Шрамированный

      — Так, что между нами?       Чимину кажется, что он сейчас возгорится праведным огнем и превратится в пепел, настолько неловкий и смущающий это вопрос. Тот день, когда они с Чонгуком поцеловались на мостовой, навечно отпечатался в его памяти. Пожалуй, это одно из лучших воспоминаний, которое он намеревается унести с собой в загробный мир (если, конечно, в нем окажется). К сожалению, решать, кто же они друг другу, тогда они не стали. После чудесной прогулки, закончившейся на столь романтичной ноте, они разошлись по домам в страшном возбуждении. После случившегося даже говорить не могли, лишь смущенно мычать, Чон написал только поздно вечером короткое «спасибо», а Чимин еще раз поздравил его с праздником. Пак так и не смог уснуть, мучаясь тем, что ему не совсем ясно, в каких же отношениях они теперь находятся.       Они все еще друзья? Только теперь более близкие и родные друг другу? Они теперь любовники? То есть между ними прямо настоящая, истинная любовь, со всеми вытекающими. Или они друзья с привилегиями? Чимину потребовалась невероятная смелость и сила духа, чтобы так с порога задать вопрос в лоб. А в ответ Чон пролепетал что-то невнятное, невинно захлопав ресницами.       — Не мог бы ты повторить? — просит нервно старший.       — Я не знаю, — пожимает плечами Чонгук, беря в руки гитару и начиная перебирать струны, таким образом защищаясь от диалога. — Все тогда получилось так спонтанно. Мы говорили, а потом…       Он умолкает, уводя взгляд в сторону, чтобы не смотреть на Чимина. Все еще стесняется.       — Ясно, — расстроенно произносит Пак, отворачиваясь. — Вообще это я виноват, что полез целоваться, но в тот момент ты выглядел так.… В общем, мне показалось, что я должен это сделать. Наверное, я понял что-то не так. Больше такого….       Чимин не успевает закончить фразу и окончательно распрощаться с желанием быть Чонгуку ближе. Младший оказывается у него за спиной и крепко обнимает, положив подбородок на плечо. Его пальцы массируют живот Чимина и поднимаются все выше к груди. Пак чувствует горячее дыхание и невесомый поцелуй куда-то в шею. Младший прижимается к нему грудью и не дает сбежать. Дышать от волнения становится тяжелее, и Чимин боится двинуться, чтобы не сломать очередным неловким действием воцарившуюся идиллию. Какой же непонятный этот Чонгук…       — Мне понравилось с тобой целоваться, — низко произносит Чон спустя мгновение. — Я ведь не слишком потороплюсь, если предложу тебе встречаться?       — Наверное, нет, — дрожащим голосом отвечает Пак, накрывая ладони младшего своими.       — Все происходит слишком быстро, поэтому я теряюсь…. У тебя такие маленькие ладошки, — тихо смеется Чонгук. — Я заметил это еще вчера.       — Не издевайся….       — Я не издеваюсь. Это очень мило. Мне нравится.       Чонгук берет ладонь Чимина и крепко сжимает, заставляя старшего растаять. Пак понимает, что в данный момент чрезмерно сентиментален, раз такая глупость заставляет его дрожать.       — Хен, твое сердце бьется так быстро, с тобой все в порядке?       Это уже слишком! На такое Чимин еще не подписывался! Пак неловко вырывается из цепких объятий и отходит в сторону, причитая и сетуя на то, что работа еще не сделана, а он вообще-то добросовестный работник, которому платят не просто за красивые глаза.       — А я бы платил, — расслабленно признается Чонгук, возвращаясь к дивану и беря гитару вновь. — Платил бы только за то, чтобы ты так на меня смотрел.       Кажется, загаданное Чимином желание сбылось. Он смотрит в глаза Чона и видит, что в них горит ярким неоном: «Я нуждаюсь в тебе».       Чонгук, оставаясь один в квартире, раз за разом воспроизводит тот роковой вечер. Мостовая. Холод. Тишина. Блеск корабля, вальяжно проплывающего по черной воде. Чимин и его теплота. Чон до сих пор пребывает в шоке от своей запредельной откровенности. В тот день он переполнился. Окончательно и бесповоротно. Все должно было закончиться или чудовищной истерикой, или излиянием души. Чонгук ожидал первого, но случилось, к его удивлению, второе. Он настолько доверился Паку, что настежь открыл душу, позабыв о возможной опасности. Можно ли так беспрекословно доверять какому-то домработнику? Конечно нельзя. Чон стыдит себя за это. За то, с какой легкостью он пошел на поводу у Чимина, у его горящих теплом глаз и красивой улыбки. Нужно было быть осторожным, осмотрительным, сохранять ту самую безопасную дистанцию. А Чонгук все взял и перечеркнул, разорвал, сжег и развеял. «Ты же будешь всегда любить меня?» — насколько же убога, жалка и невыносимо постыдна эта реплика, слетевшая с его дрожащих губ тогда на мостовой. Как он только умудрился дать этим мыслям форму и вручить их кому-то.       Но не меньше его поразило поведение Чимина. Чонгук ожидал, что тот его оттолкнет, скажет, что он с ума сошел, окончательно спятил в своей изоляции. Он ожидал увидеть в его глазах страх, отвращение, тревогу, отчаяние…. Что угодно, но не такую очевидно читающуюся любовь. Когда Чимин коснулся его губ своими, Чонгук понял, что это конец. Спасения не предвидится. Крепость пала, и он с ней. Лежит на поле брани разобранный, окровавленный, в ошметках священного логова, а над ним склоняется улыбчивый Чимин и осыпает разорванное лицо целительными поцелуями. Чонгук не может понять. Почему Пак не питает к нему отвращения?       — Я выгляжу ужасно, — говорит Чон, смотря на себя в небольшое зеркальце.       — Неправда, — протестует Пак, активно моющий пол. — Ты очень красивый. У тебя что-то со зрением.       — Думаю, что со зрением что-то у тебя, — едко отвечает Чонгук, хмурясь. — У меня все лицо в шрамах. Я выгляжу так, словно прошел войну. Причем далеко не одну.       — И что с того? Это всего лишь шрамы.       — Из-за них я урод.       — Чонгук, скажи честно, что ты хочешь услышать? Что ты некрасивый и эти шрамы действительно уродуют тебя?       Чон ничего не отвечает. Лицо в зеркале выглядит так, словно вот-вот начнет рыдать. Мерзость какая. Как же это бесит. Он выпускает зеркало из рук, и то мягко приземляется на ковер.       — Как можно любить такого, как я, не представляю.       Чонгук закрывает глаза и понимает, что реально сейчас опять начнет размазывать сопли. Надо быть сильнее и кончать с этими излияниями. Но душа хочет, мучается страшно от неизвестности и требует, настырно требует, чтобы кто-нибудь дал ей ответ.       — Я не считаю, что твои шрамы уродливы.       Голос Чимина звучит совсем близко. Чонгук чувствует, как теплая рука хена касается его оголенного колена и мягко поглаживает. Он открывает глаза и видит, что Пак сидит перед ним на корточках, неотрывно глядя на него.       — Я могу назвать сотню причин, почему ты мне нравишься. Но думаю, что, назови я и тысячу, ты не поверишь. Поэтому просто прими как факт, я люблю тебя.       — Что во мне такого? — недоверчиво интересуется Чон.       — Ты колючий, но добрый. Не умеешь заботиться о людях, но очень стараешься. Ты всегда готов прийти на помощь, несмотря на то, что сторонишься людей. Ты умен и весьма талантлив. Очень классно играешь на гитаре. Чонгук, в тебе очень много хорошего, но ты зациклен только на одном. Внешность, конечно, важная часть человека и сильно влияет на его восприятие, но она не определяет тебя как личность. Ты больше, чем твое лицо, понимаешь?       Чонгук понимает, что хочет сказать Чимин, но этого недостаточно. Чон пытается поверить в эти слова, но сложно отказаться от собственного лица. Именно за него любила мама, обнимала и прижимала к груди, говоря, что они безумно похожи. Чонгук не чувствует себя самим собой с этими шрамами. Он кажется себе не более чем пародией на самого себя. Всего лишь жалкой тенью. Иногда он думает, что в тот день все же умер, но самая невзрачная часть души осталась на Земле. Вот поэтому он все еще жив.       — А мне вот нравятся твои бедра, — решает разрядить обстановку Чонгук.       — Вот как, — удивляется Чимин. — То есть тебе нравится только моя внешность?       Чон понимает, что ляпнул лишнего. Хен обиделся.       — Не только она, — спешит исправиться Чонгук.       — Ну да, конечно, — уже не верит Пак, поднимаясь.       — Нет, ты выглядишь действительно очень здорово и соблазнительно! На самом деле я постоянно думаю о твоем теле!       — Все, Чонгук, довольно. Сейчас я совсем расстроюсь.       — Дослушай сначала! У тебя отличное тело, но привлек меня твой характер! Ко мне долго ходили всякие друзья, знакомые и прочие. Все они пытались со мной говорить, но никто так и не смог меня пронять. А ты… Ты особенный.       — Вот как? Звучит размыто.       — Чимин, ты первый человек за долгое время, которому я решил открыться. Не знаю, пожалею ли я об этом в будущем, но для тебя я полностью открыт. Делай со мной что хочешь.       Не прозвучало ли это слишком глупо и наивно? Чон хотел выразить мысли честно и искренне, но, возможно, перегнул со своей откровенностью.       Чимин не смеется, не веселится, полностью оправдывает ожидания. Он медленно подходит к Чонгуку, сидящему на диване, наклоняется, гладит щеку и проводит пальцами по кривым шрамам, а затем целует Чона в губы. Нежно, аккуратно, даже, пожалуй, слишком целомудренно. Чонгук хочет чуть более откровенно. Он кладет руки на талию Чимина и сажает к себе на колени, при этом углубляет поцелуй, проталкивая язык в чужой рот. Пак отвечает неуверенно, туманно, его дрожащие пальцы комкают футболку Чонгука, а Чона искренне радует и забавляет эта реакция.       — Постой, — сдавленно просит Чимин, прерывая поцелуй. — Ты…. У тебя встал?       Да, сажать хена на колени — так себе идея. Тут уже никуда не спрячешься.       — Я тебе определенно очень нравлюсь, — смеется старший, обвивая шею Чонгука.       Вот уже две недели Чимин находится на пике блаженства. Наконец все идет чрезвычайно хорошо. Они с Чонгуком действительно, по-настоящему, реально, взаправду встречаются. На самом деле разница не так уж велика: он приходит каждый день, занимается уборкой, готовкой и развлекается с Чонгуком. Только теперь время от времени они страстно целуются на диване, на кухне, в кровати Чонгука или в любом другом удачном месте, где очень захочется или где прижмет. По вечерам они выходят на улицу и гуляют, частенько захаживая на судьбоносный мост, любуясь переливами воды и вспоминая тот самый день. Иногда Чимин остается у Чона на ночь и спит вместе с ним на одной кровати.       Только вот секса у них нет…       Совершенно очевидно, что Чонгук хочет его. Пак это знает и без подсказок. Периодически у Чонгука на него встает при самых разных обстоятельствах (и при откровенно эротических, когда Чимин елозит задницей на его коленях, и при совершенно невозбуждающих, например, когда он трет пол или пылесосит), тогда Чон быстренько ретируется в туалет, чтобы привести себя в порядок. Чимин ожидал, что когда он останется у Чонгука на ночь, то они быстро перейдут на новый этап отношений. Он тоже его ждал и предвкушал, каков же будет их секс. Для Чимина однополые связи в новинку, поэтому он полон самых разнообразных надежд и опасений. Но Чонгук даже не касается его. Необыкновенная целомудренность вдруг обуздала младшего.       Чимин совсем не против исключительно платонических отношений, повязанных на глубоком взаимном уважении друг к другу, но все же они оба испытывают очевидное влечение и хотят этого. Так почему? Почему они топчутся на месте? Задать этот вопрос прямо у Пака не хватает смелости. Не слишком ли он торопится? Возможно, Чонгук ждет подходящего момента. Только какого? И как долго им еще предстоит ждать? И не покажется ли Чимин помешанным на сексе извращенцем, если спросит об этом напрямик?       Почему отношения — это всегда так сложно?       Они много говорят. Общаются довольно откровенно. Но все же много лакун в их разговорах. Чонгук больше не говорит о матери, он так и не рассказал, как получил злополучные шрамы, не говорит о друзьях и своем будущем. Они по-прежнему не до конца честны друг с другом. Это Чимину приносит больше всего огорчений. Он хочет стать как можно ближе, но, возможно, и тут торопится. К тому же насильно выбивать из Чона тайны Пак не желает. А сам Чонгук пока откровенничать не может.       Они сидят дома, смотрят какой-то фильм, который Чонгук очень хотел глянуть. Младший жует попкорн, а Чимин, положив голову на плечо Чона, думает только об одном: их отношениям по-прежнему чего-то не хватает.       — Останешься сегодня на ночь? — интересуется Чонгук, поглаживая Чимина по волосам.       — Я тебе не помешаю?       — Нет, ты мне никогда не мешаешь.       После окончания фильма они чистят вместе зубы, умываются и ложатся в кровать. Чон зевает, широко открыв рот, трет слипающиеся глаза и действительно собирается лечь и уснуть до утра. Чимин хватает его за руку, пока он не отключился, и собирается с мыслями, чтобы начать важный разговор.       — Чонгук, я хотел тебя кое о чем спросить.       — Спросить? — сонно повторяет Чонгук. — Надеюсь, ничего сложного. Я устал.       — Тогда это подождет до следующего раза.       — Точно? — делает над собой усилие Чон, шире открывая глаза.       — Точно, — улыбается Чимин, легко целуя Чонгука в губы.       Все у них будет. Спешка тут абсолютно ни к чему.       — Так вы все же с Чимином подружились?       Юнги смотрит подозрительным взглядом и точно хочет прожечь им нутро Чонгука. Младший неловко пожимает плечами, принимаясь за свою порцию лапши и жалея, что не может это отрицать. Мин слишком уж проницательный. Ложь чувствует за версту. Если пытаться обороняться, то он только сильнее будет приставать и настаивать на чистосердечном признании. Лучшим решением в этой непростой ситуации является молчание и отсутствие конкретных ответов. Юнги побеснуется, будет пытаться взять на слабо, всячески подначивать, но, не добившись желаемой реакции, успокоится. До следующего раза.       — Дуракам стоит держаться вместе.       — Я не дурак, — протестует Чон. — Зачем ты вообще сегодня явился?       — Пришел на братика посмотреть.       — Это тебе не зоопарк.       — Ты в этом точно уверен?       Чонгук сдерживается. С Юнги спорить себе дороже. Он все такая же задница. Ничего с ним не сделаешь. По правде говоря, Чон даже рад, что он опять говорит с ним вот так. Раньше не хватало сил даже на такие перепалки. Да и Чонгук большую часть времени молчал, уткнувшись куда-то в стену, паря в своем астральном мире, где находил покой. А теперь он может сидеть вот так с Юнги в гостиной, огрызаться на него и есть лапшу. Признавать Чон до сих пор не хочет, но он действительно изменился.       — Чонгук, будь аккуратней, — вдруг серьезно говорит хен. — Я, конечно, хорошего мнения о нашем домработнике, но помни, что не все люди такие, какими нам кажутся.       — На что ты намекаешь? — холодно спрашивает Чон, бросая на брата строгий взгляд.       — Вы всего ничего знакомы, а ты уже так рвешься его защищать. Самому не смешно?       — Это тебя не касается, — злится Чонгук, удивляя тем самым Юнги. — Чимин давал повод в нем сомневаться?       — Нет, но ты не слишком ли широко открываешься чужому человеку?..       Чонгук не желает продолжать разговор. Он встает, берет свою порцию лапши и уходит. Мин не пытается его остановить. Только качает головой, озабоченно мыча. Ему не нравится степень привязанности Чона к Чимину. И это Чонгука безумно раздражает. Какого черта он вообще лезет в их отношения? Чимин не сделал ничего плохого. Наоборот! Именно благодаря ему Чон больше не сидит у окна, дергая белоснежные занавески, а общается с Юнги, гуляет и наслаждается жизнью. Как он вообще имеет право что-то вякать? Когда Чонгук лежал на полу, скрученный от душевных страданий, что делал Юнги? Спокойно проходил мимо. Совесть-то тогда его не мучила. А сейчас вдруг он озаботился. Включил ласкового старшего брата!       В четыре часа дня приходит Чимин. Только он заходит в квартиру, как Чонгук начинает рассказывать ему о произошедшем. Пак не перебивает, слушает внимательно, попутно раздеваясь. Затем он устраивается на диване и там дослушивает рассказ рассерженного Чона.       — Получается, вы поссорились из-за меня, — грустно говорит Пак, откидываясь на спинку дивана. — Нехорошо.       — Мы поссорились, потому что он говнюк. Тебя разве не смущает то, что он о тебе говорит?       — Он же обо мне ничего плохого не сказал. Ну, выразил он недоверие ко мне. Это нормально.       — Я доверяю тебе больше, чем ему, — пыхтит недовольно Чон. — Он не имеет права так говорить о человеке, которого я люблю.       — Он все же твой брат, — напоминает Чимин, гладя младшего по плечу. — Он желает тебе только добра.       — А я желаю только тебя, — ехидно произносит Чонгук, заваливая хена на диван и страстно целуя в уже открытые навстречу губы.       «Чонгука надо напоить», — решает про себя Чимин. Прошло уже почти два месяца с их знакомства. Они уже состоят в отношениях, милуются, целуются, гуляют, развлекаются, но не занимаются сексом. Пак пытался как-то разговорить Чонгука на эту тему, но слишком смутился после того, как Чон заявил, что хотя бы раз в неделю мастурбирует на его светлый лик. Тут же родился резонный вопрос, почему бы им не попробовать заняться сексом, но первый ответ отправил Чимина в нокаут. Конечно, теперь они чаще касаются друг друга, пару раз им даже удалось устроить совместную мастурбацию, но чаще Чон просто уходит в туалет или прерывает ласки. Почему? Непонятно. По замыслу Пака алкоголь должен пролить свет на эту ситуацию.       Чимин покупает три бутылки соджу, чипсы с беконом и сыром, немного мяса, лапши и шоколадные конфеты. Чон встречает его озадаченным выражением лица, берет пакет, вытаскивает из него по одному предмету, не доходя до кухни, и удивленно ахает.       — У тебя проблемы? — серьезно интересуется Чонгук.       — С чего ты взял?       — Ну, обычно таким количеством алкоголя запивают какое-нибудь страшное горе. Что там тебе душу скребет?       — Ничего не скребет, — дуется Пак. — Мы же еще вместе ни разу не пили. Думаю, что это будет интересный опыт!       — Ты хорошо пьешь?       — Я в этом специалист, — не без гордости заявляет Чимин.       — А я нет. Что крепче пива, то меня уносит. Так что ты многовато купил.       — Ничего страшного, пусть останется на потом.       Чонгук всматривается в бутылки очень внимательно и не выглядит при этом особо счастливым. Это Чимина не радует и вселяет колкое беспокойство. Он рассчитывал, что это будет веселый вечер пьяных откровений, но, кажется Чон не очень-то этому рад.       — Все же что-то не так, да? Ты не хочешь пить? Я не принуждаю, если что. Можешь забить на все это и просто поесть чипсы и лапшу.       — Я давно не пил, после того как….       Чонгук резко умолкает, что-то вспоминая, а затем тоскливо улыбается. Чимину больно от этой мученической улыбки. Он уже жалеет, что решился на какой-то убогий вечер, хотя мог же нормально поговорить об их проблемах.       — Все в порядке, хен, — вдруг произносит Чон, углядевший расстройство Пака. — Покажи мне мастер-класс.       Чимин ожидал, что младший немного преувеличивает, и от пива его не уносит. Просто для красного словца захотелось вставить. Но вот Чонгук опустошает первый стаканчик соджу — и конкретно плывет. Он бессмысленно хихикает над чем-то своим, качается из стороны в сторону, напевает какие-то несуразные песенки и бренчит на гитаре, путаясь в струнах, строит рожицы и кидается в хена чипсами и шоколадными конфетами. Он ведет себя как ребенок. Очень невоспитанный ребенок, которому определенно не хватает отцовской строгости и ремня. Но Чимин не против. Он даже подыгрывает Чону: подпевает его мотивчикам, строит рожицы в ответ и ловит на лету конфеты и чипсы, вызывая у младшего приступы смеха.       Очередную запущенную конфету Пак ловит неудачно, поскальзывается и падает, ударяясь затылком о пол. Удар оказывается не особо сильным, но чертовски болезненным. Он хватается за травмированное место и катается по полу, скуля от боли, при этом продолжая смеяться. Постепенно боль сходит, отступает, и Чимин опускает руки, но не успевает встать: на него садится Чонгук, хитро улыбаясь.       — Сильно ударился? — интересуется пунцовый Чон заплетающимся языком.       — Не настолько, но….       Чонгук не дает ему договорить, наклоняется и грубо впивается в губы, кусая за нижнюю с особой жестокостью. Чимин не сопротивляется. Наоборот расслабляется и руками касается лица младшего, бережно поглаживая шрамы. Чону об этом он никогда не скажет, но ему нравится водить руками по этому лицу. Пак не может объяснить словами почему, но прикосновения к лицу Чонгука заставляют его трепетать. Может, потому что Чимин осознает, что только ему одному дозволено так его касаться, быть ему настолько близким. В любом случае, Пак никогда не упускает возможности до него дотронуться.       Они упоительно целуются, пока что-то не щелкает в голове Чонгука. Так происходит довольно часто. Его вдруг что-то отрезвляет. Он напоследок еще раз касается быстро губ Чимина и поднимается, утирая лицо и тяжело дыша. Пак чувствует, что в него упирается член младшего, но сейчас заниматься сексом не хочется. Чонгук ничего не запомнит, и это смажет впечатление от вечера. Поэтому Чимин решает ограничиться осторожным вопросом, надеясь, что хотя бы выяснит, в чем же причина того, что они не могут сблизиться.       — Чонгук-а, я хотел у тебя кое-что спросить, — взволнованно щебечет Чимин, поправляя кофту на младшем и стыдливо пряча глаза.       — О них, да?       — Что?       — О моих шрамах, — продолжает Чон, поднимаясь на ноги и подходя к столу за очередным стаканчиком соджу. — Думаю, что тебе это интересно, или нет?       Конечно, узнать, почему они не занимаются сексом, Чимину интересно, но куда интереснее узнать про эти шрамы. Пак безумно боялся оглашать этот вопрос, считая, что раны Чона еще не зарубцевались и любая кривая фраза, которые так любит выдавать Чимин, может расстроить его и причинить боль. Поэтому он и не думал о расспросах, решив, что пусть это будет тайной, которую Чонгук откроет ему только тогда, когда будет готов.       Но готов ли он сейчас?       — Если ты не хочешь, не говори. Я не хочу на тебя давить.       — Рано или поздно я все равно должен рассказать. На самом деле раньше я часто об этом всем рассказывал. В полиции, в суде, Юнги, родителям, друзьям, самому себе.… Все уже наслушались и потеряли к этому интерес. Ты единственный, кто еще хочет услышать эту скучную историю.       Чимину не нравится тон Чонгука. От него веет холодом, отрешенностью и этим терпким одиночеством. Таким голосом люди ведут монологи, которые адресованы только им одним. Пак хочет, чтобы Чон не рассказывал эту историю вновь себе, а поделился именно с ним. Ведь они же теперь вместе, на одной стороне. Они же близкие друг другу люди. К чему опять эти баррикады, акцентирующие оторванность Чонгука от людей, а главное — от Пака?       — В старшей школе я был очень популярен, — говорит Чон, плюхаясь на диван. — Ужасно популярен. У меня было много друзей, девушки за мной бегали постоянно, и я всегда был в центре внимания. Но кое-кому это не понравилось….       Зал суда был невероятно тесен. Они находились далеко друг от друга, на противоположных сторонах, но на Чонгука давило само его присутствие, поэтому было сложно дышать и казалось, что стены напирают, придавливая к полу. Как сардина в жестяной банке, томящаяся в собственном соку. Было жарко. Волосы слипались на лбу, а бинты и галстук душили. На Сонхо был твидовый пиджак, который велик ему в плечах, и отцовский галстук. Его мать сидела в первом ряду и закрывала опухшее от слез красное лицо белоснежным платком, который создавал удивительный контраст, привлекая к своей заплаканной владелице всеобщее внимание.       Чонгук не помнит процесс, не помнит, как четко и ровно вещал прокурор, требуя максимальный срок. Зато он помнит трясущегося лысого адвоката Сонхо, который явно не желал его защищать. Он весь дрожал, путался в словах, нервно перебирал бумаги, скопившиеся на его столе, заикался и предчувствовал, что его подопечный, несомненно, отправится за решетку.       Отец больше всего переживал, что суд смягчит наказание Сонхо, ссылаясь на состояние аффекта. Он дожидался медицинской экспертизы в неприятном расположении духа и часто срывался на Юнги, с которым давно не находил точек соприкосновения и в обычной жизни спорил до потери пульса. Чонгук наблюдал за всем этим равнодушно. Реагировал на все фразы лениво, думая только о том, как добраться до дома и лечь спать. Он еще не до конца прошел лечение, таскался в бинтах и сильно уставал. А еще не мог поверить в произошедшее.       Сонхо неоднократно задавали этот вопрос. Зачем вы это сделали? И ни разу его ответ не удовлетворил Чонгука. Он пожимал плечами, строил обеспокоенную рожу и говорил какую-то чушь. Чон не мог поверить, что это происходит в реальности. Сонхо сидит на скамье подсудимых и говорит, что не знает, зачем это сделал. Не было никакой глубинной причины. Просто случилось. Всего-то что-то щелкнуло в мозгу, он подумал, постоял, достал из рюкзака канцелярский нож и начал кромсать лицо своего друга. Бывает же так!       Они были друзьями. Как минимум Чонгук считал их друзьями. Учились вместе, сидели рядом, оба играли на гитаре и пели в хоре, общались хорошо, Чон даже не вспомнит, чтобы у них были какие-то серьезные конфликты. Сонхо только был тише Чонгука. А еще он был не так красив. Довольно среднестатистическая внешность: маленькие глаза, расставленные слишком далеко, нос картошкой и пухлые губы. Ко всему прочему — очки в толстой оправе и прыщи звездным небом на круглом лице. Некоторые называли его поросенком, но Чонгук никогда не принижал его внешность. На самом деле он восхищался упорством и талантом Сонхо, который великолепно разбирался в музыке и быстро разучивал самую заковыристую композицию, когда Чон бился над гитарой сутками, наращивая мозоли и разрывая струны.       Чонгук относился к нему хорошо, приветливо, иногда даже с ним обедал, но все же близкими друзьями их нельзя было назвать. Чон часто был в больших компаниях, много времени отдавал вечеринкам и субботним забавам, которых Сонхо сторонился, а возможно и презирал. Но все же к Чонгуку он относился хорошо. Никогда с ним не ругался, а временами даже помогал выучить особо сложные места, давая удивительно действенные советы. Чон никогда бы не поверил, что этот пухлый Сонхо с задумчивой миной может причинить кому-то боль. Тем более ему самому.       Тогда был вечер пятницы. Они были в музыкальной комнате одни. Чонгук доучил последний аккорд, запихал гитару в чехол и оставил в шкафу. Сонхо же заканчивал с настройкой гитары с помощью новенького тюнера. Чон не помнит, зачем стал его ждать. Кажется, ему банально было скучно. Именно поэтому он сделал роковое предложение.       «Может, пойдем, выпьем?»       Поначалу Сонхо напрягся. Его лицо стало жутко серьезным, а речи приняли нравоучительный характер: «Нам нельзя, мы же школьники, это неправильно». Чонгук уже думал, что пойдет один, как Сонхо продолжил: «Но если только один раз и ты об этом никому не скажешь». На том и порешили.       Они пришли в «Дикую лилию», где Чонгук был на хорошем счету. Там ему всегда наливали и позволяли отрываться. Сонхо явно не ходил раньше по барам, глядел на все страшно изумленно и постоянно придерживал рюкзак, боясь, что кто-то его украдет. Они сели подальше от шума и начали пить. Тут Чон совершил очередную ошибку. Зачем он решил пить много? Почему он захотел сильно-пресильно напиться? Потому что хотел показаться перед Сонхо взрослым? Или продемонстрировать свои навыки? Чонгук не помнит точно. Но он напился. Сильно напился. Так, что даже идти сам не смог.       Последнее, что помнит Чон, это как он оплачивает счет своей карточкой, вися на шее Сонхо. Затем они идут на улицу и срезают путь к спальным родным массивам через небольшой парк. Они остановились у белой скамейки, отдохнуть на пару минут. На этом воспоминания кончаются. Когда Чонгук открыл глаза в следующий раз, его лицо было уже обезображено, а кровь еще не успела свернуться. Он был в парке один. На его счастье, изданный им истошный крик ужаса привлек внимание влюбленной парочки, которая и оказала ему первую помощь и вызвала скорую.       Больше от вечера Чону ничего не осталось. Подробности вскрылись потом, когда отец начал трясти полицию и руководство клуба, угрожая посадить всех за решетку. Тогда оказалось, что в парке были камеры, которые и запечатлели страшную картину. Чонгук лежал на скамейке без сознания, а над ним долго склонялся слегка пошатывающийся Сонхо. Сначала он пытался разбудить его, давал пощёчины, дергал за волосы, щипал, но ничего не возымело эффекта. Он еще немного постоял над ним, затем отошел в сторону, порылся в своем рюкзаке, достал какой-то продолговатый предмет, а потом…       Сонхо грубо стащил Чонгука на землю за пиджак, насел сверху и пару раз ударил в лицо кулаком. Тогда-то он, как докажет следствие, и сломал Чону нос. Затем Сонхо выдал несколько серий пощёчин, потряс Чонгука за плечи, но никакой реакции не получил. Чонгук перепил. Алкоголь притупил все чувства. Он просто лежал, ничего не понимая. «Меня это взбесило, — скажет Сонхо, — поэтому я взял канцелярский нож».       На суде он пару раз попытался объяснить свой поступок, но так и не смог. По его словам, в тот момент в него что-то вселилось. Что-то страшное, мощное, хищное. Оно поработило его разум, пустило туман и заставило сделать нечто непростительное. Он не хотел этого делать. Но сделал. Схватил Чонгука за шею, покрепче сжал нож и стал наносить раны одну за другой. Прокурор упомянет, что делал Сонхо все методично. Целью его было не убийство, не нанесение тяжкого вреда здоровью, а именно изуродование своего друга.       «Сложно быть таким красавчиком, как я», — эту фразу Чонгука, брошенную во время застолья, вспомнит Сонхо, воспроизведя на суде. А затем добавит: «Я разозлился». Уже после заседания от друзей Чон узнает, что Сонхо неоднократно подвергался избиениям в прошлом, причем агрессорами выступали страшно красивые парни, которые считались элитой. Ему сказали, что до сих пор где-то в интернете есть папки с отвратительными и унизительными фотографиями Сонхо, где он ползает на коленях и поедает скомканную туалетную бумагу. Чонгуку было жаль его, но не настолько. Его лицо было уничтожено. А ведь он не сделал ему ничего плохого в отличие от других.       Во время зачитывания приговора мать Сонхо упала в обморок, и ее вынесли из зала под руки. Он же стоял прямо, но стыдливо опустив голову. Чонгук смотрел на него в упор, желая прочитать по лицу, что он сейчас ощущает, о чем думает, раскаивается ли. Единственное, что углядел Чон, это его решительный кивок, когда судья огласил приговор.       Наказание отцу показалось смешным. Недостаточно строгим. Поэтому он намеревался подать апелляцию. Когда мать Сонхо услышала об этом, она упала перед ним на колени и, рыдая в голос, кричала: «Заберите у нас все, но, пожалуйста, не увеличивайте ему срок!».       Чонгуку было все равно. У пластического хирурга ему сказали, что некоторые шрамы можно убрать, но остальные из них уже навсегда останутся на его лице. Отец тогда тоже устроил скандал, требуя позвать главного врача. Хирург только печально улыбнулся: «Не знаю, какое чудовище с ним это сотворило, но это действительно сложный случай, при котором почти нереально вернуть первоначальный вид его лицу». Конечно, хирург все же поддался уговорам отца и составил план, в каком порядке удалять шрамы. Их было много, разной сложности, поэтому работенка предстояла не из легких. Наибольшее опасение вызвал самый большой, парочка весьма глубоких и те, что пересекаются, создавая крестообразные бугры. Однако начать удаление можно было только после их полного заживления. Сначала Чонгук очень хотел удалить их все к чертовой матери. Но смотря на фото после операций, все же подмечал, что не все шрамы удалось удалить окончательно. Глубокие оставляли памятные следы, выглядели не так контрастно, но так же неприятно, напоминая о случившемся. В итоге Чон просто не дождался операций и отправился к Юнги.       Их можно удалить. На это понадобится много времени и средств. Но можно. Только это же не изменит людей вокруг. Зато вернется былая уверенность в своей внешности. Лишь страх перед людьми останется прежним. А может, стоит попробовать? Чонгук задумывается об этом вновь. Не все шрамы удастся убрать, но некоторые-то точно. Почему он отказался от этой идеи? Чон припоминает: потому что его жизнь вдруг стала ему не нужна. Необходимы были только тишина, приглушенный свет и одиночество.       Теперь-то все изменилось.       — Чимин-и, почему ты плачешь? — после завершения рассказа интересуется Чон, глядя на то, как хен отчаянно утирает струящиеся по щекам слезы, быстро опадающие на алый ковер.       Старший пытается ответить, но не может из-за слез. Он безутешно плачет навзрыд. Оказывается, хен умеет так красочно плакать. Какое, однако, удивительное открытие. Чонгук спускается на ковер и садится рядом с Чимином, поглаживая его по плечам и нежно прося успокоиться.       — Я уже столько слез по этому поводу выплакал. Не надо больше. Достаточно.       Естественно, слова Чона не работают. Наоборот заставляют рыдать Чимина сильнее. Его даже начинает трясти. Чонгук не находит ничего лучше: обнимает его и заваливается на пол, прижимая к себе и поглаживая по спине и волосам. Когда-нибудь слезы кончатся. Чонгук знает. Когда он начинал размазывать сопли, казалось, что их поток будет неиссякаем, но настал день — и высохли щеки. С Чимином будет так же. К тому же в отличие от Чона с Паком есть кто-то, кто его поддержит и не даст лежать в одиночестве на полу.       Чонгук не знает почему. Может, из-за того, что много выпил, или из-за рыдающего на плече Чимина. Но он тоже начинает плакать.       Тайн больше нет. Кончились. Чон раскрыл все карты. Чимин чувствует, что они с ним теперь как никогда близки. Только вот одна вещь по-прежнему тревожит Пака. Надо заканчивать с этим. Стоит поговорить откровенно и уже окончательно решить. Чимин набирается уверенности, заходит к Чонгуку в комнату и становится перед ним. Чон листает какой-то журнал и очень не хочет отвлекаться, но все же переводит взгляд на старшего.       — Ты чего-то хотел? Соскучился? — усмехается хитро Чонгук.       — У меня есть к тебе вопрос, — решительно произносит Пак настолько мужественным и серьезным голосом, что Чон вздрагивает и отбрасывает журнал в сторону.       — Я внимательно слушаю.       — Так я хотел поговорить о.… В общем, о.… Ну, о наших отношениях….       — А что с ними не так? — удивляется Чон. — Я думал, что у нас все хорошо. Или нет?       — Мы с тобой не занимаемся….       — Чем?       — Ты можешь меня не перебивать! — взволновано требует Пак.       — Прости, прости. Продолжай.       — Почему мы не занимаемся сексом?       Чимин ожидал смеха, шутки, смущенной улыбки. В общем, он думал, что Чон как-то отшутится, и они быстро наладят контакт, решат эту глупую проблему, но вместо этого младший подвисает. Теряет связь с космосом и смотрит на Пака большими глазами, даже не моргая. От этого непонимающего растерянного взгляда Чимин чувствует себя конченым придурком. Но раз уж начал, надо гнуть дальше.       — Ты меня хочешь, я это точно знаю, так почему ты… В общем, что не так?       — Не думаю, что смогу это объяснить.       — Чего? Язык-то есть! Попробуй, что ли. Мне очень хочется знать.       — Я не уверен….       — В чем? Во мне? В моих чувствах? В своих желаниях?       Чонгук отрицательно качает головой, отмахиваясь от всех предположений. У Чимина нет больше вариантов, поэтому он растерянно смотрит на Чона, а тот на него. В итоге младший понимает, что придется дать словам плоть, сказать их своим ртом, иначе Пак ничего не поймет.       — В твоей потенции.       Пак молчит. Выжидает минуту, чтобы успокоиться. Не надо рубить с плеча. Может, понял что-то не так. Может, сказал Чонгук как-то не так. Подумал одно, а сказал другое. Все хорошо. Главное дышать.       — Прости? Что?       — Я думаю, что не смогу тебя удовлетворить. Я сейчас не самый симпатичный парень на свете. И, может, у тебя не получится, ну, ты понимаешь…       — Ты хочешь сказать, что думаешь, что у меня на тебя не встанет?       Чонгук робко кивает.       — Ты тупой, — шипит Чимин и спешно выходит из комнаты, несмотря на то, что Чон просит остаться.       Пак останавливается у кухонного стола и принимается нарезать овощи на рагу, уверенно орудуя острым ножом. Чонгук наблюдает за ним, стоя у стены и не решаясь подойти. Чимину нужно время, чтобы успокоиться. Чон уже просек, что Пак зачастую импульсивен, и надо чуть-чуть обождать, чтобы с ним говорить. Сейчас он успокоится, и они нормально поговорят. Наверное.       — Ты реально тупой, — вдруг говорит Чимин. — Ужасно тупой.       — Прямо сильно на меня злишься?       — А как иначе? — нервно спрашивает Пак, поворачиваясь к Чону. — Ты жестокий. И тупой. По-твоему, я с каждым парнем готов в постель радостно лечь? Я действительно чувствую к тебе нечто особенное, а ты… Ты мне не веришь!       Чимин бросает нож в раковину, в которую он падает с противным металлическим скрежетом. В Паке кипят сильнейшее раздражение, обида и злоба. Он хочет сказать что-то еще, но не может. Слишком уж сильны негативные эмоции, которые он совсем не хочет выплескивать на Чонгука. Хотя он этого заслуживает!       Нужно проветриться. Чимин умывает руки и лицо в холодной воде и шагает к выходу.       — Ты куда? — испугано спрашивает Чонгук.       — Мне надо кое-что купить, — врет Пак, натягивая ботинки и куртку.       Чонгук его не останавливает, но на прощание просит быть осторожным. Это ранит. Чимин начинает жалеть, что не контролирует свои эмоции и выплёскивает негодование на младшего. Он же и так уже знал, что Чон комплексует из-за своей внешности. Стоило ожидать чего-то подобного. Но почему-то Пак решил, что все его комплексы исчезли, растворились. Так же не бывает. На что он рассчитывал?       В магазине Чимин бесцельно лавирует меж стеллажей, запихнув руки в карманы и стыдя себя за неподобающее поведение. Он все же старший и должен быть умнее, рассудительнее, добрее, обходительнее. В общем, он должен быть действительно старшим: плечом, опорой и надеждой. Но порой это так надоедает. Почему именно ему надо себя постоянно держать в узде? Ему же тоже не чужды глупости, тупые мысли и не менее тупые обиды.       Пак выходит из магазина с мятной жвачкой и банкой колы. Только он переступает порог теплого магазина, как замечает знакомую фигуру, спрятанную в темную ткань, закрытую от взглядов, от всего мира. Чимин удивляется. Он не думал, что Чонгук пойдет за ним.       — Тебе что-то надо? — интересуется Пак, подходя к младшему.       — Ты. Прогуляемся?       Отказывать глупо. Все равно же оба на улице. Поэтому они вместе куда-то бредут. Обычно во время прогулок они о чем-то активно говорят, но не сегодня. Чимин не хочет начинать диалог, дожидаясь действий от Чонгука, а тот спокойно идет, даже не пытаясь что-то сказать. Прогулка приводит их к мосту, и Пак ожидает, что они пройдут мимо него, свернув к дому, но Чонгук хватает его за руку и тащит вперед. К месту, где все началось.       Они вновь становятся у перил, Чон стягивает маску и шумно выдыхает воздух. Они стоят рядом, держатся неуверенно за руки и молчат. Чимин не считает минуты, но, кажется, это совместное залипание на тихие воды длится неимоверно долго.       — Прости, что веду себя так, — говорит Чонгук, крепче сжимая ладонь старшего. — Я просто задумался…. Я, наверное, хотел дождаться операции.       — Операции? — не понимает Чимин.       — Да, по удалению шрамов. Тогда мое лицо не выглядело бы так. Я хочу, чтобы нам обоим было хорошо… Ладно, все равно это звучит так, словно я не верю в твои чувства.       — Да, именно так.       — Я волнуюсь, что все пойдет не так и у нас возникнут проблемы, тогда мы…       Чонгук замолкает. Чимин видит, что слова даются ему нелегко. И, наконец, Пак понимает, почему Чон сторонится близости. Он боится, что в итоге разочарует его так, что они разойдутся. Поэтому оттягивает момент сближения. Думает о том, как же увеличить свои шансы понравиться. Это невероятно глупо. Но с тем непередаваемо мило.       — Чонгук, все же было хорошо, когда мы, ну, ты понимаешь. Откуда у тебя такие мысли?       — Не знаю, — пожимает плечами младший. — Я не хочу все запороть.       — Ну и что, если запорешь? Чонгук, секс — важная составляющая отношений, но если поначалу у нас что-то не будет получаться, то я тебя точно не брошу. Так что прекрати волноваться по пустякам.       — А если это будет худший секс в твоей жизни?       — Он уже не может быть таким, ведь он будет с тобой.       У Чонгука послушно краснеют щеки. Рот так и остается открытым буквой «о». От такой реакции смущаться начинает и Пак, ведь это он ввел младшего в такое состояние.       — Тогда, может, завтра? — вдруг аккуратно спрашивает Чонгук.       Чимин сжимает дрожащую руку Чона и кивает.       У них все будет хорошо.       После долгого и выматывающего диалога Чимин и Чонгук установили, что оба не занимались сексом с партнерами их же пола. Чисто интуитивно они догадываются, как именно происходит это у двух мужчин. Но проще от этого не становится. Пак мужественно решает, что в первый раз уступит верхнюю позицию младшему, чтобы тот привык к его телу и к мысли, что они могут заниматься сексом. Все приготовления Чимин делает у себя дома и, заканчивая, чувствует себя сказочно развратным. Всю дорогу к Чону он без конца смущается и краснеет, чувствуя, будто все знают, чем он занимался до этого и что собирается делать в квартире своего работодателя.       Этот день они решают посвятить только друг другу и их сближению, поэтому Чимин не готовит, не убирается, но по магазинам ходит, закупаясь презервативами и смазкой. Тем временем Чонгук постигает тайны однополого секса, просматривая гей-порно и начиная понемногу комплексовать о размере своего достоинства.       Чимин приходит в семь часов. Чон уже успел поужинать ребрышками и наделать с сотню закладок на различных порно-роликах, которые показались ему особо интересными и которые бы он хотел воплотить в жизнь.       Атмосфера напряженная. Чимина не спасает даже купленное им шампанское, которое он пьет один, потому что Чонгук не хочет, чтобы его унесло раньше времени. Они сидят в комнате Чона по разным краям кровати и ведут унылые беседы о погоде, еде, фильмах. Секс стремительно отдаляется, переходя в разряд несбыточных мечтаний. Чимин крутит фужер в руках, закидывает ногу на ногу и глобально сокрушается. По идее, инициатива заняться сексом лежит на нем, вот только как к этому самому действу подступиться, Пак не представляет. У него потеют ладошки и сохнет в горле. Он все качает ногой, не в силах остановиться. Он взволнован, ему немного страшно, он хочет начать что-то делать, но при этом безумно этого боится.       — У меня встал, — сообщает радостную весть Чимину Чонгук.       Пак едва бокал не разбивает, резко поворачиваясь к Чону и тут же замечая внушительный бугорок на домашних штанах. Младший сидит расслабленно, оперевшись на руки и смотрит в потолок. Чимин нервно утирает губы и все смотрит на топорщащуюся ткань.       — Почему ты возбудился?       — Визуализировал, как мы с тобой занимаемся сексом.       Старший краснеет. У него дрожат руки и чтобы не разбить все же фужер, он ставит его на тумбочку у кровати. Сцепляет ладони в замок, делает глубокий вдох и продолжает:       — И что же ты там себе навизуализировал?       — На самом деле ничего такого, просто ты, лежащий на моей кровати с раздвинутыми ногами. У тебя стоял член и сочился смазкой, волосы на лобке и…       — У меня нет волос, — вдруг говорит Чимин.       — Я думал, что у всех есть….       — Конечно у всех, но я их сбрил.       — Прямо все?       — Прямо все.       Чонгук выглядит так, словно только что ему открыли какую-то страшную тайну, например, рассказали секрет бессмертия. Чимин чувствует себя от этого еще более неловко. Зачем он их сбрил? Ну, так же вроде гигиеничней, разве нет? Какого черта Чон так удивляется?       — А я могу посмотреть? — вдруг интересуется младший.       — Ты хочешь….       — Нельзя? — оживленно спрашивает Чонгук, пересаживаясь поближе к Чимину и приобнимая за плечи. — Я очень хочу посмотреть.       Пак безумно смущен, но он согласен. Чон помогает ему с рубашкой, быстро расстегивая черные пуговки, а затем касается гладкой груди теплой ладонью и медленно спускается ниже к ремню. В этом нет ничего особо эротического. Но Чонгук смотрит на тело Чимина слишком внимательно и любопытно, нажимает пальцами на кожу нежно и прикусывает губу, когда добирается до ремня. Он выглядит так, словно очень, очень, ОЧЕНЬ его хочет. Пак все это видит. И реагирует.       — О, у тебя тоже встал, — замечает Чон, поглаживая стояк старшего.       — Просто я….       — Я снимаю, да? — перебивает Чонгук, поднимая на Чимина горящие похотью глаза.