Шрамированный

      Чимин не считает свое тело особо чувствительным. Он никогда не наблюдал за собой каких-то ненормально острых реакций на чужие прикосновения. Обычно он спокойно реагирует даже на взаимодействия с людьми, которые заставляют коленки дрожать, ладошки — неистово потеть, а трусы делают болезненно тесными. Но сейчас что-то идет не так. Чонгук касается его развязно, гладит в разных местах в рамках исследовательского интереса, массирует кожу, целует, слегка прикусывая, и наблюдает с ухмылкой, потому что Чимина словно бьет током от его прикосновений; он испуганно вздрагивает, вздыхает, тихо стонет, стыдясь всего происходящего с собой.       — Ты сегодня очень чувствительный, — комментирует Чон. — Я еще трусы не снял, а ты уже весь извелся. Такой мокрый… У тебя все хорошо?       В голосе Чонгука чувствуется насмешка, которую Чимин простить не может (между прочим, он тут хен), поэтому заряжает младшему щелбан прямо в открытый лоб. Чон тут же болезненно шипит и принимается растирать ушибленное место.       — Ты слишком уж сильно смущаешься, хен.       — Это потому что ты всякие глупости говоришь.       — Разве они тебя не возбуждают? — спрашивает Чонгук, нависая над Чимином, держа лицо на абсурдно смешном расстоянии от лица старшего.       — И чему тут возбуждаться?       — Ну, меня вот возбуждает, когда говорят всякие пошлости.       — Серьезно? — недоумевает Чимин, прищуриваясь. — То есть тебе нравятся избитые фразы из порно?       — Думаю, что в твоем исполнении они будут восхитительно эротичны.       Пак думает еще раз щелкнуть младшего по лбу, но передумывает, потому что выглядит Чонгук безумно красиво и сексуально. Это вынуждает простить очередную глупость. Прекрасные вещи пленяют ум, подчиняют тело и заставляют забыть обо всем. Чимин готов отдаться порыву восхищения и утонуть в больших глазах напротив. Взглядом Чона можно плавить металл. Как же иначе объяснить лихорадку Пака? Его руки, обвивающие шею младшего, и губы, срывающие страстные поцелуи? Чимин болен Чонгуком. Его взглядом, линией губ, бороздами шрамов и жаром рук. Неизлечимо и желанно. От этого чувства Пак не прочь умереть.       Чон целует в губы нежно, едва касается их своими, а Чимин налегает, требует язык, требует движения, требует настоящего поцелуя. Младший чуть смеется, но дает желаемое, прижимает губы плотней и проникает языком в чужой рот. Целуется хен не так умело, как хотелось бы. Сумбурно, порывисто, неопределенно. Чувствуется в его неловких движениях вопиющая неопытность. Но Чонгуку нравится ощущать себя первопроходцем, хотя, вероятно, это не так. Просто никто Чимина в науку французских поцелуев не посвящал, а у Чона было много ночей и смешливых, восхищающихся им подружек, которые были готовы в любой момент приоткрыть створки в неведомые младшему миры (и не только в них). Немного Чонгук даже жалеет, что превосходит старшего в этом мастерстве. Было бы куда приятнее учиться вместе, ошибаться, больно прикусывать губы и язык, а затем смеяться над собственной неуклюжестью.       Чимин разрывает поцелуй, напоследок неловко проводя по приоткрытым губам Чонгука языком. На щеках его алеет густой румянец, а руки без конца трогают лицо младшего, поглаживая бережно шрамы.       — Боишься? — прямо интересуется Чон, целуя парня в шею и чуть прикусывая загорелую кожу.       — Скорее волнуюсь. Все же я с парнями еще не спал….       — Я тоже.       — Но по тебе не видно, чтобы ты волновался, — трогательно возмущается Чимин.       — Я хорошо это скрываю.       — Врешь, — бурчит хен, а затем вздрагивает: Чонгук прихватывает его правый сосок зубами, незамедлительно вызывая реакцию. — Больно!       Младший прислушивается и тщательно зализывает укус, а затем посасывает твердую горошину, играя с ней языком. Чон находит забавным, как подрагивает тело Чимина от таких нехитрых прикосновений и как бурно реагирует на стимуляцию сосков. Складывается впечатление, что все его тело — сплошная эрогенная зона. Тут Чонгук забавляется самим собой: ему крышу сносит от этого предположения. А вообще уже хочется. Безумно хочется. Чон чувствует неукротимый прилив самых развратных эротических фантазий, которые бомбардируют его ум. Шаг за шагом, прикосновение за прикосновением, поцелуй за поцелуем. Чонгук поднимается на руках, чтобы оглядеть Чимина и осознать в полной мере страшную истину: в данный момент времени он так возбужден, что его уже ничто не сможет остановить.       Страх по-прежнему кроется где-то под ребрами, напоминает о себе тихим жужжанием, но перед глазами Чимин, у которого все лицо красное, губы влажные, взгляд томный, тело дрожит, а член колом стоит от прикосновений. «Я возбуждаю его, я ему нравлюсь», — говорит себе Чонгук, спускаясь дорожкой чуть болезненных поцелуев к паху хена и одним движением стягивая с него трусы.       Чимин не соврал. Действительно брит. Волос совсем нет. Чон касается паха щекой и только чуть-чуть чувствует небольшую щетинку. При более детальном рассмотрении Чонгук замечает небольшие, но свежие шрамики, вызванные бритьем.       — Бедный, — сочувственно говорит Чон. — Не стоит идти на такие жертвы. Я не против волос.       — Так, вроде, гигиеничней, — шепотом отвечает смущенный Чимин.       — Тогда проси меня это сделать. Ты слишком неаккуратен. Только глянь, сколько порезов.       — Просто бритва была тупая.       — Тем более. Глупый Чимин.       «Вообще-то я все еще тебе хен», — уже хочет возмутиться Пак, но язык Чонгука осторожно проходится по шрамам на лобке, губы оставляют невесомые поцелуи, а Чимин боится, что еще чуть-чуть таких ласк — и он позорно кончит на этом этапе прелюдии. А Чон, похоже, только этого и добивается: переходит от лобка сразу к члену, освобождая головку и накрывая ее своими губами. Пак комкает и без того смятую простынь и издает протяжный стон, когда Чонгук вбирает половину члена в рот. Чон радуется тому, что хен реагирует именно так: ярко, горячо, несдержанно. Опыта у него в минетных делах вот совсем нет. Конечно, Чонгук отчаянно пытался набраться знаний за отведенное время, смотрел обучающие видео, изучал порно с элементами орального секса. Но что обучение в сравнении с практикой? Член Чимина пульсирует, увеличивается в размерах, из него обильно сочится смазка. Он больше, чем предполагал Чон, горячее и непредсказуемее. Младший выпускает его изо рта, тщательно вылизывая ствол, а затем играет языком с дырочкой уретры. После непродолжительной игры он вновь берет его в рот и старается ритмично сосать, но постоянно сбивается, при этом старается не задеть нежную плоть зубами. По стонам и ерзаньям Чимина можно с уверенностью сказать, что как бы неловок и непрофессионален ни был этот минет, равнодушным он хена не оставил.       — Я сейчас кончу! — вдруг восклицает Чимин, отталкивая Чона и поворачиваясь набок.       — Уже? — удивляется младший, утирая влажные губы тыльной стороной руки. — Тебе так понравилось?       — Черт, если ты продолжишь задавать мне такие тупые вопросы, то я больше никогда с тобой не лягу.       Чонгук слышит, как у Чимина дрожит голос, и видит, как сотрясается его тело. Это и правда невероятно глупый вопрос. Но как же сильно хотелось его задать! Чтобы еще раз убедиться.       — Хорошо, хорошо, тогда продолжим?       — Что мне сделать? — растерянно спрашивает Пак, быстро моргая.       — Я должен тебя растянуть, и было бы отлично, если бы ты встал на колени и, ну, понимаешь?       Пак застенчиво кивает, поднимается и становится так, как попросил Чонгук. Слишком послушно. Нельзя так безропотно слушаться. Чон от этого еще сильнее возбуждается. Это кажется ему невероятно милым: эта покорность Чимина и ведомость. «Не думай о сексе, не думай о сексе», — пытается отрезвить себя Чонгук, но уже не может, потому что вовсю пялится на округлые ягодицы, застывшие в напряжении. Они такие мягкие, упругие, никем не тронутые. Так непозволительно близко! Соблазн слишком велик.       Чон придвигается поближе, хватает хена за ягодицы и приставляет к своему паху.       — Ты чего делаешь? — недоумевает Чимин, оборачиваясь. — Чонгук, какого…       — Я чуть-чуть, — скороговоркой выдает младший и делает первый толчок.       Они не занимаются сексом. Чонгук просто трется через одежду о ягодицы Чимина, имитируя толчки. Но какое же удивительное удовольствие он ловит от этой манипуляции. Внизу все горит и покалывает, перед глазами играют цветные огоньки, а дыхание учащается, вместе с сердцем. Чон сжимает упругие ягодицы и слегка царапает их короткими ногтями. Это всего лишь трение через одежду. А что же случится, когда все будет по-настоящему? Этот вопрос заставляет кровь бурлить и отключает сознание. Чон отлипает, наконец, от Чимина, берет в руки смазку и спустя две минуты сражения с плотно закрытым флаконом выливает холодный гель себе на ладонь.       — Только не налей слишком много, — просит Пак, наблюдая за неуклюжими движениями Чонгука. — А то у меня все зудеть будет.       — Откуда ты это знаешь? — не без ревности спрашивает Чонгук.       — Прочитал отзывы к смазке. Должен же я знать, что покупаю!       — Мне нравится твоя предусмотрительность. Я бы просто купил первую попавшуюся.       — Вот именно поэтому…       Чимин не договаривает, потому что Чонгук вводит в него целиком один палец. Внутри хена узко и горячо. Интересно. Чон подключает второй. Двум пальцам внутри куда теснее, ими сложно двигать, но Чонгук упорствует, аккуратно раздвигая их внутри.       — Как ты?       — Что-то между «вытащи это из меня» и «вставь что-то побольше».       — Сейчас попробую коснуться простаты, хорошо? Если будет неприятно, то говори.       Старший поднимает руку наверх, мол, да, все понял. Чонгук вспоминает вчерашние обучающее видео и подробные картинки. На себе он так и не попробовал, поэтому действовать придется наугад. Чон вводит пальцы и водит ими, руководствуясь смутными воспоминаниями о прочитанной литературе. Ему едва не начинает казаться, что он делает что-то не так, как Чимин стонет и резко сгибается.       — Кажется, нашел, — спокойно говорит Чон, продолжая массировать простату.       — Стой, я, кажется, хочу в туалет…. Странное что-то….       — Так и должно быть, — успокаивающим голосом отвечает Чонгук. — Член дергается, да? Кажется, что вот-вот кончишь?       Чон видит, как Чимин робко кивает.       — Все хорошо, не беспокойся.       Хен решает послушаться. Не потому что Чонгук звучит особо убедительно, а потому что уже слишком далеко зашел, чтобы давать заднюю. К тому же прикосновение оказалось скорее приятным, чем нет, хотя и довольно странным. Но почему-то хочется еще немного, чтобы окончательно убедиться в том, что же вызывает эта стимуляция.       Чонгук никуда не торопится, растягивает Чимина тщательно, и вот уже его анус спокойно принимает три пальца. Чон весь измазался в смазке и измучился от пленяющего рассудок вида. Пак красиво прогнулся в спине, выпятил задницу и раздвинул ноги для большего удобства. Сложно перед такой картиной сохранить трезвость рассудка.       — Кажется, все, — блаженно произносит Чонгук, наблюдая за тем, как дырочка послушно впускает и выпускает его пальцы.       — Тебе чем-то помочь? — с готовностью интересуется Чимин, поворачиваясь, но Чон возвращает его в исходное положение.       — Просто стой вот так.       Чонгук в спешке стягивает с себя шорты с трусами, надрывает зубами шуршащую упаковку презерватива, достает латексный кружок и быстро раскатывает по стоящему члену. Щедро льет смазку и размазывает ее по стволу, а затем придвигается к Чимину, собираясь войти.       — Не хочу так, — докладывает хен, садясь.       — А как хочешь? — изумляется Чонгук.       — Хочу видеть твое лицо.       Казалось, что уже сильнее-то Чона возбудить просто невозможно, но вот опять одна единственная фраза — и он готов взорваться. Он хватает Чимина за плечи, переворачивает к себе, целует в губы и наваливается, придавливая к кровати. Одной рукой Чонгук держит член и пытается войти, водя головкой по влажным половинкам, а другой обнимает хена за талию.       — Я тебя люблю, — шепчет он, заглядывая в любимые глаза.       — Да, я тебя тоже.       И вот, наконец, Чонгук входит. Член продвигается медленно, пульсирует, внутри влажно и нестерпимо горячо. Чимин царапает плечи Чона, жмурит глаза и кусает губы. У младшего голова кругом от переполняющих его ощущений: жутко тесно и влажно, слегка больно, но с тем безумно приятно. Какой-то сумасшедший коктейль чувств, который делают острее стоны Чимина и его просьбы: «медленней», «аккуратней», «не так», «не здесь». Чонгук держит ноги Чимина под коленями, благо гибкое тело хена позволяет, входит медленно и любуется тем, как же красив хен, покусывающий пальцы на одной руке, а другой надрачивающий набухший член. В уголках глаз Пака скапливаются слезы, а стоны начинают звучать жалобно.       — Все хорошо? — заботливо интересуется Чонгук, делая паузу и наклоняясь к губам Чимина.       — Очень большой, не делай так резко.       — Значит, нравится медленней?       — Да!       — Вот так? — Чон делает очень аккуратный толчок.       — Да, вот так, — успокаивается Чимин, лихорадочно поглаживая грудь Чонгука. — Ты весь во мне. Я чувствую.       — Не делай так, — просит низко младший, кусая хена в нижнюю губу.       — Как «так»?       — Так недопустимо эротично.       Через пять минут они все же решаются поменять позу из-за появившейся боли в спине хена. На коленях Чимину не нравится, но пока другого выбора не остается. Чонгук вновь старается быть сдержанным, но, видя утонченную спину хена, упругие и влажные ягодицы, он срывается. Наращивает темп слишком быстро, движения его становятся рваными, а комнату переполняют шлепки и звонкие стоны.       — Прости, — шепчет Чонгук, наклоняясь к уху Пака. — Я схожу с ума, не могу себя контролировать.       — Только не останавливайся, — неимоверно эротичным голосом с хрипотцой просит Чимин.       Это уже ни в какие ворота. Чон хватает его за руки и заламывает за спину, заставляя поднять. Чимин совершенно не сопротивляется, позволяя твориться беспределу. А Чонгуку сложно держать себя в узде: сейчас им правит дикий зверь, дорвавшийся до заветной цели. Голос разума онемел, а сам Чон ослеп своим возбуждением и неожиданно возникшим желанием — сделать Чимина только своим.       Конец наступает неожиданно. Чонгук думает, что сможет трахать Пака так всю ночь, но вдруг становится невыносимо жарко, внизу начинает колоть, член как будто немеет, а перед глазами проплывают блестящие звезды. Чон просто входит полностью, прижимается к Чимину, словно желает с ним срастись, и кончает. Как такое вообще могло произойти? Чон обрушивается на кровать вместе с Паком и быстро слезает с него, вспоминая, что комплекцией будет помощнее, а так недалеко и задавить любовника.       — Ты как? — еще не отдышавшись, интересуется Чонгук.       Чимин не отвечает. Лежит на животе и шумно дышит. В итоге его переворачивает сам Чонгук, сразу примечая опухшие от слез глаза и запекшуюся кровь на губе.       — Прости, я перестарался, — виновато произносит Чон, целуя хена в лоб, а затем в губы. — Как ты? Хочешь воды? Может, ванну принять? Или кушать хочешь?       — Я не чувствую себя внизу.       — Прости! Стой, а ты кончить-то успел? — спрашивает Чонгук, поглядывая на лежащий член хена.       — Еще пятнадцать минут назад, — честно отвечает Чимин.       — Чего? Правда? А я и не заметил…       — Не то чтобы я хотел концентрировать на этом внимание, — смутившись, докладывает Чимин: пусть эта страница позора останется его личной. — Я хочу воды и ванну, а еще что-нибудь мясного.       — Сейчас все будет, — отвечает резво Чон, вскакивая с кровати и натягивая выброшенные в порыве страсти трусы.       Пока Чонгук выполняет все поручения, Чимин молча изумляется тому, что после такого энергозатратного дела в Чоне осталось столько сил. Кажется, он для него слишком молод. А ведь у них смешная разница в возрасте!       Утро у Чимина выходит безрадостным и болезненным. Он только открывает глаза и сразу понимает: с кровати он даже в туалет не встанет. Чонгук просит прощения весь день напролет, выполняет всю работу Пака и балует хена различными вкусностями и игрой на гитаре. А Чимин лежит на животе и молча страдает. Все тело изнывает, болит. Такое чувство, что ночью его придавил синий кит. Особенно некомфортно в самом очевидном месте. Настолько, что Чонгук отправляется в аптеку и покупает мазь, инструкцию к которой они долго изучают вместе. Стыдоба. Чимину даже кажется, что больше сексом они заниматься не будут. А кто его торопил? Сам нарвался на неукротимый сексуальный голод младшего.       Но несмотря на опасения Пака, через неделю он восстанавливается, чувствует себя отлично и вновь соглашается на заманчивое предложение. На этот раз все выходит спокойнее. Чонгук тратит еще больше времени на растяжку и не стремится Чимина убить половым актом. На следующий день у хена лишь немного побаливает спина и пятая точка, но он может ходить, готовить и сидеть. Только вот засосы украшают все тело, и в университете у некоторых возникают любопытные вопросы: «Тебя бьют или страстно трахают?». Чимин только краснеет и просит Чонгука оставлять отметины так, чтобы ими любоваться могли только они.       В итоге у Чимина и Чонгука появляется регулярная половая жизнь. Причем очень насыщенная, даже, пожалуй, слишком. Чуть ли не каждый день заканчивается для них сексом, но не всегда анальным. Из-за этого Пак все чаще остается у Чона на ночь и в итоге практически не заглядывает домой, мотаясь только между университетом и домом Чонгука. Младший всем доволен и рад. Они с Чимином вместе практически постоянно. А какой сногсшибательный у них секс! Если бы Чонгуку пришлось заполнять анкету, то он бы точно в графе «хобби» гордо написал «секс с Чимином», забив на гитару, пение, игры, прогулки. Хен бы обязательно подошел и дал подзатыльник за абсолютно недопустимую откровенность. Наловчившись, они пометили в квартире все углы, даже кровавый ковер хена, не забыв запачкать его спермой, которую на следующий день усердно оттирал Чимин. Особенно Чону нравится заниматься сексом в ванне, когда все мокрое, влажное, душно и шумит вода, а Чимин причитает, что он сейчас точно упадет и разобьет себе лицо. Пак остается консерватором, считая, что лучшее место для любовных утех — кровать.       В общем и целом, они наслаждаются своей молодостью и любовью, испытывая тела на прочность, забывая о мире, плавясь в своих мечтах и чувствах.       Омрачает вечное счастье и юность только надоедливый Юнги. Чонгуку хочется отдаться любовному порыву, но брату так не скажешь. К тому же это его квартира, и он имеет на нее все права, поэтому встречает Чон его приветливо и даже улыбается. Мин же остается прохладным, как и обычно. Чонгуку непонятно, зачем он вообще приходит, если в нем абсолютно не заинтересован. Но вот, притаскивается вновь. Хотя бы с острой лапшой, которую так любит Чон.       — Этот домработник, — говорит задумчиво Мин, взглядом обводя квартиру. — Он тут живет?       Чонгук едва не давится. Не думал, что это будет настолько очевидно. Брат все еще до отвращения проницателен.       — Иногда, — уклоняется от ответа младший.       — И с чего такая щедрость?       «Трахаюсь я с ним, а по ночам без него под боком не могу уснуть», — так и хочет дерзнуть Чон, но выбирает что-то нейтральное. Университет ближе к их дому, Чимин меньше времени тратит на дорогу и лучше выполняет свою работу. Конечно, он совершенно не мешает. Конфликтов у них нет. Идиллия. Нет поводов для беспокойства. И вообще давай есть и не портить аппетит пустыми разговорами.       — Мне не нравится то, как ты сблизился с Чимином.       Юнги говорит прямо. Значит, настроен серьезно. Чонгук и не думал, что до этого дойдет. Почему ему просто не забить? Что он забыл в отношениях младшего брата? Чон недоумевает. Он же вначале сам хена нахваливал, говорил, что он труженик и молодец, даже увольнять без веской причины отказывался. А теперь прошла любовь, взошли опасения. Чонгук не дурак и прекрасно понимает, что эта фраза означает. Юнги хочет уволить Чимина.       — Ты этого не сделаешь, — строго произносит Чон, глядя в равнодушно блестящие глаза брата. — Я тебе не позволю.       — Ты себя вообще слышишь? Кто ему деньги платит? Ты?       — Я не приму никого другого.       — Чонгук, опомнись. Ты начинаешь меня пугать.       — Он мне нравится! — вспыхивает Чон. — Раз он мне нравится, значит, он опасен, так, что ли? Прекрати со мной нянчиться. Он может быть и моим другом, и домработником.       У Юнги тут же открывается рот, и Чонгук чувствует, что сказанное сейчас братом ему не понравится. Ужасно не понравится. Но Мин не издает ни звука. Он закрывает рот, сжимая плотно губы, сверля брата недобрым взглядом.       — Потом только мне не ной.       Юнги встает и уходит. Важно так. Делает вид, что он самый умный тут, самый добрый и сострадательный. А все вокруг дураки, которые не знают, как им жить. Вот и пришел спаситель Мин, чтобы дать напутствие и спасти от проблем. Они же тупые! Не слушают ценнейших указаний! Не восхищаются умом и не падают ниц, целовать голые ступни! Он всегда ведет себя так, словно находится выше других. Новая, мать его, ступень эволюции! Венец творения! Именно за это поганое поведение Чонгук временами ненавидит брата.       — Да даже, если бы ныл, будто тебя это когда-то интересовало! — выкрикивает в сердцах Чон и скрывается в своей комнате, не давая Мину даже развернуться, чтобы высказать что-то в ответ.       У них с Чимином все идет хорошо. Они отлично проводят время вместе. Смотрят фильмы, слушают музыку, играют на гитаре, ходят по магазинам и просто гуляют, занимаются любовью…. Чонгуку нравится то, что они создали совместными усилиями, пройдя через его обособленность. И ему ужасно не хочется все запороть. Он будет защищать эти отношения и не даст Юнги их разрушить.       — Ты сегодня какой-то очень задумчивый, — говорит обеспокоенно Чимин. — Что-то произошло?       — Вовсе нет, — врет Чонгук, обнимая хена за плечи. — Просто я постоянно думаю о тебе.       После этих слов Чон берет Чимина за подбородок и аккуратно целует в губы. Старший все еще здесь. Рядом. Никто его не сможет убрать из жизни Чонгука. Они будут вместе. Всегда. Всегда. Всегда. Ну, что может пойти не так?       — Нам с Юнги надо встретиться с отцом, — угрюмо заявляет Чон, пережевывая свою яичницу. — Так что меня завтра не будет. Останусь ночевать в гостинице.       — Значит, мне надо вернуться домой?       — Необязательно. Можешь остаться здесь. Это всего лишь на день.       — Твой отец впервые объявился. Наверное, волнуешься перед встречей?       — Неа, мне все равно. На самом деле я не хотел ехать, но отец попросил. Он редко меня о чем-то просит.       — Вы с ним не особо близки, да?       — Он очень занятой. Постоянно в работе. До него никогда не достучаться. Думаю, что ближе денег у него никого нет.       Чонгук не ненавидит своего отца, но не особо-то любит. Папа был человеком, о котором нельзя было сказать ничего, кроме «он много работает». Но все же он уделял Чону больше времени, чем мать, которую он вообще видел реже, чем первый снег. Отец хотя бы всегда был рядом. Пусть и толка от него большого не было.       Утром следующего дня Чимин встает поздно. Чонгука уже нет. Только желтенькая записка: «Скоро буду! Не скучай». Пак так проникается этим знакомым жестом, что снимает с холодильника стикер и целует в ровненькие буквы. Однако на сердце неспокойно. Словно вот-вот что-то должно произойти. Пак на всякий случай пишет Чону, справиться о том, как он. Отвечает младший почти сразу: «Очень скучно. Все на меня пялятся. Хочу к тебе». Чимин в ответ пишет длинное сообщение, где поддерживает возлюбленного и обещает, что скоро все закончится и они вновь окажутся вместе.       Но беспокойство не проходит. Дурное предчувствие не отпускает.       Сегодня не надо в университет, поэтому Чимин решает серьезно заняться уборкой кухни, ванной, туалета и гостиной. В комнате Чонгука убираться себе дороже: у него все в каком-то своем порядке, который ни в коем случае нельзя нарушать. Если он зайдет в комнату и поймет, что что-то не на своем месте, то не успокоится, пока не выяснит, что это за вещь.       Уборка в этот раз затягивается из-за желания Пака все сделать идеально, в итоге он остается доволен своей работой. Теперь квартира сияет и блестит, благоухая альпийскими лугами. Осталось только приготовить что-нибудь вкусное на завтра. Паку хочется удивить чем-то Чонгука, а для этого надо хорошенько подумать.       Чимин собирается в магазин, как раздается телефонный звонок. Он думает, что это соскучившийся Чонгук, но оказывается это Сонун — его младший брат.       — Привет, — сразу выдает счастливый Чимин. Младший слишком редко ему звонит.       В ответ нет голоса. Тишина и чей-то приглушенный плач.       — Сонун? — спрашивает Пак, холодея. — Это ты? Ты меня разыгрываешь или что?       — Она…       Чимин не разбирает последнего слова. Звучат помехи и грохот, какая-то возня. Он отчетливо слышит крик, а затем стелется тишина. Пак каменеет, кровь застывает в жилах, как желе. У него выступает холодный пот, а внутри все обваливается. Он боится услышать что-то еще, но еще больше он страшится возникшей тишины.       — Она умирает, — вдруг загробным голосом раздается в трубке. — Хен, она точно умрет….       — Она? Ты о ком? — взволнованно переспрашивает Пак, но связь вновь прерывается, опять раздается какой-то дикий шум: крики, возня, грохот. — Сонун, что происходит? Где ты?       — Дома, — сдерживая истерику, шепчет младший брат. — Они забрали все, хен. Но этого недостаточно….       — О чем ты? Кто «они»?       — Я не знаю! — кричит в сердцах младший. — Они вскрыли дверь и сказали, что мама им должна, и все! Я больше ничего не знаю!       — А мама? Где мама?       — Она лежит.       — Лежит? Что это значит?       — Она болеет, хен. Она очень болеет. Она сказала, что умирает. Хен…. Хен, что мне делать?       Чимин старается сохранять спокойствие и хладнокровие, просит у Сонуна передать трубку матери, но обстоятельства хуже некуда. Что это за люди в их квартире? О каких долгах речь? Пак ничего не понимает. Они отдали долги отца давным-давно. Откуда они взялись опять? Это какая-то ошибка! Такого не может быть. Чимин собирается наброситься на мать с расспросами сразу, как услышит ее голос, но когда ей передают трубку, Пак ужасается. Она звучит тихо, слабо, неуверенно, едва выговаривает слова, долго отвечает, а поначалу не понимает, кто с ней говорит. Чимин задает ей вопросы, но она только повторяет что-то неразборчивое и тяжело дышит.       — Мама! — кричит Чимин, чувствуя свое абсолютное бессилие.       — Чимин, — четко произносит она. — Мой Чимин.       — Да, да, это я! Мама, что с тобой? И кто эти люди у нас в квартире? Ты понимаешь меня?       — Долг, — рвано шепчет женщина в трубку, — у меня долг….       — Что еще за долг? Ты можешь мне нормально объяснить?       Но больше голос мамы Чимин не слышит. Зато слышит звуки возни, которые заканчиваются глубоким мужским голосом:       — Это кто?       — Я? Пак Чимин. Ее сын.       — Старший? — интересуется человек на другом проводе.       — Да, именно так. Кто вы? Зачем вы пришли в нашу квартиру?       Мужчина звучит равнодушно, но все же объясняет. Медленно, тягуче. Женщина, что сейчас лежит в комнате и не встает, их должница. Пару месяцев назад она взяла деньги для того, чтобы обследоваться в больнице, затем — чтобы вылечить какую-то серьезную болячку. Время прошло, а деньги она так и не предоставила. Что делать доблестным кредиторам? Конечно же, отбирать силой то, что принадлежит им.       — Это не может быть так….       Это не укладывается у Чимина в голове. Он говорил с ней. Все было в порядке. Она сказала, что простыла. Она сказала, что все хорошо. Она, она, она… Соврала. Никогда никому ничего не доверяла. До последнего хранила тайны, как сокровища. Пак спрашивает, как велик ее долг, и от названной суммы у него кружится голова. Он едва не оседает на пол от удара.       — Всего имеющегося в этой квартире недостаточно, — вдруг говорит твердо голос. — Я слышал, что у вас имеется младшая сестра? Сколько ей лет?       От голоса веет опасностью, прямой угрозой, предупреждением. Внутри Чимина все сжимается до размеров атома. Он вскакивает, лихорадочно оглядывая квартиру. Ему нужны деньги. Срочно. Много денег. Прямо сейчас. Или с его семьей случится нечто ужасное. Голова Пака совсем не варит, он бегает туда-сюда, цепляясь за вещи и роняя слезы, пока не доходит до ящика в комнате Чонгука.       «Я никогда ими не пользуюсь, хен, это подарки».       Кажется, что ящик открывается сам по мановению волшебной палочки или чьей-то страшной нужды. Внутри — коробки с часами, золотые украшения, цепочки, кольца, все брендовое, все дорогое. Этим можно выкупить чью-то жизнь. Блестит и кричит: «Возьми меня». На другом конце провода плачет Сонун, моля что-то сделать, и кряхтит мать, повторяя «долг, долг, долг», а над ним высится насмешливый металлический голос: «Что бы мне еще взять?».       «Я не сделаю этого», — твердо говорит себе Чимин, а в сознание приходит уже в автобусе на пути к дому. Он сидит на последнем ряду у окна. На коленях у него рюкзак. Он приоткрывает его. Внутри лежат они. Не его. Они принадлежат Чонгуку. Пак с ужасом осознает, что только что предал его, и закрывает молнию.       Чимин вываливается из автобуса и едва не падает. Ему плохо. Он делает нечто ужасное. В горле стоит комок. Но Чонгук же не узнает? Он же никогда туда не залезает. К тому же если ему все объяснить, то он точно поймет. Он же ему верит. Это сумасшедшая ситуация, поэтому он встанет на его сторону. Ведь так? Это всего лишь дорогие побрякушки. Жизнь человека стоит больше.       Подходя все ближе к дому, Чимин все сильнее убеждает себя в правильности своего поступка, но когда уже показывается дверь и трое устрашающих рож, Пак сдается. Он так не сможет. Да, все ужасно, эта ситуация отвратительна. Но он не сможет взять и предать доверие Чонгука. Чон дал ему все. Открылся ему и ступил навстречу. Чимин крепче сжимает лямку рюкзака, решая, что найдет способ вернуть долг. А все украденное он вернет на место, так, будто бы ничего и не было. Они все это переиграют. Когда он расскажет об этом Чонгуку, он ведь может сам предложит какое-нибудь решение, да?       Пак понимает, что действовал вновь на эмоциях и чуть все не загубил. Но пока все еще у него. Он вернет, как только появится возможность. Все будет хорошо. Главное — не поддаваться панике.       — О, какая красавица идет, — комментирует один из мужчин, указывая кивком на Пака. — К нам девица, да?       — Я говорил с кем-то из вас по телефону.       — Да, с Намджуном-сонбэ. Сонбэ! Этот парень пришел.       Через минуту в дверях появляется солидно одетый мужчина средних лет со строгим лицом, который быстро оглядывает Чимина и криво усмехается.       — Сестренку, значит, не привел? А я успел всех обрадовать.       Мужчины гогочут, отпуская унизительные и отвратительные комментарии.       — Да он же тоже сахарный, один раз, как говорится…       — Язык прикуси, — затыкает мужчину Намджун. — Что у тебя есть, Конфетка?       Чимин выворачивает карманы и отдает все, что у него с собой есть. Намджун пересчитывает купюры молча, только двигая губами, но, заканчивая, неудовлетворенно хмурится.       — Еще половина. Где она?       — Сейчас у меня столько нет, — сдавленно шепчет Пак. — Немного надо подождать.       — О, теперь я вижу, что ты похож на свою мать. Что в рюкзаке?       Пак едва не выдает испуг. Ему стоит титанических усилий остаться стоять на месте и не показывать беспокойства.       — А что может быть у нищеброда-студента в рюкзаке? Хотите посмотреть?       Намджун хмыкает и выходит из квартиры, поправляя свой галстук и не сводя с Чимина внимательного взгляда.       — У тебя неделя, дорогуша. Иначе ваше семейство начнет бизнес на улице красных фонарей в качестве элитных куртизанок. И первым, кого там разложат, будешь ты.       Мужчины уходят, весело переговариваясь, а один задевает Чимина плечом, и тот едва не падает, облокачиваясь об стену. Хотя бы ушли. Пак только ступает на порог родного дома, как к нему в объятия несется Сонун, утыкаясь носом в его грудь и нервно причитая, что он правда не знал, что делать. Пак успокаивает его. Он тоже не знал бы.       Младший брат объясняет, что не знал до последнего, что мать болеет. Он спрашивал о ее самочувствии, но она всегда говорила, что все в порядке, хотя было заметно, что это не так. Сонун не стал ему звонить, потому что знает, как Чимин задалбывается на работе и учебе. Но позавчера ей стало совсем плохо. Она перестала вставать с постели. Взволнованный Сонун отправил младшую сестру к бабушке, а матери вызвал врача, который сказал, что ситуация серьезная и ей необходимо срочно пройти обследование. Тогда младший узнал, что у мамы давно истекла медицинская страховка.       — Получается, что она брала у них деньги и лечилась? — утирая слезы, спрашивает Сонун.       — Думаю, что это так. Где она? Мне надо с ней поговорить.       Мама оказывается в ее захламленной комнате, лежащей на заваленной одеждой кровати. Грязно. Тут явно давно никто не убирался. Чимин пугается, увидев ее. Болезненно бледная, худая, с заостренными чертами лица, живой скелет, обтянутый полупрозрачной кожей. Глаза только все так же ярки и полны жизни. А еще слезы, которые быстро несутся по ее впалым щекам.       — Мама, что же с тобой? — едва сдерживая слезы, спрашивает Чимин, становясь у ее кровати на коленях.       Она дает ему свою сухую костлявую руку, и он целует ее в выступающие костяшки. Она слабо улыбается ему, продолжая беззвучно плакать.       — Я умираю, — шепотом говорит она.       — Нет, это не так. Я найду деньги, и мы вылечим тебя.       — Присмотри за ними, — словно не слыша его слов, продолжает женщина. — За Сонуном и Енхи. Мама возьмет над ними опеку, но ты все равно будь рядом.       — Не говори так! С тобой все будет хорошо, клянусь тебе.       Она робко кивает, уверяя тем самым, что верит его словам. Но Чимин видит, что это напускное. Она думает, что уже умерла. А он не знает, как ее в этом переубедить. Глаза жгут слезы. Почему все так? Он сжимает ее руку и ужасается худобе. Она как у маленького ребенка. Пак утыкается носом в ее одеяло и плачет. Безутешно плачет, потому что не хочет ее терять. Она, как и в детстве, гладит его по волосам и тяжело шепчет, что все будет хорошо. Чимин и не замечает, как проваливается в беспокойный сон.       Все уже никогда не будет хорошо.       На следующий день Чимин не идет к Чонгуку, извиняется за отсутствие, а на вопрос, случилось ли что-то, врет, что ничего интересного. Он не может сказать правду, пока у него в рюкзаке ценные вещи Чона. Тогда он вообще никогда не будет ему доверять. У него и так с этим проблемы. Надо просто вернуть все на место, как можно быстрее.       А еще надо как-то отправить к врачам маму….       Чимин договаривается о госпитализации: продает свой ноутбук, плеер и пару мелочей. На оплату первых счетов должно хватить. Юнги платит хорошо, к тому же Чонгук ведь не бросит его в такой ситуации. Выкрутятся как-нибудь. Хотя надо еще что-то делать с долгами…       — Езжай к бабушке и сиди там, — требует Чимин, отдавая Сонуну остатки своих сбережений, полученных с продажи зимних курток и ботинок. — Я со всем разберусь.       — Ты не сможешь, — качает головой Сонун. — Я останусь и помогу тебе! Я уже могу работать!       — Нет, не останешься. Так я только больше волноваться буду. Поедешь к бабушке и останешься там, понятно?       — Как ты намереваешься возвращать им деньги? Ты уже все, что было, отдал!       — Не знаю, — честно признает Чимин. — Не знаю, но я найду выход.       Сонун не хочет оставлять брата в этом кошмаре. Но не может ему противостоять. Он полагается на него и все же решается уехать. Пак заказывает такси и везет маму в больницу. Она находится в почти бессознательном состоянии и ничего не понимает, повторяя: долг, долг, долг. В больнице Чимин упрямо ждет, когда ее оформят и определят в палату. Он обещает ей, что все будет хорошо, держа за тонкую руку. Она кивает. А ее глаза опять наполняются слезами. Чимин бы остался, но нужно еще многое сделать. После того, как мать устраивается в палате, он едет домой, чтобы облазить все углы в поисках еще чего-то на продажу. Но уже ничего и не осталось, кроме старого сломанного велосипеда и барахлящего вентилятора.       Ложится спать Чимин только с одной мыслью, что безумно соскучился по Чонгуку. Хочется поскорее с ним увидеться, обнять его и все ему рассказать. Может, так и сделать? Да, он обокрал его, но это случилось из-за давления. Он не знал, что творит. Состояние аффекта, ведь так? Пак долго не может уснуть из-за своих мыслей и отключается только под самое утро, решая, что точно все расскажет завтра.       Встает Чимин к двенадцати, быстро умывается и торопится на встречу с Чонгуком. Пак так отчаянно жаждет свидания, что не находит себе места в транспорте, мотаясь из стороны в сторону, пугая других пассажиров. Чимин уже знает, что сделает. Сейчас он приедет и все расскажет Чону. О маме, долгах, угрозах, болезни. Обо всем. Выложит, как есть. Потом они решат, что им делать. Чимин съездит к маме и узнает, что с ней. Потом напишет брату и позвонит бабушке. Он со всем справится. Главное — не давать воли эмоциям. Но с этим сложно. Сердце бешено стучит, а ноги подкашиваются. «Поскорее бы его увидеть», — думает Чимин, поднимаясь на лифте, вспоминая их поцелуи и прикосновения. Первым делом он обнимет Чонгука, а затем поцелует.       Пак дважды путается в пароле от волнения, но открывая дверь, ужасается, встречая не улыбку Чонгука, а кислую рожу Юнги.       — Зачем ты сюда пришел? — интересуется Чон.       Юнги просто явился с утра пораньше. Просто так. Его словно ветром принесло. А зачем пришел, так и не сказал. Только глазами стреляет и молчит.       — Я жду Чимина, — признается, наконец, старший.       — Зачем? — изумляется Чонгук, но ответа не следует из-за щелчка дверного замка. Легок на помине. Пришел!       Чону страшно надоело общество брата и отца, поэтому он хотел оказаться дома, как можно скорее, чтобы провести время с Чимином. А тут оказалось, что у Пака появились неотложные дела. Интересно, что еще за дела? Чонгук не стал спрашивать, рассчитывая, что совсем скоро все узнает. У них же нет секретов друг от друга. Он набрался терпения и ждал утром именно Чимина. По закону подлости явился именно Юнги.       — Привет, хен, — здоровается Чон.       Чимин выглядит жутко взволнованным и каким-то встревоженным. Он рассеянно глядит на Юнги, затем на Чонгука, явно не понимая, что тут происходит.       — Хен вот решил зайти, — объясняет Чон. — Поговорить захотел.       Юнги молчит, сверля Чимина каким-то неприятным, долгим взглядом, от которого у Пака мурашки по коже. Волнение нарастает все сильней. Пак пытается улыбнуться, чтобы разрядить накалившуюся молчанием обстановку, но мышцы лица сводит. Сейчас он не в том состоянии, чтобы умело играть.       — Я знаю, чем вы тут занимаетесь, — вдруг говорит спокойно Юнги, переводя взгляд от Чимина к Чонгуку.       — Ты о чем? — не понимает младший.       — О ваших любовных марафонах, естественно.       Тишина. Чонгук уверен, что его сердце пропустило с десяток ударов. Кажется, сердце Чимина тоже. Они все молчат. Юнги стоит как ни в чем не бывало, смотрит на них поочередно. Бессмысленно отрицать, так?       — Как ты узнал?       — Чонгук, не будь тупицей. Как я мог оставить депрессивного человека в квартире в полном одиночестве? Конечно же я за тобой следил. Вся квартира обставлена камерами.       — Не может быть.… Какого черта ты!..       — Мне плевать, чем вы занимались, — прерывает гневный порыв Чонгука Мин. — Твоя кровать — твое личное дело. Я пришел сюда по другому поводу.       Юнги подходит к столу и берет пульт.       — Кино крутить собрался? — недоуменно спрашивает Чон, пока Чимин не отошел от знания, что все это время за ними наблюдали.       — Почти, только поинтересней.       Мин нажимает на зеленую кнопку и экран загорается. Тут же появляется картинка. Сначала Чимин не понимает, но затем до него доходит. На видео он. В момент самого постыдного поступка в своей жизни. Камера снимает, как он отчаянно копошится в ящике, хватает ценности, выбирает, что подороже и пихает к себе в рюкзак. Он действует в ужасной спешке, но вполне понятно, что он делает. Он ворует.       — Что это значит?       Голос Чонгука дрожит. Он резко отрывает взгляд от телевизора и переводит на Чимина, который стоит как вкопанный, открыв рот и неотрывно глядя на доказательство его преступления.       — Чимин, недвижимость в Сеуле дорогая, да? — говорит Юнги, останавливая видео на моменте, где Чимин пихает вещи в рюкзак. — Тебе же очень нужна была комната, чтобы в ней жить? И ты был готов на все, чтобы ее получить. Получил же, чего еще тебе не хватало?       — Что? О чем вы.… Это не так! Это неправда!       — Ты же хорошо устроился, — продолжает Юнги, не слыша Чимина. — Нет никаких рекомендаций, просто студент, а работаешь за такие деньги, живешь в шикарной квартире и получаешь бонусы, обворовывая моего брата.       — Это неправда! Я никогда не воровал! То есть один раз. Но я понял, что ошибся, и принес назад.       Чимин снимает рюкзак с плеч и быстро открывает, доставая украденное и раскладывая его на полу под взгляды Чонгука и Юнги. Мин только усмехается, скрещивая руки на груди. Чон глядит мягче, теплее, но отчетливо видно, как больно ему делает эта картина.       — Моя мать, — нервно выдает Пак, заглядывая в глаза Чонгуку. — Она больна. Сильно больна, и у нас большие долги…       — А, так значит, из-за долгов это провернул? Конечно, это тебя оправдывает, — ядовито высказывается Юнги.       — Я…. Мне нужны были эти деньги… Я поступил неправильно, и я….       — Хватит, — прерывает заикания Пака Мин, поднимая руку, и поворачивается к остолбеневшему младшему брату. — Чонгук, он был с тобой, потому что это удобно. Ему изначально нужны были деньги и место, где можно жить. Об этом он сказал в нашу первую встречу. Я не хотел в это вмешиваться, платил ему исправно огромные деньги и не обращал внимания на все, что творится между вами. Но довольно. Ты нужен ему только для пополнения ресурсов. Он отдаст долги, наполнит карманы и тебя бросит. Похоже, уже собирается, раз начал выносить добро из дома.       — Нет! Это не так! — протестует Чимин, вскакивая. — Чонгук, выслушай меня, пожалуйста. Недавно я узнал, что мама больна и набрала кредитов, поэтому я совершил опрометчивый поступок. Я раскаиваюсь и…       — Почему ты мне ничего не сказал? — безжизненным голосом спрашивает Чон.       В глазах Чонгука нет тепла, нет любви, нет надежды. Чимин пугается этого холода, отторжения. Скорлупа вновь пленяет младшего, отрывает от Пака. А он не знает, что сделать. Глаза слезятся, становится тяжелее дышать, в голове кружатся слова, много-много слов, но ни одно из них не стоит того, чтобы произносить его вслух. В голове пустошь, сердце болит, а украденное лежит на полу, обвиняя своим запретным блеском. Объективно он сам виноват в том, что произошло.       — Я не хотел, чтобы ты разочаровался во мне, — шепчет Чимин, продолжая смотреть на Чонгука, надеясь увидеть в лице что-то знакомое, проблеск былой любви и нежность. Но там лед, снег, зима. Он мрачен как никогда.       — Какое интересное оправдание, — издает смешок Юнги. — Убирайся.       — Чонгук, прошу, давай поговорим, — молит Пак, делая шаг навстречу.       Чон делает шаг назад, не давая нарушить вновь возникшую дистанцию. Сердце Чимина бьется вдребезги, разрывается в клочья. Он собственноручно разрушил все, что у них было.       — Вещи заберешь потом, а сейчас уходи, — чеканит металлическим голосом младший, перестав смотреть на Чимина, возвращая взгляд к экрану и морщась от картинки.       — Чонгук-а….       — Я не хочу тебя видеть.       Чимин не может уйти вот так. Это просто недопонимание. Он ошибся, оступился, но Юнги говорит неправду. Да, ему нужны были деньги, но сейчас ему нужен Чонгук. Чон отворачивается. Пак не видит его лица, продолжает рассказывать, как все было на самом деле. Но тщетно. Он сам понимает, что несет какую-то околесицу, у него заплетается язык, он шумно дышит и никак не может правильно сформулировать свои мысли, путаясь в фактах и причинах. Прерывает Пака подоспевшая охрана, вызванная Юнги, они грубо заламывают ему руки и выводят из квартиры.       — Больше мы в ваших услугах не нуждаемся, — сообщает жестко Мин, подходя к Чимину и шарясь по его карманам, доставая пропуск и ломая его к черту. — А банковская карта заблокирована еще со вчерашнего дня. Так что удачи вам с поиском нового денежного мешка.       Сначала Чонгук не поверил. И не хочет верить в это до сих пор. Но на видео был точно Чимин, рыскающий по его личным вещам. Да и он сам признал это. Он своровал, потому что… Почему? Чон смутно помнит. Он своровал. Неужели действительно все, что между ними было, это его деньги? Чонгук вспоминает, что Пак действительно не был ограничен в средствах, когда был с ним, к тому же как много ему платил Юнги. Чимин реально хорошо устроился. То есть все, что было между ними, не более чем игра? Вначале он, наверное, понял, что записки не работают, и решил сдаться, а Чонгук его остановил, решив, что тот искренне им интересовался. Сам клюнул и поплатился за это.       Чону не хочется плакать. Хочется лежать и бессмысленно смотреть в потолок. Его опять предали. Чонгук улыбается этой мысли. Он действительно тупица. Господи! Какой же он придурок! С таким лицом кому он вообще мог понравиться? Он встает перед зеркалом, смотрит на свои шрамы и отчетливо осознает, что никто его такого не полюбит. В ушах блестят серьги, подаренные Чимином. Чонгука злит их блеск. Он грубо вырывает их из ушей и бросает в мусорное ведро. Вдруг он вспоминает, как нежно касались руки Чимина его лица, как он целовал его шрамы, как говорил, что он прекрасен… За деньги можно купить все. Неужели Чонгуку об этом никто не сказал?       «Когда успокоишься, напиши, и я тебе все объясню», — пишет Пак, а Чонгук игнорирует.       Утро сменяет ночь, грусть сменяет гнев, смех сменяют слезы. Чимин остается. Словно вырезанный. Как он мог так поступить? На Чонгука уже работает новый домработник. Готовит отвратно, убирается хорошо, бесит фактом своего наличия. Чон его выгоняет, не советуясь с Юнги, чему старший брат оказывается не рад.       — Какого хуя ты устраиваешь тут? Да, тебя использовали. И что? Жизнь кончена?       — А что если так? — лениво отвечает Чон, продолжая пялиться в потолок.       — Хуйню-то не неси. Ты из-за каждой дырки теперь будешь траур устраивать? Соберись. Не маленький уже.       Чонгук не хочет признавать правоты Юнги. Это слишком жестоко. Но что ты сделаешь с реальностью? Надо как-то жить, несмотря на то, что тебя кто-то дорогой опять вот так предал. Чон чувствует, что внутри у него разъедающая пустота. Она отнимает у него желания, мысли, способности. Сначала он не хочет выходить на улицу, потом он не хочет смотреть телевизор, затем отказывается от гитары, и вот уже не может запихнуть в себя пиццу. Еще чуть-чуть — и он дышать-то больше не сможет. Чон решает, что обязан побороть эту гадость. Надо встряхнуться. Его предали, и что? Все люди предают, и что? С этим можно жить. Ни на что не надеясь, никому не веря. Отлично же! На радостях от этого осознания он громит квартиру Юнги, разбрасывает мусор, ломает стол, творит полный беспредел. А когда наступает полночь, нацепляет излюбленную конспирацию и идет прямиком в бар.       С того случая Чонгук ни разу не заходил в подобные места. Ему было от них тошно, неприятно, больно, душно. Но сейчас плевать. Чон доходит до барной стойки, снимает маску и просит какой-то коктейль. Рядом кто-то жарко шепчет. Чонгук улавливает: «Посмотри на этого парня! Что с его лицом?». Раньше бы это ранило, раньше бы это разбило, а сейчас плевать. Чон просто ничего не чувствует. Ничего. Ни хорошего, ни плохого. Пустота. Едкая всеобъемлющая пустота, захватывающая со страшной скоростью его тело. Нужно поскорее с этим что-то сделать.       Чонгук садится в углу, чтобы никому не мешать, и пьет, желая напиться, чтобы заполнить себя хоть чем-то. Но не выходит. Свербеть не перестает. Саднит. Все так же противно саднит. Почему это не работает? Раньше же помогало. А теперь от каждого глотка все сложнее, все больнее, все невозможней. Перед глазами отчетливее проступает аккуратный образ и нежная улыбка. Чонгук ненавидит себя за то, что продолжает за него цепляться. Он предал его!       — Вау! Ты выглядишь так круто! — раздается вдруг совсем рядом.       Чон поднимает глаза и видит, что за его стол сел какой-то парень с модельной внешностью, который сейчас внимательно рассматривает его, пожирая взглядом. Выглядит он странно и как-то необычайно просто.       — Меня зовут Ким Тэхен! А тебя?       — Чонгук.       — Круто! Ты сидишь такой, совсем один. Хочешь, я составлю тебе компанию?       Плевать. Чонгук не чувствует ничего. Бездонная ноющая пустота заполняет собой все. Вполне возможно, что весь мир. Не видно спасения, поэтому Чон хватается за странно улыбающегося парня. Он говорит. Много-много говорит. Не затыкается ни на минуту. Сначала Чонгук не понимает, чего он добивается, но потом рука Тэхена плавно ложится на его бедро и нежно поглаживает. У Кима большие глаза и чертовски привлекательное лицо. Чимину не сравниться с этой богоподобной красотой. Тэхен лучше. Он красивее улыбается.       — Ты мне нравишься, — шепотом говорит парень, расплываясь в таинственной улыбке.       — А ты мне нет, — дерзит Чон, вызывая у Тэхена приступ смеха.       — Отличное чувство юмора, — говорит он, — ну, а если серьезно?       — Тогда пошли к тебе.       Чонгук никогда не кадрил в барах парней и тем более никогда не уходил с ними для продолжения вечера. Тэхен виснет на нем, шепчет непристойности, ведет себя свободно и ничего не стесняется. Отличный же вариант! Чон спрашивает, не смущают ли его шрамы, а Ким говорит, что это его фишка. Он выглядит сексуально. На самом деле Чонгуку плевать. Он просто хочет запихнуть в вязкую пустоту, чтобы оно там разбухло, избавив Чона от щемящего чувства нехватки, лишающего равновесия.       Они доходят до убогого жилища Тэхена, напоминающего барахолку, и уже на пороге вцепляются друг в друга. Целуются развязно и дико, Чонгук кусается, а Ким кусает в ответ. Тэхен доводит Чона до кровати и толкает на нее, спешно стягивая с себя одежду. Противно. Тошно. Отвратительно. Мерзко.       Он ведь красивый. Сексуальный. У него отличное тело и безупречное лицо. Парень-мечта. И целоваться в отличие от хена он умеет. Так почему? Почему он вызывает ужасное отторжение? Чонгуку не нравится, не хочется. Все не так. Ему неприятен этот парень, он не хочет его касаться, не хочет с ним быть, тем более не хочет с ним спать. Так зачем вообще его подцепил? Хотелось спастись, а в итоге.… Это не то, что ему нужно. Ему нужен другой.       — Я не хочу, — четко произносит Чон, но разыгравшийся Ким не слышит, трогает его за грудь одной рукой, а другой массирует пах. — Убери руки, — раздраженно шепчет Чонгук, пытаясь отодвинуть от себя Тэхена.       — Чего? Мы же только пришли. Хочешь, я возьму в рот? Там тепло и так хорошо…       — Я сказал тебе убрать руки, — повторяет Чон.       Ким только хохочет в ответ, расценивая это как веселую ролевую игру в недоступность. Он такое любит! Поэтому резво седлает бедра Чонгука и тянется к ремню на джинсах, умело его расстегивая.       — Убери нахуй свои грязные руки, иначе я тебе их в задницу затолкаю!       На этот раз действует незамедлительно. Обескураженный Тэхен останавливается, слезает с бедер Чона и отходит в сторону, нервно потирая руки. Вроде же все было отлично, что с ним произошло? Ким был уверен в том, что его ждет незабываемый вечер в компании загадочного сексуального парня с шрамированным лицом. А парень-то, оказывается, с головой не совсем дружит. То отвечает взаимностью, даже целует в губы, а сейчас так гневно отбивается. Ким совершенно не понимает, с чем все это связано. Давно у него не было таких странных любовников, не определившихся в своих желаниях.       — Ты в порядке? — аккуратно интересуется он.       Чонгук закрывает лицо руками и тяжело дышит. Голова кружится, тошнит, но хуже сердце: оно невыносимо сильно болит. Пустота пожирает его. Чон и не думал, что может так болеть от какого-то человека. Вернее сказать, от отсутствия человека. Раньше же его уже предавали. Мать, Сонхо, другие, но так больно не было никогда. Что это за проклятие такое? Неужели это действительно означает любовь? Эта раздирающая, всеобъемлющая боль, от головы и до самых пят, рвущая на куски, оставляющая после себя пустоту.       «Почему ты так поступил, Чимин?» — спрашивает самого себя Чон, силясь не заплакать.       — Может, тебе такси вызывать? Или еще чего?       — Да, — хрипло соглашается Чон, — я хочу домой.       Тэхен вызывает машину и даже едет с ним, изумляясь его хоромам. Помогает ему добраться до кровати и оставляет свой номер, несмотря на то, что Чонгук просто просит его уйти и забыть о случившимся.       — Это так, на всякий случай. Вдруг ты поймешь, что ты — моя судьба.       Чонгук смотрит запись с камеры множество раз. Детально рассматривает ее и анализирует. Перед кражей у Чимина был с кем-то диалог, который вывел его из себя. Произошло что-то ужасное, и потому он решился на этот отчаянный поступок. Его это не оправдывает. Он мог позвонить Чону и попросить помощи. Чонгук бы ему никогда в этом не отказал. Но уже все сделано. Назад дороги нет. Но что же стало причиной? Неужели действительно что-то случилось с его мамой?       Чон волнуется. Вдруг это что-то серьезное? Он говорил что-то о болезни, о долгах. Ему точно нужны деньги. А Юнги же не стал платить ему за этот месяц, хотя он почти кончился. Что же будет делать Чимин? Чонгук не хочет переживать о предателе, но не может. Это же его Чимин. Он слишком его полюбил, он слишком к нему привязался, он слишком ему открылся. Такую связь уже нельзя разорвать.       «Встретимся в два часа у метро», — пишет Чонгук, а Чимин незамедлительно отвечает.       Чон не собирается его прощать. Возможно, у Пака действительно серьезные проблемы с деньгами, но использовать его… Это нечестно. Несправедливо. Чонгук даже начинает злиться, ожидая прихода Чимина. Ужасно злиться. Он же знал, сколько Чон пережил, и все равно сделал это. Любит ли такой человек? Вряд ли. Они же обещали, что будут друг с другом честны.       — Ты даже вышел днем, — счастливо произносит Пак вместо приветствия, нежно улыбаясь. Он выглядит лучше, чем ожидал Чонгук. Очередной укол в сердце. Естественно, страдал здесь только влюбленный Чон. Возможно, что все сказанное им — театр. Почему нет? Ведь мама-то не болела, и тут вдруг при смерти. Возможно, что Чимин просто играет. Жаль, что сыграть потерянность и боль не может.       — Я пришел, чтобы отдать деньги. — Чонгук пытается не обращать внимания на Чимина и свое рвущееся сердце, он вытаскивает конверт из кармана куртки и протягивает Паку. — Ты их заслужил, так что возьми.       Чимин не двигается. Смотрит на руку странным взглядом.       — Мне не надо, оставь их себе, — говорит он, поднимая на Чона глаза.       — Не говори глупостей! Твоя семья нуждается в этих деньгах. Я ничего не скажу Юнги, просто возьми.       — Я был с тобой не только ради денег, я не использовал тебя, Юнги-хен неправильно понял.       — Да, да, я уже слышал, — не желая вникать в подробности, кивает головой Чон.       — Поэтому я не могу их взять. И не хочу.       — Чимин, хватит ломать драму. Я же сказал: Юнги ничего не узнает. Тебе нужны были эти деньги, так возьми их.       — Чонгук, хватит обесценивать мои чувства! Я сказал, что делал это не ради денег!       — Ну и отлично. Рад, что это так.       — Ты мне не веришь….       — И это твоя вина.       Чимин каменеет. Чон старается не реагировать, но обескураженное лицо хена все же причиняет ему боль. Не надо так жалостливо смотреть. Это против правил. Чонгук не хочет больше жалеть его, не хочет его любить, не хочет…. Совсем не хочет. Только обнять и не отпускать.       — Прости, ты прав. Я должен был тебе об этом сказать. Но тогда я был напуган, а потом… Я не хотел, чтобы ты усомнился во мне. Думал, что успею вернуть их раньше, чем ты заметишь их пропажу. Но я никогда не делал это ради денег. Ты мне действительно очень нравишься, Чонгук.       — Нравился даже если бы я был нищим затворником? — усмехается на манер Юнги Чон, даря улыбку-оскал, понимая, что от собственной раздирающей боли и пустоты хочет сделать больнее хену.       — Мне жаль, прости.       Чимин вдруг кланяется, а затем резко разворачивается и уходит, оставляя ошеломленного Чона стоять с вытянутой рукой, сжимающей заветный конверт. Чонгук видел, что в глазах Пака блестят слезы. Он набивает себе цену? Пытается провести? Хочет обмануть? Чонгук не двигается, наблюдая за тем, как все дальше удаляется Пак, даже не оборачиваясь. Чонгук считает до десяти. Сомнения тают, как льдинки в бокале. Чимин продолжает идти. Чон понимает, что сейчас его подхватит людской поток, и больше они….       Может, все же он говорил правду?       Опять вспоминаются руки, поцелуи, слова любви.       «Чимин, ты действительно меня любил?»       Чонгук срывается с места, врывается в толпу, забывая о злых взглядах и языках, отпуская все свои страхи и тревоги, оставляя только один, жемчужиной запертый в ракушке: страх остаться одному навсегда, отпустив единственную протянутую руку. Чон кричит драгоценное имя, рыщет по сторонам, заглядывает в пустые лица, но не находит ни одной знакомой черты. Люди прибывают, следы исчезают, Чонгук остается стоять один, вглядываясь в бушующий сонм и не находя того единственного.       С этого дня Чимин исчез из жизни Чонгука навсегда.