В которой доктор Митчелл оказывается удивительно компетентным, весьма неопрятный агент вездесущего Большого Брата пытается стереть память Лили, а Волшебник Ленин, наконец, добирается до Косого переулка.
_____________________________________________________________________
Это произошло на ее шестой день рождения: знаменательное событие для Дадли — когда праздник был его — но несущественное для Лили; когда девочка, наконец, решилась посетить Косой переулок. — Это он? Само собой разумеется, Лили была далеко не так впечатлена, как того хотел Волшебник Ленин. В обычное время она никогда бы не согласилась с требованиями Волшебника Ленина, девочка стала экспертом в том, чтобы не поддаваться ему — это она делала практически постоянно. Он всегда дулся из-за этого или впадал в ярость, если подобное случалось довольно много раз подряд, но Ленин знал, да и Лили тоже, что он мало, что мог с этим поделать. Ленин нагло поселился в ее мозгу, и это имело свою цену: оказалось, что невозможно просто так жить за чужой счет. Лили предполагала, что события, которые привели ее в Косой переулок, ведут начало сразу после катастрофы, вызванной оперантом — специфическим ответом, выбираемым экспериментатором при выработке условного рефлекса — как позже заявил Волшебник Ленин, когда дом номер четыре на Тисовой улице почти полностью сгорел. Доктор Митчелл оказался вполне приличным психологом и хорошим парнем, учитывая, что он понятия не имел, что на самом деле происходит в жизни Лили. Она решила, что если бы они вместе оказались в ловушке на необитаемом острове без надежды на спасение, то Лили далеко не сразу прибегла бы к каннибализму. Таким образом, через неделю после катастрофы, вызванной оперантом, доктор все еще говорил с ней о ее чувствах, которые могли вызвать это происшествие, и о том внимании, которое она получила впоследствии. Несмотря на очень четкие инструкции тети Петунии о том, что Лили абсолютно точно запрещено говорить доктору Митчеллу обо всем, включая ее проживание в чулане, морение голодом и половину того, что дядя Вернон вообще когда-либо говорил ей; должно быть, девочка позволила себе что-то из этого упустить, поскольку к концу сеанса у доктора Митчелла было весьма задумчивое и обеспокоенное выражение лица. В конце сеанса он, наконец, сказал: — Элли, я думаю, что лучше будет организовать встречу с твоими родственниками: думаю, есть пара моментов, которые нужно обсудить в присутствии опекунов. Излишне говорить, что Дурсли не были довольны таким развитием событий. Потребовалось несколько телефонных звонков, несколько попыток упрятать Лили обратно в чулан, несколько звонов гонга смерти, чтобы убедить дядю Вернона, что вернуть Лили обратно в чулан было ужасной идеей, и несколько разочарованных мыслей от Волшебника Ленина, приказывавшего ей уйти уже, ведь: «Черт возьми, даже приют был лучше, чем это дерьмо!»; чтобы уговорить дядю Вернона и тетю Петунью прийти в этот кабинет с ней вместе. И даже тогда все не стало проще: было много обвинений со стороны тети Петунии, дескать, Лили нарушила их соглашение и проболталась доктору Митчеллу, а дядя Вернон был очень расстроен, что вообще ввязался в это. Подобно Волшебнику Ленину, он постоянно ворчал через равные промежутки времени, мол, Лили нужно было отправить в приют, где ей самое место — и девочке начинало казаться, что ей бы там понравилось. Волшебник Ленин не оценил сравнение себя с дядей Верноном, даже если оно было полностью обоснованным. Сам сеанс оказался чуть интереснее. — Итак, я рад, что сегодня мы смогли собраться все вместе; понимаю, что у Вас были некоторые конфликты во время планирования этой встречи, мистер Дурсль, но считаю, что было бы лучше встретиться всем одновременно, — руки доктора Митчелла сжались в кулак, стоило ему осмотреть присутствующих: грузный Вернон Дурсль, чей костюм трещал по швам, изможденная и худосочная тетя Петуния в одежде, которая выглядела нарочито дорого, но явно была куплена в обычном универмаге, а Лили оделась в свой повседневный наряд: подержанную одежду от Дадли — та была ей слишком велика да и заляпана весьма заметными пятнами. Дядя Вернон что-то проворчал, а тетя Петуния улыбнулась; Лили было почти больно смотреть, какой та была напряженной; девочка задумалась над тем, что, на самом деле, она никогда не видела, чтобы тетя Петуния когда-либо улыбалась, потому она, наверное, забыла, как делать это правильно. Все могло бы сложиться достаточно неплохо, как позже мысленно сказал Волшебник Ленин, если бы первым заговорил не дядя Вернон. — И что же теперь натворила девчонка, доктор? — спросил мужчина, скрестив руки и явно весьма спеша покинуть кабинет. Доктор Митчелл моргнул и взглянул на Лили, которая оглядывалась на него с несколько виноватым выражением лица: в прошлый раз она предупредила его, что эта встреча будет далеко не приятной, но тогда он ее не послушал, за что и поплатился. — Прошу прощения? — переспросил доктор, а затем продолжил. — О нет, я позвал вас сюда не потому, что Элли сделала что-то не так, просто хотел обсудить текущую ситуацию. — А что-то не так? — резко уточнила тетя Петунья, и ее улыбка увяла. — О, дорогая, — сухо прокомментировал происходящее Волшебник Ленин где-то на заднем плане, наблюдая за всем с тем чувством, которое можно было охарактеризовать только словом «лень», — похоже, твоя драгоценная тетушка подозревает, что ты рассказала о произволе, творящемся в ее семье. Давай посмотрим, как она справится со своей ролью в этом сценарии? В этот самый момент, чувствуя, что не может ни разозлить Лили, ни манипулировать ею, чтобы та помогла ему вновь стать Лордом Убийственных Авиалиний, Волшебник Ленин начал комментировать события текущего дня — столь плохо, будто это была ужасно написанная мыльная опера. Девочка легко могла вообразить, как он сидит в ее голове, бездельничающий перед зернистым экраном телевизора, который транслировал кабинет терапевта, ест попкорн и выглядит ужасно скучающим, на фоне плакатов с настоящими Лениным, Сталиным и Мао, которыми были обклеены стены позади него. У Лили сложилось впечатление, что мужчина обиделся за этот образ, но слишком устал и заскучал, чтобы что-то с этим сделать. Доктор Митчелл моргнул, наверное, удивленный резкостью, появившейся в голосе тети Петуньи. Он помолчал секунду, чтобы собраться с мыслями, а затем продолжил: — Ну, миссис Дурсль, я уверен — совершенно очевидно, что ваша племянница Элли весьма умна. «Умная» вполне даже может быть не совсем подходящим словом, скорее, одаренная. В обычной ситуации я бы предложил вам сыграть более активную роль в образовании Элли, заставить ее общаться со сверстниками, но, боюсь, что на данном этапе Элли просто не сможет разговаривать с другими детьми, особенно, в образовательном контексте. Похоже, это заставило и дядю Вернона, и тетю Петунью хорошенько пошевелить мозгами, потому что они тупо уставились на этого милого доктора. Наконец, дядя Вернон прервал молчание громким хмыканьем. — Одаренная? Теперь-то я знаю, что учились Вы в шибко престижном университете, но слушайте сюда, в этой девчонке нет ничего одаренного, она глупее камня. — Вы, должно быть, шутите, — пробормотал доктор Митчелл. — Я проводил с ней обязательные тесты, но ведь даже слушая ее речь можно понять, что она… — Никогда не говорила нормально — так, как наш мальчик Дадли — даже в самом начале болтала попусту, так и не сказав ничего толкового. Она просто говорит без умолку, вот и заставила Вас поверить, что умная, но мы-то, Дурсли, знаем ее получше — она Вам голову задурила. Доктор Митчелл недоуменно уставился на дядю Вернона, а затем продолжил, словно его никто не перебивал: — Я бы посоветовал вам перевести Элли в школу для одаренных детей или, по крайней мере, на соответствующую академическую программу, и записать ее на другие занятия, где она сможет общаться со сверстниками вне контекста академической успеваемости. Я бы также предложил проводить с ней больше времени, поскольку у нее довольно странные представления о своей… роли в семье, думаю, назову это так. Явно паникующая тетя Петунья на этот раз решила взять разговор на себя вместо дяди Вернона. — Что за странные идеи — чепуху — она Вам наболтала? — затем на ее лице появилась кривая, напряженная улыбка. — Говорю Вам, она просто полна всяких идей, прямо как моя сестра, но порой ее воображение выходит из-под контроля. — О чем думаешь? — спросила Лили у Волшебника Ленина, пока все отвлеклись. - Ну, ты ему сказала, что являешься заслуженной служанкой семьи, за что тебе начисляются проценты. Разумеется, Петунья Дурсль вполне могла подумать, что ты рассказала о количестве времени, проведенного в чулане, или о том, что ты регулярно голодаешь, когда тебя наказывают за плохое, как они считают, поведение. Должно быть, она долго и упорно раздумывала, отправлять ли тебя сюда сразу же — Вернон, конечно же, не слишком-то размышлял об этом — но, предполагаю, что последняя попытка самоубийства во дворе миссис Фигг попросту не оставила ей выбора, — суховато ответил Волшебник Ленин тем тоном, которым обычно читают лекцию, а потом добавил вскользь. — Знаешь, несмотря на все наши различия, скажу, что тебе и впрямь удается сделать свою жизнь довольно занимательной, Лили. Только ты могла вызвать подобное безумие еще до своего шестилетия. — Элли? Внезапно все посмотрели на нее; девочка моргнула и огляделась, рассматривая самые разные выражения лиц: беспокойство у доктора Митчелла, тревогу у тети Петуньи и смутное раздражение у дяди Вернона. — Ой, простите, мы сейчас говорили о… На самом деле, Лили не могла вспомнить, потому что была слишком сосредоточена на наблюдениях за реакциями каждого из присутствующих, а еще на уделении должного внимания Волшебнику Ленину. С тех пор, как тот объявил о своем присутствии в ее мозгу, стало трудно сосредотачиваться на физических объектах: таких, как Дадли или дядя Вернон, или тетя Петунья, или даже кошки миссис Фигг, за которыми следовало следить постоянно, чтобы не пропустить признаков подозрительной деятельности. Девочка не хотела произносить слово «реальных», поскольку с каждым днем усиливались ее убеждения о том, что реальность — ничто иное, как очень сложная (только малость неисправная) программа, которая медленно, но верно, разваливается, поскольку надлежащее обслуживание системы не проводилось вот уже тысячелетия. Кроме того, эти люди вряд ли заслуживали внимания, так что обычно не было нужды концентрироваться на том, кто, что и когда сказал, поскольку Дурсли чаще всего говорили об одном и том же. Лили заметила эту закономерность еще с трехлетнего возраста, тогда она стала считаться достаточно ответственной, чтобы начать выполнять ряд обязанностей в качестве служанки, поскольку «раз уж эта уродка может разговаривать, как ходячий словарь, то, безусловно, она может и дом убрать, стать хоть чем-то полезной». Время от времени у тети Петуньи случались проблески оригинальности, и Дадли медленно, но верно учился общаться предложениями, в которых было более пяти слов одновременно, а вот дядю Вернона, похоже, заело на мысли отправить ее в приют и прекратить ее уродские делишки (не то, чтобы Лили когда-то узнавала конкретно, что это за «уродские делишки», насколько она смогла понять, это частично связано с ее манерой общения, а еще — с глюками). И вправду, не было никакого смысла обращать на них внимание. — Мы обсуждали твой перевод в другую школу, — весьма кратко резюмировал доктор Митчелл факт, наиболее ценный для Лили. — О, — отозвалась девочка, хотя она понятия не имела, к чему они, в итоге, пришли. Возможно, поняли, что она догадалась об эксперименте*, и решили перевести его в другое место, чтобы не портить результаты, — оки-доки, у меня нет с этим проблем. Должно быть, Лили пропустила что-то весьма важное, поскольку атмосфера в кабинете стала еще более напряженной и неловкой, чем прежде. Она не помнила, что рассказывала доктору Митчеллу что-то настолько ужасающее — ну, помимо того, что является служанкой, связанной договором, но ведь это не было такой уж большой тайной или чем-то вроде того. Если бы не ящик Скиннера и гонг смерти, Лили до сих пор жила бы в каморке прислуги вместе с пауками и мигающей лампочкой, и была той, кто делает солидную часть работы по дому — настолько солидную, что становится непонятно, как она еще не отработала свой долг. — Ну так что, мы с этим закончили? — спросила девочка, когда почувствовала, что молчание затянулось до нелепости. Лили довольно долго не подозревала, что этот сеанс станет куда более значимым, чем другие. Ее не перевели в новую школу — дядя Вернон отказался — но девочка и не особо была на это настроена. Она, на самом деле, не интересовалась школой и не считала, что учебное заведение для одаренных детей будет намного лучше обычного. Кроме того, если Волшебник Ленин не солгал, то общество манипуляторов глюками придет за ней на ее одиннадцатый день рождения, чтобы осчастливить рассказами о единорогах и гномах (то, что он сам не в восторге от некоторых реалий собственной культуры, воспринималось Лениным слишком близко к сердцу). В течение следующих месяцев Лили ходила в школу, присматривала за миссис Фигг, навещала дядюшку Смерть и медленно, но верно, расширяла свою коллекцию книг, совершая набеги на гаражные распродажи по соседству. Единственным реальным различием стало то, с какой напряженностью доктор Митчелл осматривал ее и задавал вопросы. Он спрашивал про обычные темы: о школе и ее чувствах, о жизни в целом, но еще появились и новые. Очень конкретные вопросы: — Этот синяк на твоей руке, Элли, помнишь, откуда он у тебя? По словам тети Петуньи, пока они ехали в машине, Лили никогда не должна рассказывать, что синяки оставлены дядей Верноном. Еще девочка ничего не говорила о синяках, оставленных Дадли, хотя их было большинство. В школе Дадли совершенствовался в военном искусстве, нанимая новобранцев, чтобы структурировать эту злобную толпу и сколотить из нее банду для погони за чокнутой уродкой с палками. К несчастью для Дадли, делал он это одновременно с превращением себя в маленькую копию дяди Вернона. Полный Дадли становился все пухлее, так что было очень легко спрятаться от него, если у нее получалось взобраться на крыши игровых сооружений. Иногда, когда Лили отвлекалась на разговор с Волшебником Лениным или на планирование очередного способа, как попасть к дядюшке Смерти, Дадли подкрадывался к ней и совершал несколько удачных тычков. Ничего и впрямь не изменилось — школа закончилась, и Лили вернулась к дням, загруженными делами: работала в летнем садике, пропалывая сорняки и поливая растения под бдительным взором надзирательницы тети Петуньи. Это произошло, казалось бы, случайно: однажды Лили сидела во второй спальне Дадли, в которой, как она позже утверждала, просматривала книгу по психологии, что вполне могла оказаться полезной в будущем; как вдруг тетя Петунья распахнула дверь и закричала на нее: — Что ты ему сказала?! Лили моргнула, отрывая взгляд от текста на напряженное и очень испуганное лицо тети Петуньи, и подумала — не пропустила ли она какой-то контекст, чтобы согласиться с этим предложением — потому уцепилась за произнесенные слова. Дурсли не любили лишние ответы или вопросы, так что ей нужно было что-то придумать: может быть, под «ему» имелось в виду что-то общее, словно Лили рассказала что-то всему человечеству, но обычно она не обращалась к человечеству, как к общей массе, потому она выдумала ответ на месте: — Сказала ему, что я — Элинор, дочь Джеймса — разрушителя миров? Тетя Петунья оказалась слишком расстроенной, так что даже высказалась насчет ее слов: — Психологу, мелкая паршивка, какую ложь ты наболтала этому психологу? Что-то в докторе Митчелле испугало тетю Петунью. Почти так же, как Волшебника Ленина инстинктивно передергивало при одной только мысли о психологии вообще, тетя Петунья теперь всегда казалась более резкой и чуть более напуганной — с тех пор, как в их жизни появился доктор Митчелл. Тетя Петунья нервничала в больнице после того, как обнаружила Лили в чулане без сознания почти мертвой, была в ужасе после того, как Лили навестила дядюшку Смерть у миссис Фигг, но психолог почему-то казался ей хуже всего этого вместе взятого. Она всегда давала Лили распоряжения о поведении с психологом, каждый раз, когда у нее был назначен сеанс, в обязательном порядке; одни и те же правила, снова и снова, о чем не следует упоминать, и еще добавляла несколько новых — просто, чтобы обезопасить себя. Костяшки ее пальцев белели, когда Петунья вцеплялась в руль, она даже не смотрела на Лили, когда говорила ей все это. Лили не лгала — это было ее собственным главным правилом — порой она опускала некоторые истины, но никогда не лгала напрямую. Доктор Митчелл, на самом деле, не был исключением — конечно, о многом Лили не упомянула, но и не придумала ничего из того, что рассказывала ему. — Я бы на твоем месте говорить этого тетке не стал, это не совсем то, что она хочет от тебя услышать, — вмешался Волшебник Ленин мудрым советом. — Видишь ли, когда твоя тетя спрашивает, что ты там наврала, то на деле имеет в виду — какие правдивые факты о своей жизни ты ему поведала. Например, тот факт, что всего несколько месяцев назад ты была заперта в чулане и голодала, как собака. В словах волшебника Ленина был смысл; за последние пару месяцев девочка узнала, что он очень хорош в разъяснениях того, о чем думают люди — гораздо лучше, чем Элли. Это было своего рода хобби: смотреть на человека и видеть, что тот думает, что собирается делать — это отвлекало от постоянно растущей скуки, ведь Ленин застрял в ее голове без доступа к своему драгоценному революционному движению. В конце концов, она навестит его товарищей, но не в пять лет, а подождет, по крайней мере, восьмилетнего возраста, а там уже побродит по магическим гетто Лондона. — Ну так, — подумала Лили в ответ Волшебнику Ленину, все еще глядя на тетю широко раскрытыми глазами, — что мне ей сказать? — Ну, это немного сложный вопрос, Лили, — сказал Волшебник Ленин, и снова у нее появилось отчетливое ощущение, что для него происходящее похоже на просмотр ужасно скучного телешоу, в котором он точно знал все реплики и их очередность — в отличие от самой Лили. — Видишь ли, Петунья Дурсль теперь осознала, что находится в несколько затруднительном положении. Что-то из того, что ты рассказала психологу, еще, возможно, встреча с твоей семьей и слова дяди Вернона о твоей ненормальности подсказали ему, что все это может быть далеко не самой заботливой средой. Прибавь к этому факт, что пятилетний ребенок планировал самоубийство и пытался покончить с собой несколько раз — вот тебе картина очень неблагополучной семьи. После того, как несколько недель подряд у тебя обнаруживаются синяки, некоторые довольно неприятные, и ты говоришь, что их тебе наставил твой пузатый кузен, а еще тот факт, что твои тетя и дядя, кажется, делают все возможное, чтобы тебя не признали одаренной, доктор, вероятно, почувствовал, что имеет все основания позвонить кому-нибудь, чтобы изучить ситуацию более тщательно. Я не знаю теперешней специфики, ведь прошло пятьдесят лет с тех пор, как мне приходилось обращать внимание на подобную маггловскую чепуху, но я вполне уверен, что, если они найдут достаточно доказательств, то отправят тебя куда-нибудь в другое место и Дадли, возможно, тоже. Каким-то образом Лили поняла, что Волшебник Ленин не хотел, что она вывалила все это прямо на тетю Петунью — это было не слишком-то хорошим ответом, излишне длинным и оскорбительным для Дурслей. — И что же это должно значить? — Это значит, Лили, что сейчас ты можешь говорить, черт возьми, все, что захочешь, потому что это не будет иметь значения: тетя Петунья не сможет запереть тебя в чулане и заморить голодом, или избить до полусмерти, если кто-то собирается прийти и проверить твои условия проживания. Под конец его голос звучал немного раздраженно, почти разочарованно, будто бы Ленин надеялся, что она обратит внимание на тот гигантский бессвязный монолог, который он только что произнес; с Волшебником Лениным было интересно, и Лили проводила большую часть времени, болтая с ним о вещах, вроде психологии, политики, коммунизма, глюках — о всяких важных вещах, но порой он хотел от нее большего. Еще девочка чувствовала, что ему немного стыдно, что он проводит время, разговаривая с ней, что с нетерпением ждет их бесед и ее ответов — будто бы это было столь незначительно для его эго, что Ленин должен опускаться до такого. — Ну, я на самом деле не лгала, но упустила несколько мелких деталей, — сказала Лили своей тете после долгого молчания. Тетя Петунья стояла с таким видом, словно все ее страхи сбылись, и захлопнула дверь перед лицом Лили. — Не за что?.. — сказала девочка ей вслед. Позже в тот же день, спускаясь утром по лестнице, она проходила мимо кухни и услышала резкий шепот голосов тети Петуньи и дяди Вернона. -… Боже мой, Вернон, они направили к нам социального работника, социального работника — ты понимаешь, что это значит? — Мы дали ей крышу над головой, разве нет, не бьем ее, она сыта — мы все делаем хорошо, Петти, они ничего не смогут сделать. — Ох, я не знаю, Вернон, если бы не эти чертовы люди, моя сестра… Нам не следовало брать ее к себе в дом, даже если они вынудили нас, мы никогда не должны были этого делать. Ей здесь не место. На мгновение никто из них не мог вымолвить и слова, так что Лили вышла за пределы комнаты, едва решаясь вдохнуть, вслушиваясь в слова — упоминались некие они — все это звучало, как заговор — очень похоже на Большого Брата. Девочка задалась вопросом: пытались ли они наблюдать за Волшебником Лениным, поскольку она была единственной революционной фигурой, которая могла бы заинтересовать их, а они как-то сумели узнать, что он прятался в ее мозгу на протяжении последних четырех лет. — Лили, не будь идиоткой, — резко вмешался Волшебник Ленин. — Поверь, нет никакого Большого Брата, иначе я бы знал о нем. А теперь перестань болтать и обрати внимание на то, что может оказаться важным для нас. — Ты имел в виду меня, верно? — поправила его Лили: конечно, Волшебник Ленин жил в ее голове, но он отчасти был отстранен от происходящего. — Не задавай глупых вопросов. — Мы просто будем осторожны, — опасливо сказала тетя Петунья. — Это будет всего лишь на несколько часов, дадим ей указания и будем вести себя с ней, как с… представим, что она — Дадли на пару часов, а не одна из них, и тогда все получится, и они никогда не вернутся. Погодите-ка, Лили была одной из них, но вот она что-то не могла припомнить, чтобы работала на тайную полицию; у девочки начиналось складываться впечатление, что тетя Петунья и дядя Вернон сами толком не знают, о чем говорят, и своей излишней драматичностью пытались скрыть отсутствие понимания. — Полагаю, это была справедливая оценка твоих родственников, — Волшебник Ленин согласился с ней, но весьма рассеянно: он явно пытался выяснить, кто такие они, казалось, он сложил все воедино, но его мысли были затуманены, потому девочка никак не могла разглядеть, что конкретно это было. Единственное, что Лили сумела уловить — толпу людей в нелепо дорогих и красочных банных халатах, размахивающих очень короткими палками, из которых врывались лучи света. — Мы должны забрать ее от этого шарлатана, пользы он никому не принесет, — сказал дядя Вернон, что вызвало вздох у тети Петуньи. — Нет, Вернон, мы не можем… может, подождем немного, какое-то время она ничего такого не делала, так что, может, она… Теперь Лили смогла собрать воедино контекст того, о чем они, возможно, говорили: о ее визитах к дядюшке Смерти, которые, как обычно, происходили каждое воскресенье, просто она немного улучшила свои способы перемещения. После долгих исследований и размышлений девочка обнаружила, что смешивание определенных химикатов в закрытой комнате без доступа воздуха оказалось очень простым способом добиться своей цели, и что чердак для этого — превосходное место. Никто не заметил нескольких пропавших моющих средств, а если и заметил, то не задумывался над этим, и потому вся система отлично работала в течение нескольких месяцев. Именно в этот самый момент Лили решила, что это все интересные темы, которые дядя Вернон и тетя Петунья должны были обсудить, потому провальсировала на кухню, чтобы обозначить свое присутствие перед очередным раундом ежедневных заданий. Одно из них — которое тетя Петунья позже взяла на себя — заключалось в том, чтобы вычистить чулан так, словно в нем никто никогда не жил. Еще она купила Лили новую одежду, включая платья, которые девочка никогда раньше не носила, и сунула их в шкаф. В общем, Петунья была так занята приготовлениями, что к моменту появления социального работника комната Лили стала похожа на ту, что принадлежала Дадли. — Сейчас, — сказала тетя Петунья ей и Дадли, — когда придет милая леди из управления, я хочу, чтобы вы оба улыбались, Дадли — не забывай говорить Элли приятные слова, а Элли… молчи. И улыбайся всем. Так что Лили весело улыбалась на протяжении часа и ничего не говорила, кроме как по подсказке тети Петуньи, пока Дадли мрачно сидел перед телевизором, потому что ему не нравилось, когда ему указывали, что делать, даже если это нужно было всего на пару часов. Пришла социальная работница, осмотрелась, критическим взглядом окинула бледнеющие синяки на руках Лили, а затем ушла. После всего этого дела девочка пришла к выводу: «Ну, думаю, мы прошли проверку». По крайней мере, Лили так подумала, и в тот момент Волшебник Ленин был с ней солидарен. Это было грандиозное шоу для каждого из игроков, но Большой Брат был явно с ними не согласен. Была середина ночи следующего дня, Элли спала и вела мысленную беседу с Волшебником Лениным. Ее разум оказался очень динамичным — не всегда он представал страшной библиотекой, сегодня это был пляж, который можно было увидеть на любой открытке с изображением тропиков. Она и Ленин сидели на песке, глядя на закат; Ленин выглядел несколько нелепо в своих черно-красных одеждах, учитывая погоду, а Лили была в своем привычном наряде от господина Дадли. Мужчине, должно быть, было скучно — ностальгия или что еще, потому он поведал ей историю своей жизни — до того, как стал революционером, которого все так боялись. — Знаешь, у меня был друг, похожий на тебя, когда я был еще совсем молод, — отрешенно сказал он, глядя не на нее своими синими глазами, а задумчиво устремляя взгляд на багряную линию горизонта. — У нее даже были твои волосы. — Я думала, у тебя нет друзей, — вмешалась Лили, поскольку Ленин выглядел так, словно все оставшееся время собирается изливать на нее свои страдания и одиночество. — Ты права, позволь мне поправить это утверждение — она была моим единственным другом, — тем же ровным тоном отозвался мужчина, совершенно не выглядя обиженным, что было рекордом для их разговоров. — Очень умна, невероятно неуклюжа, с ней едва можно было вести диалог, но она была единственным человеком из всех, когда-либо встреченных мной, который мне очень понравился. Лили почувствовала себя великим собеседником — просто не с людьми физического плана, а с разумными существами, которых она знала не так уж много. — Ага, интересно, и что случилось? Тут Волшебник Ленин обернулся к ней, выглядя немного раздраженным, но не удивленным, будто он уже привык к этому чувству. — В каком смысле «что случилось»? Что-то должно было случиться? — Ну, ее же здесь нет, так ведь? Если только она возглавляет великое революционное движение в твое отсутствие — не хотела обидеть тебя или еще что-то в этом роде, я имела в виду эту твою революцию, — пояснила девочка, пытаясь представить себе таинственного друга Волшебника Ленина с волосами Лили, который не умел вести беседы. — Если хочешь знать, она выросла, ей стало скучно, и она вышла замуж за близорукого идиота с ужасными волосами, — отозвался Волшебник Ленин, а затем снова обратил внимание на закат. Лили на мгновение задумалась об этом. — Итак… ты сказал, что я вырасту, стану скучной и выйду замуж за близорукого идиота с ужасными волосами… звучит совсем не похоже на меня. — Нет, это не то, что я говорил, Лили. Когда-нибудь, Лили, я надеюсь, ты научишься разговаривать с людьми, не истолковывая их слова настолько буквально, что это вообще перестанет даже отдаленно напоминать изначальный смысл сказанного — но я никогда не считал себя оптимистом. — Ты — коммунистический революционер, Ленин, это весьма оптимистично. — Ах да, разумеется, а я когда-нибудь говорил, что я коммунист? Девочка безучастно посмотрела на него: конечно, он никогда не говорил этого прямо, но это всегда подразумевалось, к тому же, при каждой их встрече он носил коммунистическую одежду, потому просто обязан быть коммунистом. Именно в этот самый момент начались какие-то шумы, заставившие обоих посмотреть вверх. Лили довольно скоро узнала, что некоторые вещи можно заметить даже изнутри ее головы, обычно они не были столь деликатными, но порой девочка могла сказать, что происходит. Сейчас середина ночи, потому Лили не была до конца уверена, что это могло быть. Волшебник Ленин сузил глаза: — Тебе лучше уйти, а то, кто знает, может, Даддерс, наконец-таки, решился придушить тебя во сне. Лили на самом деле не верила, что Дадли способен на такое, но все равно открыла глаза и увидела очень странно одетого мужчину — в черном тонком халате с палкой, нацеленной ей в лицо. Девочка слышала о педофилах — главным образом, от Волшебника Ленина, который являлся источником всех ее реальных знаний — но представляла она их не так. — Какого черта? — спросила она, и мужчина отшатнулся, а его глаза испуганно расширились. Он был среднего возраста и невероятно неопрятный, высокий и худой, с крючковатым носом и пронзительными черными глазами. Если Смерть выглядел, как ворон, ставший человеком, то это был его облезлый питающийся мусором кузен, которому явно не хватало его великолепия. — Северус Снейп, сукин ты сын, — довольно запутанно оценил ситуацию Волшебник Ленин. Они смотрели друг на друга несколько мгновений, и Лили решила, что пришло время заявить очевидное: -… Так, привет, ты в моей комнате посреди ночи, ты, случаем, не Большой Брат, потому что мой друг Ленин не верит, что ты действительно существуешь. — Это не Большой Брат, Лили, это нечто гораздо хуже, — сказал Волшебник Ленин с ноткой паники в голосе, чего она никогда не слышала от него раньше. — А теперь, Лили, слушай меня крайне внимательно: через несколько секунд тебе надо будет подняться и так быстро, как только можешь, ударить этого человека по коленям, чтобы тот потерял равновесие. Затем сделаешь все, что в твоих силах, чтобы выхватить ту палку у него из руки, ты не должна позволить ему держать ее. После этого убежишь от него, спустишься по лестнице и покинешь дом — а потом мы обсудим, что делать дальше. Лили напряглась, будучи еще в кровати — каким бы это ни было серьезным, мужчина, похоже, не был заинтересован в разговоре, к нему, по всей видимости, вернулась решимость, потому что палка снова поднялась до уровня ее глаз. — Сейчас, Лили. Девочка подскочила на кровати и прыгнула на колени мужчины, отчего тот упал на пол. Эта часть плана прошла безупречно, но, к сожалению, когда она попыталась выхватить у него палку, он ударил ее по затылку другой рукой, а затем все вокруг завертелось. Отстраненно ей почудилось, что она увидела перед собой палку — или несколько — и услышала бормотание, что-то похожее на «Уничтожение» или «Запутывание»*, но она не смогла разобрать. Через несколько часов девочка проснулась с сильной головной болью и взбешенным Волшебником Лениным в мыслях. — Какого черта? После этого Волшебник Ленин решил сыграть с ней в «двадцать вопросов», но с фактами из ее жизни, спрашивая, что она помнила и не помнила, а когда оказалось, что все в порядке, словно вздохнул с облегчением. — Похоже, у тебя иммунитет не только к Убивающему проклятию, но и к Чарам памяти, возможно из-за моего присутствия, уверен, это запутывает арифмантику. — Чары памяти? — переспросила девочка, потирая голову, вставая с пола и подходя к окну. — Да, это был волшебник, и, похоже, его послали сюда, чтобы удостовериться, что ты ничего не помнишь, — Ленин не предоставил никакой конкретной информации, что, вероятно, означало, что он и сам ничего не знал, потому Лили не стала требовать от него подробностей; вместо этого она спустилась вниз, чтобы узнать, чем занималась в тот день. Она узнает то, что должна была забыть, позже на этой неделе, готовясь к терапии. Но когда Лили попросила тетю Петунью отвезти ее, та просто глупо уставилась на нее, а затем сердито спросила: — Что за чушь ты несешь, девчонка, и почему ты не в чулане? По словам тети Петуньи и дяди Вернона, событий всего этого года никогда не происходило. Лили не была поймана при попытке навестить дядюшку Смерть, ее никогда не отправляли к доктору Митчеллу, и, что самое важное, ей никогда не отдавали вторую спальню для жилья. После нескольких сеансов гонга смерти и дома Скиннера* она исправила этот крохотный факт, но ее по-прежнему снедало беспокойство. — Итак, — позже сказала девочка Волшебнику Ленину, — как будто этого всего никогда не было. — Ну, это именно то, что делает Забвение, — он на мгновение сделал паузу, а затем добавил, — знаешь, Лили, ты узнала бы намного больше о том, на что способны волшебники, если бы посетила Косую аллею. — А ты не мог бы просто рассказать? — Ну, я могу сказать кое-что — например, имя того человека — но, к сожалению, не могу сказать, на кого он работает, пока мы не доберемся до Косого переулка. — Я предполагала, что он работает на Большого Брата. — Если хочешь хоть чему-то научиться, придется идти в Косой переулок. И вот несколько недель спустя, когда ее родственники были должным образом отвлечены, Лили оказалась в Косом переулке, в попытке увидеть истинное лицо Большого Брата. *** Примечание переводчика: *Под экспериментом имеется в виду школа. Лили считала, что за ней и другими детьми наблюдают в качестве эксперимента — это было сказано в первой или второй главе. * В оригинале «Obliterate» or «Obfuscate», что созвучно с Obliviate. *Аналогия с ящиком Скиннера, только Лили учитывает разницу в масштабах экспериментов.