды путаясь в цифрах.       — Так что ты хочешь на день рождения? — спрашивает Юнги в очередной раз.       «Пак Чимина целиком и полностью», — думает про себя Чон, но брату ничего не отвечает, продолжая рубиться в приставку и делая вид, что не слышит вопросов Мина. Больше ни о чем Чонгук не может мечтать. После того странного разговора на улице — тем более. Он до сих пор не уверен: признался ему таким образом Пак в симпатии или он что-то не так понял. Так или иначе, мысли о Паке лишают его сна, заставляют часто отдаваться фантазиям и залипаниям. Чонгуку безумно хочется касаться Чимина. Но возможно ли это?       — Давай уже рожай что-нибудь, — требует старший. — Я же и без подарка оставить могу.       — Мне ничего не надо.       — Серьезно? Совсем ничего не хочешь?       — То, что я хочу, ты не сможешь мне дать.       — Чего? — удивляется Юнги, хмурясь. — Что ты там себе захотел?       — Ничего, забудь, просто мысли вслух.       Юнги мычит, смеряя Чонгука страшно подозрительным и недоверчивым взглядом. Обычно Чон всегда что-то заказывал.       — Ты действительно изменился. Неужели это все влияние домработника?       — Глупости, — бурчит Чонгук, дуя губы. — Ничего я не изменился.       — Ладно, пусть так, значит, ты ничего не хочешь?       — Именно так. Иди уже, хен. Хватит душу из меня трясти.       Юнги причитает пару минут, а затем все же уходит, напоминая, что это был последний шанс что-то заказать. После того, как закрывается дверь, Чонгук выпускает приставку из рук и тяжело вздыхает. Мин правда не сможет достать то, чего он действительно хочет. И это касается не только Чимина. Интересно, мама позвонит? Поздравит с днем рождения? Сделает ли она в этом году? В прошлом она обошлась куцей смской и чахлыми цветами, которые Чонгук выкинул в окно от гремучего негодования. Что же будет в этом году?       Чон слышит, как закрывается входная дверь, и спешит выйти из своего логова, чтобы вновь остаться с Паком наедине.       — Так у тебя скоро праздник! — весело говорит Чимин, счастливо улыбаясь. — Ты должен был сказать мне! Надо купить торт. Может, к тебе друзья придут?       — Нет, ничего не надо, никто не придет. Давай лучше разучим новую песню. Ту самую, из второго альбома.       — Стой! Ты реально не собираешься праздновать?       — А зачем? Мне это не надо.       — Но, Чонгук…       — Если хочешь, то можешь составить мне компанию на завтрашней праздничной прогулке, но не более того. Это максимум.       Несмотря на все попытки Чимина склонить Чонгука к празднованию, тот остается непреклонен, и даже упрямый Пак ломается с треском, признавая за ним право самому решать, как проводить этот день. Он говорит, что это неправильно. Но соглашается пойти с ним прогуляться завтра. Чон доволен. Все идет так, как он хочет.       Ночью Чонгуку не спится. Он все думает о маме и о том, что она ему напишет. А может, она приедет? Поздравит его, подарит подарок, обнимет и скажет, что любит. И все будет как раньше. Чон смотрит на себя в зеркало, с болью осознавая, что он никогда не станет таким, как прежде.       До самого прихода Чимина Чонгук не находит себе места. Он принимает поздравления от Юнги, отца и дожидается только мамы. Но от нее не приходит даже жалкого сообщения. Это уничтожает настроение Чонгука. День и так не особо радостный, а становится исключительно ужасным. Даже приход Пака с тортом не поднимает его настроение со дна. Чимин пытается его разговорить, старается быть милым и участливым. А Чонгука это бесит.       — Надоел ко мне лезть! Чимин тут же отступает, понимая, что трогать младшего сейчас опасно. Оставляет кусочек торта на белоснежной тарелочке и начинает свою рутинную работу, пока Чон кусает губы от злости и раздражения.       Чонгук и не замечает, как Чимин заканчивает свою работу. Он настолько утонул в мыслях, в ожидании и предвкушении чуда, что потерял счет времени. Уже почти восемь. Она так и не написала, не позвонила, не пришла. Она не забыла. Не могла. Просто не захотела. Чонгук ненавидит за это себя.       — Ты все мрачнее, — удрученно говорит Чимин, подходя к дивану, но не садится на него.       — У меня нет настроения, — убито докладывает Чонгук.       — По тебе видно. Что-то случилось?       Нет смысла ему рассказывать. Чонгук не хочет делиться этим. Это его драма, его страдания, его жизнь. Ни к чему во все это ввязываться какому-то Пак Чимину. Он не поймет. Банально не сможет. Зачем тогда тратиться на объяснения?       — Я бы хотел подарить тебе это, — вдруг говорит хен, протягивая Чону небольшую подарочную коробочку нежно-лилового цвета.       Чонгук смотрит на дар удивленно, а затем переводит взгляд на Чимина, встречаясь с его теплым взглядом.       — Ты купил мне подарок?       — Да, купил. Ничего особенного, но мне показалось…       Чон не дослушивает, выхватывает коробочку, разрывая подарочную шуршащую бумагу. Через пару мгновений в его руках оказывается бархатная красная коробочка, а в ней — серебряные сережки с голубыми камнями.       — Я заметил, что у тебя проколоты уши, но ты не носишь сережки, поэтому… То есть, я не говорю, что у тебя нет украшений! Просто…       — У меня в тумбочке много золотых украшений, но я их не ношу.       — Правда?       — Да, там и часы, и брошки, и кольца, и еще всякая ерунда, которую я когда-то покупал и получал в подарок. Мне они никогда не были нужны.       — А, получается, что зря я купил именно сережки? — еще сильнее смущается Чимин.       — Нет, эти я носить буду.       Этот скромный подарок поднимает настроение Чонгуку. Он даже надевает сережки. Любуется ими в зеркале, позабыв о своем изуродованном лице. Он даже забывает о том, что мама так ничего и не написала. Просто наблюдает за тем, с какой радостью смотрит на него Чимин.       — Пойдем, погуляем, — предлагает Чон, и хен с радостью соглашается.       На улице слегка прохладно, но красиво. Чонгук показывает свои любимые места, а Чимин послушно таскается за ним, слушая его мелодичный голос, разрывающийся восторгами. Чон не имеет никакого плана, поэтому просто идет вперед, периодически рассказывая что-то о памятных местах. Пак слушает все со страшным интересом, задает много вопросов и без конца улыбается.       Чонгук терпеть не может свой день рождения. Этот тоже выдался каким-то не очень радостным и бесцветным. Но есть Чимин. Он все еще идет рядом, все еще улыбается, все еще глядит воодушевленно и счастливо. «Кажется, я ему нравлюсь», — думает с наслаждением Чонгук, аккуратно беря его за руку. Они держатся за руки не более минуты, но как же сгорает сердце от этого незамысловатого прикосновения. Чон видит алеющие щеки Чимина и чувствует, что собственные горят так же.       Заканчивают они прогулку у моста. Прислоняются к перилам и наблюдают за тем, как по темной воде движется небольшой белый корабль, сияя яркими огнями. Настроение создается особое. Идеальное для откровений, для признаний, для близости. Чимин стоит рядом и что-то щебечет о том, какой сегодня хороший день.       Кажется, что-то в броне Чона наконец треснуло. Он опускает маску с лица, вдыхает свежий воздух и двигает губами. Как непривычно ощущать на них ветер.       — Моя мать не особо любит меня, — признается Чонгук.       Впервые он говорит кому-то об этом. Чон привык, что никто об этом не знает. Даже самые когда-то близкие друзья никогда не были посвящены в эту ужасную тайну. Чонгук всегда боялся, что за этим признанием последует злость и чужое негодование. Как смеет он придумывать такую чушь! Культ родителей процветает. Нельзя даже сомневаться в их любви. Они тебя родили, они тебя одели, они тебя поставили на ноги. Ты по факту не имеешь права возмущаться, лишь быть благодарным и возвращать им все дары в сто крат. Иначе зачем вообще ты появился на этот свет? Любой другой застыдит, укорит, но только не Чимин. Чон чувствует, что он другой. Его глаза смотрят иначе и не пытаются выискать изъян. Пак поймет.       — Почему ты так думаешь? — спокойно интересуется старший.       — Ты ведь знаешь, что у нас с Юнги разные матери?       — Нет… Точно! У вас же разные фамилии.       — Да, она досталась ему от матери. Вернее он взял ее, когда вырос. У него с отцом довольно напряженные отношения на самом деле, потому что он выбрал другую женщину, пока его мать сражалась с раком груди. Опека досталась отцу, и брат за это его ненавидел.       — Она, что ли…       — Нет, ей провели мастэктомию, сейчас она живет за городом, и Юнги ее навещает. Я о ней почти ничего не знаю. Хотя и о своей матери я знаю не больше. Она была моделью, когда познакомилась с моим отцом. Он наобещал ей замок, слуг, богатство, и она повелась. Родила меня в двадцать один год и с тех пор постоянно жалеет об этом.       — Ну, может, ты что-то не так понимаешь? Знаешь, иногда мы ошибаемся, делая выводы даже о самых близких.       — Я бы хотел ошибаться. Но, кажется, все именно так. Случилось так, что ей провели экстренное кесарево сечение. Вроде не было раскрытия или что-то такое. На память от родов ей достался уродливый шрам и послеродовая депрессия. Она отказалась кормить меня грудью, затем отказалась брать на руки, так что пришлось нанять сиделку. Отец пытался отвести ее к психологу, но мама думала только о том, что ее жизнь кончена. Внезапно она поняла, что еще не навеселилась на танцполе, что не посетила множество вечеринок, что даже еще не получила образование. Это все на нее навалилось, и она стала сбегать.       — С-сбегать? — Чимин даже заикаться начал от изумления.       — Да, она собирала чемодан и пропадала на неопределенное время. Поэтому в детстве, когда мне надо было нарисовать семью, я мог изобразить отца, Юнги, но не ее.… Рисовал вместо нее овал и ставил знак вопроса.       — Чонгук…       — Самое мое яркое воспоминание о ней — новогодние каникулы. Тогда мне было лет семь…. Отец собрался к нашей бабушке на выходные, взяв с собой меня и Юнги, но я отказался, упросив оставить меня с мамой. Бабушка не любила вторую жену отца, называла ее по-всякому…. Нехорошо, в общем. Поэтому мама никогда к ней не ездила. Сначала все шло хорошо, мы целый день провели вместе: ели хлопья, смотрели телевизор, даже сходили в торговый центр, а вечером она надела свое леопардовое платье, схватила сумку и ушла.       Чонгук замолчал, вспоминая тот страшный вечер вновь. До сих пор новогодние праздники кажутся ему мукой. Она клялась вернуться, обещала, что придет. Он ей верил беспрекословно. Сидел в гостиной, сжимая любимого плюшевого медвежонка, и ждал. Ждал до тех пор, пока не наступил вечер следующего дня. Он набирал ее номер множество раз, но так и не смог дозвониться. К полуночи пришлось абсолютно сдаться, подобрать сопли, утереть слезы и позвонить отцу. Он тут же вызвал няню, которая провела с ним всю ночь, стараясь развеселить песенками и рассказами, но он только и мог, что безутешно плакать, в глубине души все еще надеясь, что мама сейчас придет.       — Единственное, что ей нравилось во мне, это лицо. Она говорила, что мы с ней похожи, что я ее самый красивый мальчик.… А затем со мной случилось это. Ей больше не за что меня любить.       — Это не так, — слабо произносит Чимин, качая головой.       — Тогда почему она больше не приходит? Почему больше не звонит? Почему и сегодня она….       У Чонгука в глазах стоят слезы, он с вызовом смотрит на хена, надеясь, что он даст ему ответ. Через несколько мгновений осознание накрывает. Чон понимает, что это бессмысленно. Все равно это не изменить. Да и зачем грузить другого человека? Почему он не промолчал? Потому что устал от этой невыносимой тишины, давящей со всех сторон. Он устал от того, что никто не замечает его страданий.       — Лучше забудь, — нервно выдыхает Чон, решительно поворачиваясь к старшему спиной. — Я уже какую-то ерунду несу! Кажется, пора спать. Приду домой и сразу лягу, так что…       Чимин ничего не говорит. Это слишком для его понимания. Он не может найти нужных слов утешения, не может оказать должную поддержку. По правде сказать, он понятия не имеет, как это больно, когда от тебя столь грубо отказываются самые любимые, когда предают, когда обманывают. Чимин знает, что его мать тоже далеко не подарок. Она чертовски эгоистичная, грубая, считает свое мнение единственно верным. Она тяжела в общении и зачастую несправедлива. Но она любит своих детей. Пак помнит, как она водила его к врачам, как ходила к директору, когда у него были проблемы с одноклассниками, как защищала, когда он ввязывался в драки. Несмотря на то, что они были разными, они всегда были на одной стороне. Даже в самые сложные времена, например, когда умер отец…. Чонгук же был один. Совершенно один.       Как утешить? Как поддержать? Как подарить немного заслуженной любви? Чимин не знает. Он просто хочет, чтобы Чон почувствовал себя чуть-чуть лучше, чуть-чуть счастливей. Поэтому он обнимает его со спины, прижимаясь щекой к его лопатке, крепко сцепляя руки чуть ниже его груди, не давая сбежать из захвата. А Чонгук и не хочет бежать. Он накрывает ладони Чимина своими, чувствуя невероятный контраст: его руки ледяные, когда у Пака горячие.       — Ты ведь не предашь меня? — шепотом спрашивает Чонгук. — Ты же будешь всегда любить меня?       Чон резко поворачивается, хватая Чимина за плечи и заглядывая в глаза. Пак кивает часто-часто, берет лицо Чонгука в руки и целует. Сначала в щеки, затем в подбородок и, наконец, в губы.       Он его никогда не предаст.