Проснуться от нежного прикосновения тонких пальцев к губам — что может быть лучше. Лениво приоткрыв один глаз, я чмокнул мягкие подушечки, улыбаясь слегка взъерошенной девушке. Она такая красивая по утрам, сонная и теплая, особенно если не ворчит. Пахнет еще совершенно особенно, уютнее и слаще. И ей явно нравятся мои губы.
Игриво прищурившись, она взяла меня за руку, потянула ее вниз, приглашающе направила. И довольно прикрыла глаза от ласки, дрожаще вздохнула, прижала мои пальцы сильнее к влажным горячим губам. Боже, я даже не знаю, какие ее губы мне нравятся больше.
Подавшись ближе, я поцеловал ее, медленно и глубоко, получил заинтересованный ответ и откинулся на спину, потянув девушку за собой. Пташка податливо устроилась на мне верхом, взмахнув потрясающими крыльями. Позволила мне гладить тонко сложенное тело, прогнулась, тихо постанывая от прикосновений к груди. Я приподнялся на локте, до умопомрачения нуждаясь в поцелуе, и уставился в темноту.
Ни утреннего света из окна, ни возбуждённой нежной птички на животе. Только боль в плече, издевательское покалывание где-то в макушке и гребаное одиночество.
Потянувшись за телефоном, я хмыкнул. Проснулся между волком и собакой, как теперь заснешь. Анальгетик специально оставил на кухне, чтобы не есть пачками, не пойду же посреди ночи по дому бродить.
Жмурясь, я с усилием потёр лицо и постарался расслабиться, откинувшись на подушку. Уже физически необходимо погладить мягкие перья, обнять ее, потереться. Когда Кристина спит, можно многое, а ещё она похожа на ангела, спокойная ведь, это редкость. Но мой ангел третьи сутки без сознания.
Поморщившись, я нахмурился, не открывая глаз. Но мысли — не семья, не разбегались и не подчинялись от сурового вида. И та девушка, что нагло приставала ко мне в баре, тоже не особо боялась. Бесстыже флиртовала, а потом, когда я целовал ее, текла и едва не постанывала. Мне казалось, что это будет неплохой местью за поцелуй Кристины с Истинным, пусть об этом будем знать только я и эта милашка. Ей явно до дрожи нравилась моя внешность, властность, очевидная обеспеченность, поцелуй. Целуя ее, глубоко и без лишней страсти, я по привычке придерживал острый подбородок двумя пальцами, но она бы не стала вырываться. Эта молоденькая бета не возражала бы, даже если бы я решил разложить ее прямо на столе, при всех.
Но я целовал ее и думал, что хочу такой полный взаимности, покорный поцелуй от своей гарпии. Вредной, как полагается гарпии, иногда невыносимой, но необходимой мне. Потому что только она со мной искренна, потому что она прекрасна, очаровательна, с ней хорошо и уютно, потому что она такой разносторонний и интересный человек. Так вот, по общению, и не скажешь сразу, что омега. И я бросил все и поехал к ней, вредной, невыносимой и необходимой, за таким поцелуем.
Бессильно рыкнув, я постарался выкинуть из головы чёртовы мысли. Но в ноздри будто снова забивался запах крови, перед закрытыми глазами всплыли кровавые лужи, ведущие к входной двери. Мне казалось, что я едва прокусил кожу, ну ведь у омежек такая нежная кожа. А потом, увидев черные в искусственном свете пятна на лестнице и вниз, протрезвел за одно мгновение.
Усмехнувшись без грамма веселья, я перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку. Теперь на ней точно будет моя метка, пусть и не настоящая. Стоит благодарить судьбу, остатки разума в моей пьяной голове или не знаю, что еще, раз уж я все же не откусил от нее кусочек. Впрочем, до этого было совсем немного.
Встать и заняться делами? Так себе идея. Во-первых, нужно выспаться, много дел днём. Во-вторых, все подумают, что я уже привык к пернатой грелке и не могу заснуть без нее. Как меня уже заебала эта публичность! И все станет только хуже в январе. Ну, по крайней мере, жить буду один, у охраны не будет слышимости. Птенчику вот будет тяжело без окон, она любит, когда много света. По крайней мере, с весны дам ей доступ на крышу, всё-таки одно из самых высоких зданий в городе, пусть летает, сколько хочется. Лишь бы не пыталась улететь.
Утро было расписано по минутам, я мотался со встречи на встречу, заезжал в офис, обедал в машине на ходу. Но при этом смог выделить полчаса и навестить Кристину.
Ничего не изменилось, она все так же, бледная и больше похожая на труп, лежала на больничной койке, раскинув крылья. Под спиной у нее пластиковая подставка в форме бабочки, поддерживающая плечи и вдоль позвоночника, в предплечье катетер, шея вся перебинтована. Меня грызло нездоровое любопытство, хотелось посмотреть, насколько сильно я ее укусил, но снимать повязку я не буду, там и без того зашивали сосуды, если откроется кровотечение, последствия будут не самые благоприятные. Просто чудо, что оказалась в прямой доступности ее третья положительная, иначе все было бы не так радужно.
— Ты уже заходила к омежке? — ухо невольно дернулось в направлении звука, но дверь в коридор уже закрыта.
Аккуратно переступив кончик крыла, я приблизился к постели.
— Там посетитель, позже, — откликнулся второй голос, — ей так повезло с альфой, просто зверь в постели, наверное, всем бы такую страсть.
Сжав зубы, я присел на край постели. Да уж, "повезло". Иногда, в моменты злости, я все порываюсь вышвырнуть ее из своей жизни, дать долгожданную свободу и успокоиться самому. Мы не подходим друг другу, это очевидно, как бы я ни пытался это игнорировать. Вряд ли ей вообще кто-то подходит, если только склонный к излишним розовым соплям импотент. Но не могу. Нужна. Дело уже давно не в азарте, который в сентябре заставлял меня подчинять и ломать под себя строптивую птичку. Хочу видеть ее по утрам, хочу целовать, радовать, прикасаться. Просто тоже хочу. Любил бы, скорее всего, если бы мог. Истратил метку на никчемную блядь, а теперь не могу относиться к женщинам нежнее. Вернее, могу, но эта гормональная поблажка, благодаря которой все альфы, агрессивные по природе своей, прощают омежкам все и пускают слюни от огромной любви, у меня уже отсутствует. Может, это к лучшему. Только для дел семьи, не для Кристины.
Медсестры трепались о том, что я, явно занятой и серьезный мужик, каждый день нахожу время приехать проведать свою девушку. Я бы хотел приезжать два раза в день, три, пять, сидеть здесь сутками. Мне не по себе, когда она не в моем доме, пусть у дверей и стоит охрана. Хочу, чтобы первым, что птичка увидит, открыв глаза, был я. Хочу видеть ее по утрам, валяться рядом, обнимать, пока она сонно ворочается и вздыхает. Уже и не знаю, чего опасаться — что она убежит, что ее похитят или что сюда припрется этот престарелый придурок.
Коснувшись теплой щеки, я нежно поцеловал ее в уголок губ. Конечно же, моя девочка очнётся. Все будет хорошо.
Встав, я одернул рукава пиджака, застегнул его на одну пуговицу, снова перешагнул через крыло. Размер палаты позволил бы разместить оба в выпрямленном виде, но оно перевязано у локтя, чтобы поменьше двигалось, так что все осталось так.
Остановившись у двери, я некоторое время смотрел на стальную ручку и слушал ровный писк кардиомонитора. Не хочу уходить. Хочу ещё побыть с ней, подышать ее запахом, смешанным с лекарственной вонью больницы. Но времени нет. Ничто и никогда не будет мне дороже семьи и связанных с ней обязанностей.
— Егор? — совсем тихо и слабо, больше выдох, чем произнесённое имя.
— Доброе утро, птенчик, — вернувшись к постели, я ткнул в кнопку вызова врача и присел на край. Морщась, Кристина завозилась, явно собралась сесть, так что я положил ладонь ей на плечо, — полежи, не двигайся пока.
Хорошо, что я замешкался. Ушел бы — и пропустил особенный момент пробуждения. Можно было бы списать это на поцелуй любви и прочие сказочные вещи, если бы я не целовал ее в каждый приезд.
— Где я? — с трудом выдавила она, облизывая пересохшие губы.
— Прости, я сильно тебя укусил, — мягко взяв ее холодную лапку в ладони, я наклонился и поцеловал тонкие пальчики. На ее лице отразились одновременно понимание, страх и неприязнь, пташка хотела отобрать руку, но сил у нее было немного, так что я сделал вид, что не заметил эту слабую попытку, — завтра уже заберу тебя домой, птенчик, не переживай.
— Я не хочу, — еле дышит, а туда же, уже сопротивляется.
В дверь палаты вежливо постучал доктор, так что я снова наклонился и максимально нежно поцеловал ее.
— Поговорим завтра, моя маленькая, отдыхай, — положив ее руку туда, где взял, я встал и предпочел думать, что слеза по ее виску скатилась от недостатка обезболивающих.
Она принадлежит мне, а я от своего не отказываюсь. И даже не волнуюсь, что она может кому-то рассказать предысторию. Во-первых, вряд ли кто-то поверит. Во-вторых, никто не увидит в этом трагедии, подумают, что омежка преувеличивает или привирает. В-третьих, даже если кто-то и поверит, и воспримет всерьез, никто не может мне указывать.
Долгий, полный забот день подходил к концу. Откинув голову на плотный кожаный подголовник, я прикрыл глаза. Сейчас ужин, душ, пятьдесят грамм и спать. На завтра освободил вечер, в пять заберу птичку из клиники, в "скорой" ее сюда привезут, днём с ней будет медсестра, но угрозы для жизни уже нет. Все будет хорошо. И к Новому году она должна уже оправиться, сможет побыть со мной пару часов на приеме, но долго мучить не буду.
Вздохнув, я глянул в окно. Все ещё стоит, сука.
— Останови, — бросил я.
Водитель немедленно прижался к тротуару, не доехав до ворот всего пару метров. Я вышел из машины, плотнее запахнул пальто, поднял воротник. Холодно сегодня, да и вся следующая неделя будет холодной.
Спокойно прошествовав через дорогу, я остановился рядом с Никитой. Он хмуро на меня уставился, даже гневно встопорщил собачьи уши. Собак этих, как... Как собак нерезаных. То ли дело коты — и редкие, и мурчат, и ещё миллион плюсов. Уши вот только почти всегда великоваты, а уж у меня их на троих.
— Сигарету? — вполне мирно предложил я, вынимая одну из пачки.
— Не курю, — практически огрызнулся Истинный моей девушки.
— Дело твое, — прикрыв ладонью зажигалку, я глубоко затянулся и с дымом сказал: — уходи.
Стоит напротив калитки практически круглыми сутками, потому что охрана прогнала на другую сторону улицы, а то ломился во двор и вообще мешался под ногами.
— Где Кристина? — мгновенно завелся альфа, но я сильнее физически, моложе, лучше подготовлен, на меня быковать чревато, даже если сбросить со счетов семью. — Дай нам поговорить!
Даже смешно смотреть на альфу, который толком в жизни и не добился ничего. Крохотная фирма по определению пород, три с половиной человека в штате, практически поровну делят акции и прибыль. Это уровень беты, не более. Сильный, от природы одаренный феромонами и настойчивостью альфа добивается большего, куда большего. Этот мир устроен так, что действительно серьезная борьба за сферы влияния и власть происходит только между альфами, бетам в верхах делать нечего, они не могут создать себе достаточно авторитета. Выходит, судьба действительно не так уж слепа — так себе альфа и так себе омега стали Истинными.
— Она не здесь, — ровно ответил я, стряхивая пепел на расчищенный от снега тротуар, — и она просила тебя уйти. Оставь ее в покое.
Я в точности знаю, что они друг другу сказали тогда. И меня злит, что из беспокойства о нем моя птичка сказала именно это. Так сильно хотела уберечь его, что вырвала у себя самой из рук даже призрачную надежду на счастье с Истинным. Как жертвенно, твою мать. Убить бы ее за эту заботу. Убить бы его и сказать, что уехал. Быстро забудет, по крайней мере, до сих пор она редко его вспоминала. Говорят, даже без метки, даже не зная Истинного или Истинную в лицо, люди впадают в депрессию, если умирает их вторая половинка, а у моей птички и без этого достаточно поводов для расстройства, пока зима и повреждено крыло.
— Ты дебил или прикидываешься? — Никита угрожающе шагнул ко мне, я же и ухом не повел, спокойно затянулся. — Мы Истинные! В покое она может быть только со мной!
Мне безумно хотелось ответить что-то в стиле "жопу поднял — место потерял", но это будет очень не солидно. Умный такой, трахнул и свалил, жена у него, видите ли, дети. А я мучился, приучал, бесился, добивался. После меня ей, наверное, с кем угодно будет лучше и спокойнее. Но это "после" наступит не раньше, чем я этого захочу. И вряд ли с тем, кто старше на двадцать три года, неужели не нашлось во всем мире такого же прибитого на голову сверстника?
— Что же ты не был таким настойчивым четыре года назад? — я улыбнулся уголком губ, сунул одну руку в карман пальто. — Ее очень обидело, что ты бросил ее, теперь она со мной, я надёжнее, — он хотел что-то ещё сказать в ответ на эту очень вольную интерпретацию прошлого, но я поднял руку с сигаретой, прерывая, — проваливай к черту, пока ещё можешь ходить. Если будешь искать с ней встречи, для тебя все плохо кончится.
Отвернувшись, я пошел к дому. Предупреждение я вынес, весьма вежливое и спокойное, дальше уже все зависит от его решения. Я не чураюсь самых жестких методов, когда доходит до моей собственности, особенно самой важной.
— Да кем ты, блять, себя возомнил? — процедил мне в спину Никита.
Я не постеснялся остановиться посреди дороги и обернуться, чтобы сказать:
— Мужчиной, которого она любит.
Да, я себя таким возомнил. Может, это и не соответствует действительности. Но полюбит рано или поздно, куда денется.
***
Меня обкалывали такими классными обезболивающими, что я не чувствовала тела вообще. Хирург, бета средних лет, во время перевязок что-то восторженно щебетала о моем потрясающем альфе, страстном, внимательном, нежном, пусть и слишком порывистом, но я предпочла не слушать. Так будет спокойнее.
Переливание крови, капельницы, срочная операция по сшиванию сосудов — а ведь Егор просто напился. Я чуть не отправилась на тот свет дважды за день, и даже не знаю, когда была к этому ближе. Он просто взял и перегрыз мне яремную вену за то, что я сравнила его со всеми остальными похотливыми альфами. Конечно, не только поэтому, мне ещё досталось за поцелуй Никиты, за утреннее, за попытку самоубийства. К синякам на бедрах прибавились синяки на локте и плече от падения, а ещё огромные расплывчатые гематомы от капельниц. "Прости" сказал, "сильно укусил", блять. Радует только, что я не умерла, не хотелось бы оставить это решение ему. Это уж точно произойдет тогда, когда мне захочется.
Телефон мой оказался неизвестно где, зато Егор заботливо оставил ещё в первые сутки планшет. Это мне медсестра сказала. Планшет, который даже к вай-фаю не подключался, выдавал запрет, не говоря уже о мобильной сети. Только имеющиеся две книги и приложение с раскрасками по номерам. Время тянулось очень долго, так что от нечего делать приходилось занимать себя хоть так. Укусил он меня за левую сторону шеи, вывих крыла никто не отменял, так что ворочались обе руки очень тяжело, но я упорно сама держала планшет, сама брала стакан с водой, сама старалась все делать. Головой вот только двигала минимально, боясь за целостность швов. Смелость и принципиальность мне позволяли только все те же обезболивающие, стоило представить, как будет больно, когда их действие кончится, подкатывало истерическое хихиканье.
Вся эта суета помогала отвлечься от мысли, что я никуда сейчас не могу деться от человека, готового убить меня за свои и мои амбиции. Перегрызть горло, как дикое животное. Оставалось малодушно надеяться, что врач не разрешит ему забирать меня отсюда, но, господи, когда и кто Егору что-то мог запретить? Хирург с сомнением говорила, что это нежелательно, но, судя по тому, что в назначенное время кошак пришел, взял меня на руки и вынес из палаты, чхать ему уже и на мое здоровье.
Домой он заносил меня тоже на руках, как принцессу или невесту. Я сильно сомневалась, возможно ли так протащить меня в дверные проемы, но, конечно же, мистер Идеальность ухитрился. Уложил меня на кровать, пристроил под спиной холдер, подушками удобно обложил. И за все время ни слова не произнес, даже жутковато. И противно. Противно было опять оказаться в его доме, противно было видеть его, противно было понимать, что все останется по-прежнему.
Сидеть мне не запрещали, так что ужинала я сама, сидя на постели. Если можно назвать ужином разнообразные пюре, которые не нужно было жевать и лишний раз напрягать шею. Егор сел рядом с тарелкой в руках, молча жевал свой изысканный ресторанный ужин.
— Нам нужно поговорить? — все же мягко выдал он, накалывая на вилку половинку маслины.
Нет, блять, все прекрасно! Идиллия, нахуй!
— Только если о том, как ты меня отпустишь уже, наконец, — ровно ответила я, набирая в ложку картофельное пюре.
Сейчас я не могу даже встать без помощи, не говоря уже о том, чтобы куда-то бежать. Но и ложиться с ним в одну постель я не хочу. Особенно с учётом вынесенного ультиматума. Не уверена, что он ещё действует, но обычно Егор от своих слов быстро не отказывается.
— И куда же ты пойдешь? — тон доброжелательный, а в глазах лёд.
До омерзения хорошо его знаю уже. Я бы хотела не знать, что означают угол наклона ушей, изгиб хвоста, разнообразные улыбки и движения бровей.
Да и, действительно, куда я пойду? Денег не особо много осталось, друзья только по переписке. Есть только одно место, куда я могу пойти в любое время дня и ночи, и меня примут, пусть и опять обольют оскорблениями, специальными и нечаянными, с головы до ног.
— К родителям, — ответила я, понимая, что это капитуляция.
Я зарекалась возвращаться в тот дом. Обиделась, обидела, отстранилась. Но ведь можно вернуться? Ведь не могут мне отказать в помощи родители?
— Да что ты, — со вполне искренним весельем улыбнулся альфа, склонил голову к плечу, — согласен, тебя примут. Но не будет ли тебе стыдно?
— Это за что ещё? — положив ложку, я уронила уставшую руку на постель и решила отдохнуть, так ещё и аппетит стремительно начал улетучиваться.
— Ты себе представляешь, сколько стоят лекарства, которые ты принимаешь каждый день и будешь принимать ближайший месяц? — раздражённо выдохнув, я закатила глаза. Опять деньги! — Перевязки, процедуры, лечебная физкультура и массажи, то есть все, что тебе необходимо для правильного заживления крыла и шеи?
Ну и какая скотина сказала, что не в деньгах счастье? Взвалить себя, побитую, недолеченную и потому неработоспособную на шею родителей? Ещё и перед праздниками, когда надо купить всем подарки и... И зачем я вообще об этом думаю? Конечно, он опять победил. Я могла бы бзыкнуть, позвонить папе, могла бы, конечно. Но мне, и правда, будет стыдно.
Есть ещё один человек, к которому я могла бы пойти. Но я сама его прогнала, вряд ли он теперь захочет меня видеть. Да и прийти, сказать, что из двух ненужных мне мужиков я выбираю менее жестокого — не грубо ли? Распорядиться его жизнью ещё грубее — Егор не простит. Ни ему, ни мне. И мне явно достанется меньше, хотя виновата буду только я.
***
Я с удовлетворением наблюдал, как птичка мечется в клетке с приоткрытой дверцей и боится выйти. Конечно, никуда я ее не отпущу, ни за что. Но не лучше ли показать ей, что идти-то некуда? Показать, что только я могу помочь, что только рядом со мной ей будет хорошо. Хрен с ним, купить ее, в некотором роде, потому что она не захочет взваливать на родителей лишние траты и терять способность летать. Помечется, покричит, поплачет — и успокоится. По крайней мере, пока не заживёт крыло, а там уж я разберусь.
Стоя в дверях гардеробной, я был готов прийти на помощь. Но она не просила, уперто переодевалась ко сну сама. Глядя на огромное красное пятно вдоль позвоночника от подставки, я прикусил губу. Меня злит, когда ей больно. Если я сам причиняю ей боль — это одно, виновник известен и может быть, при необходимости, наказан. Но эту боль, эти повреждения я не могу контролировать, и это выворачивает меня наизнанку.
До Нового года. Нужно дожить до Нового года, и у меня кончится время на такие раздумья. По крайней мере, до весны, пока не разберусь с новыми обязанностями и привилегиями. Самое главное — в моменты сильной загруженности не проворонить гарпию.
