В которой Лили услаждает Хогвартс эпической поэмой, упоминая героическое влияние коммунизма и Ганса Грубера, на Слизерине начинается сражение, а Невилл Лонгботтом оказывается полон сюрпризов.
___________________________________________________________________________
К следующему утру пузырек социальной парии Лили распространился далеко за пределы первого курса слизеринцев и дошел до слизеринцев постарше, так что даже староста смотрела на нее с другого конца стола за завтраком. Честно говоря, Лили не понимала всего этого: даже когда Дадли целенаправленно пытался разрушить ее репутацию в обычной школе, она не была настолько непопулярной. Девочка была известна всем, как чокнутая уродка, в течение многих лет, за ней гонялись толпы детей с палками, но даже тогда ее не ненавидели так, как сейчас. Нет, тогда это было их времяпрепровождение от скуки: то, что нужно было делать во время перерыва, когда им не хотелось играть с мячом или на детской площадке. Это было воодушевление, жажда погони, и, на самом деле, это не имело ничего общего с Лили, кроме того, что энтузиазм Даддерса по части заставлять ее страдать оказался слишком заразительным. Сам Дадли, когда девочка задумалась над этим, вероятно, сам был не до конца уверен, почему одной из целей его жизни является причинить ей боль. Они ведь действительно обсуждали это как-то раз — настолько, насколько вообще можно было поговорить с десятилетним Дадли. Он угрюмо сидел за роялем, отрабатывая пьесу, снова и снова путаясь в одном и том же месте, пока Лили готовилась телепортироваться в центр Лондона, чтобы провести день в качестве наркобарона. Дадли взглянул на нее, когда она проходила мимо, выглядя мрачным и несколько несчастным, но ничего не сказал. Это могло быть связано с той катастрофой, вызванной оперантом, имеющей ряд последствий, благодаря которым он узнал (даже если потом позабыл), что привлечение к себе внимания Лили приводит к боли и страданию, и хотя все было здорово и классно, когда он преследовал ее с друзьями, все становится несколько иначе, когда делаешь это в одиночку. Обычно девочка редко размышляла о том, что о ней думает Дадли, о том, как они враждуют на протяжении многих лет, или еще о чем-то подобном. Хотя их война становилась все менее и менее заметной, как с ее стороны — так как Лили посвятила все свое время дядюшке Смерти и будням наркобарона — так и со стороны Дадли, поскольку Дурсли захотели, чтобы тот занимался музыкой, а еще он больше общался со своими друзьями. Тем не менее, это отсутствие интереса с его стороны, мрачный взгляд, направленный на нее — все это определенно стоило решать. — Эй, Даддерс. — Хм, чего ты хочешь, чокнутая уродка? — спросил Дадли, даже не подняв голову, чтобы поговорить с ней, просто играя все те же несколько аккордов на пианино. — Мне просто интересно — что ты обо мне думаешь? Тут мальчик повернулся к ней со смущенным выражением на лице, будто не совсем понял вопрос. — Что? — Думаешь обо мне, то есть, да, я — чокнутая уродка без родителей, которые были преступниками, обреченными на проституцию и алкоголизм… но это всего лишь слова, а что ты на самом деле думаешь обо мне? Дадли смотрел на нее несколько мгновений, и, казалось, что нечто в его мозгу пыталось сформировать какую-то мысль, прийти к некоему заключению. В конце концов, эта попытка завершилась словами: — Иди со своими странностями куда-нибудь подальше. Лили тогда показалось это крайне неубедительным, и кажется до сих пор. Дадли, обзывающий ее словами, некоторые из которых были довольно грязными и грубыми для одиннадцатилетнего ребенка, собирающий друзей, чтобы выследить ее — все это заставляло его выглядеть жестоким, но на деле, за его поведением не крылось ничего особенного. Дадли Дурсль, по большому счету, был безразличен к ее присутствию и существованию в его жизни в целом. Если и были какие-то эмоции, то лишь настороженность, вызванная смутными воспоминаниями о психологическом воздействии, и, возможно, искра раздражения, но точно так же, как он не был человеком для нее, она не была человеком и для него. В Хогвартсе все было совсем иначе. Эти ученики: представители элиты, дети лордов и будущие лидеры бюрократии — смотрели на нее через стол с горечью, предательством и чем-то, граничащим с ненавистью, в их глазах; будто Лили сотворила нечто большее, чем нарушила несколько невысказанных правил, словно она уничтожила саму их культуру одним своим существованием. Девочка уже видела такие глаза и раньше: теми же взглядами ее всегда одаривали Дурсли, однажды — во время их первой встречи — Волшебник Ленин смотрел на нее точно также, только его взгляд был более утонченным, но в нем горела одна лишь ненависть, остальные эмоции были отброшены. И потому для Лили не стало неожиданностью, когда они начали задирать ее; в то утро, проснувшись, девочка обнаружила, что ее сундук весь в царапинах и пятнах — его явно пытались вскрыть ночью — а одежда, которую она оставила: галстук в зеленую и серебристую полоски и обувь были разодраны в дешевую имитацию конфетти. Глядя на обрывки ткани, призванные унизить ее, слыша хихиканье своих соседок по комнате, Лили почувствовала, как что-то внутри нее похолодело. Девочку никогда не заботили люди и всякие нелогичные глупости, с которыми ей приходилось мириться по причинам, которые никто не удосужился объяснить; однако в этот момент какая-то часть ее равнодушия треснула. Сидевший у нее в голове Волшебник Ленин ничего не сказал — будто ему нечего было сказать. Именно в таком состоянии — после того, как она в одиночестве позавтракала, проверила наличие ингредиентов для своих трансфигурированных подделок и Кролика, чтобы тот не вызвал еще больше бедствий — Лили пришла на свой первый урок этого дня — на Историю Магии. Она посчитала это очень показательным, и, возможно, ёмким — профессор, преподающий Историю Магии, отсутствовал. Зайдя в кабинет с хаффлпаффцами, слизеринцы расселись по своим позициям — все еще разделенные друг с другом, но не так ужасно явственно, как с ужасными гриффиндорцами — и посмотрели на переднюю часть класса, где до сих пор никто и не появился. — Так здесь есть профессор или нет? — спросила Лили десять минут спустя, когда ни один взрослый не зашел в кабинет. Панси, несмотря на то, что, возможно, была самой глупой из всех слизеринских пэров Лили, оказалась еще и самой громкой, потому громогласно обратилась к ней: — Кого волнует, что ты думаешь, принцесса Потти? Волшебник Ленин, который большую часть утра провел где-то в глубине ее разума, что-то обдумывая, странно ностальгически встрепенулся от этих слов: — Она попыталась оскорбить тебя, назвав Потти? Тон вопроса звучал так, будто он не мог понять, как вообще кто-то может обратиться к ней таким вот образом; неважно, будь она Лили Риддл или Элинор Поттер, такого рода оскорбления просто не могли ее задеть. Это как попытаться оскорбить Волшебника Ленина, обозвав его губкой — не за что зацепиться. — Слушай, Страшила, я просто хочу узнать, должна ли я сидеть здесь, или тайная цель этого урока — показать нам, что у манипуляторов псевдоглюков нет своей истории. Никто на стороне слизеринцев не отреагировал на ее слова, хаффлпаффцы выглядели встревоженными и слегка смущенными. Лицо Панси покраснело до опасного предела, и та повернулась к Драко, который сидел через несколько парт перед ней: — Драко, сделай с ней что-нибудь! Мальчик покраснел и посмотрел на Лили, его глаза сузились, но он не успел отреагировать, поскольку более взрывной и бесцеремонный Нотт перебил его: — Да кто, по-твоему, ты такая?! — Нотт ухмыльнулся, полез в карман мантии и вытащил палочку, словно хотел запугать ее. Он продолжил свою речь, как только направил палочку прямо на Лили. — Никто из нас не позволяет себе потерять восемьдесят очков за один день; мы никогда не желали видеть тебя на Слизерине, самое меньшее, что ты могла бы сделать — играть по правилам! Профессор Снейп — декан нашего Дома — отнял у тебя семьдесят очков за урок! А профессор Снейп никогда не отнимает очки у Слизерина! Так что мне интересно, с чего это ты, черт возьми, взяла, что подобное дерьмо может сойти тебе с рук? — Полагаю, что я — это я. Или же нет, Нотт, вопрос состоял в том, что именно ты не знаешь, кто я? — спросила девочка и встала, устроив Кролика у себя на голове, а затем медленно, размеренным шагом, начала пробираться к передней части класса, поворачиваясь спиной к Нотту и другим ученикам. — Знаете, может быть, дело совсем не в том, что у вас нет истории, а история заключается в движении — это, в конечном счете, культура гордости за манипулирование реальностью. Так что давайте-ка немного поработаем с реальностью — я расскажу вам Историю Магии. Достигнув апогея своей речи, Лили взглянула на свою аудиторию: одна половина просто уставилась на нее, а другая смотрела с чем-то, похожим на изумленный ужас и немного на благоговение. Палочка Нотта все еще была направлена прямо ей в голову. — Убери эту штуку, Нотт, все, чему мы научились у Квиррелла, так это подражать заикающимся белкам. Класс затаил дыхание в ожидании, наблюдая за ними обоими: Лили, стоявшая перед аудиторией с Кроликом, умостившимся у нее на голове, и Нотт с палочкой, направленной прямо на девочку, будто то, что он стоит выше, дает ему непостижимое преимущество. Это был поединок, противостояние — тот момент, когда они просто смотрели друг на друга, проверяя, насколько крепки нервы у оппонента. А это было только второе утро ее пребывания здесь. Мысленно, обратившись к Волшебнику Ленину, девочка сказала: — Я так устала иметь дело со всеми этими людьми. — Они никогда не изменятся. Если ты вынуждена сражаться, то не просто побеждай, а заставь врагов истечь кровью, и они наверняка запомнят это, когда непременно попытаются напасть снова, — его голос не звучал ровно: порой, когда Волшебник Ленин комментировал какие-то ситуации, у него проскальзывали настоящие эмоции; в голове Лили вспыхнули образы бледных, явно голодающих детей, смотревших на нее с насмешливыми лицами и жестокими улыбками. Ему даже не удалось вставить ни единого слова в вереницу воспоминаний. Теперь Лили здорово поднаторела в глюках, и сначала она предполагала, что волшебники в принципе до невозможности ужасны в манипулировании ими, но потом пришла к выводу, что просто сама крайне талантлива в этой сфере. Также у нее было немало практики как в роли Лили Риддл, так и в ее повседневной жизни у Дурслей. Сбивать людей с толку, например, или переписывать воспоминания стало для нее чем-то рутинным, поскольку иногда, когда люди разыскивали Лили Риддл, случались инциденты насилия. Но затем наступала тишина. — Еще вопросы? — спросила девочка, но никто не отреагировал; были лишь пристальные, недоверчивые взгляды на ее руки, не вооруженные палочкой, и на упавшего в обморок Нотта. — Божечки-боже, я тут подумала: мы начнем с кое-чего важного и интересного. Как насчет эпической битвы между Гансом Грубером* и Нацией Гоблинов… давайте захватим заодно и тему коммунизма — так ведь веселее, почему бы и нет? Одна из слизеринок, которая по чистой случайности не была ее соседкой по комнате, симпатичная, но несколько отстраненная девочка по имени Дафна Гринграсс, встряхнулась и вышла из ступора. — О чем ты говоришь? — О Гансе Грубере; подумать только, немецкий Снейп, потерпевший поражение в битве с толпой гоблинов, — сказала Лили, подходя к доске, чтобы нарисовать немецкого Снейпа с бородкой, стоявшего лицом к лицу с разгневанными гоблинами в форме пролетариата. — Но такого никогда не было! Лили вздохнула: — Разве не было бы намного более удивительно, если бы это действительно произошло? — добавив последние штрихи к рисункам, она повернулась лицом к классу. — Кроме того, как я уже говорила, история, на самом деле, не является историей нашей сомнительной реальности. Если сама реальность прямо сейчас, в настоящем, находится в движении, как мы можем претендовать на знание того, что происходило в прошлом? Согласно тому, что мы знаем, Вселенная была создана пять секунд назад, и все наши воспоминания просто предоставлены нам, создавая иллюзию, что она существует несколько дольше. Класс вытаращился на нее весь, как один; каждый из детей выглядел изумленным до глубины души, будто это объяснение запутало их еще больше, а потом Робота-Приспешника Первого немного коротнуло, и он сказал: — Ты не профессор. — Профессора нет, Робот-Приспешник Первый, профессор — ложь, его не существует. — Ты собираешься разбудить Нотта? — спросил итальянец — Забини, вспомнила она, вроде бы так звучит его фамилия — он сидел рядом мальчиком, который все еще находился без сознания, и явно чувствовал себя неловко, будто не понимая, что делать то ли с Ноттом, то ли со всей ситуацией в целом. — В последний раз, когда он бодрствовал, Нотт направлял на меня палочку и грубил, а это было невежливо, — сказала Лили, нахмурившись, затем сузила глаза и посмотрела на Панси, Миллисент и Трейси. — Еще невежливо портить вещи людей, пока те спят. Панси открыла было рот, но тут же закрыла, словно не смогла придумать, что сказать; Миллисент и Трейси слегка побледнели. Хаффлпаффцы, тем временем, выглядели так, словно смотрели развлекательное, но довольно странное телевизионное шоу, и не могли решить — реально происходящее или же нет, и нравится ли им вообще все это. — Еще вопросы? — спросила Лили у класса, который вновь просто уставился на нее. — Отлично, теперь вернемся к мистеру Груберу и Гоблинам. Видите ли, у мистера Грубера появилась крайне неудачная идея: попытаться вторгнуться в Гринготтс после революции Гоблинов, чтобы заполучить золото со счетов разных волшебников, которые все еще располагались внутри здания. Причина, по которой все прошло неудачно, заключается не только в том, что там было полно злобных Гоблинов, убивающих людей, когда те пытались обокрасть их, да еще и держащих в качестве домашних зверушек драконов; но и потому, что именно в этот знаменательный день Чак Норрис нанес визит в банк Гринготтс и позже благословил его поразительностью своего удара наотмашь. В конце урока Лили разбудила Нотта, как и обещала, а затем молча наблюдала за тем, как, уходя из класса, дети отшатнулись от нее; некоторые оглядывались на девочку через плечо. — А это всего лишь второй день, — заметила она, обращаясь к Волшебнику Ленину, и даже в мыслях это прозвучало бесконечно устало. — Да, я заметил. С другой стороны, хотя ты должна была научить чему-то класс, ты совершила резкий акт возмездия, — затем мужчина сделал паузу, во время которой оба мысленно признали, что она просто отложила следующее нападение местных, и в ближайшем будущем ей грозит очередная стычка. Об этом ясно говорила горечь в их глазах: их ненависть к Элинор Поттер — девочке, которая спасла одну половину нации и уничтожила вторую; девочке, которая посмела войти в их Дом и опорочить свое имя в первый же день — не могла так просто исчезнуть. Ленин был революционером, он знал все о гноящейся страсти и ненависти. — Люди, такие, как они, непостоянны. Они, так или иначе, переменчивы от одного лишь дуновения ветра: сегодня они плюют тебе под ноги и портят твою одежду, а завтра — поклоняются. Я уже видел подобное. Девочка оглянулась на рисунки на доске, которые становились все более сложными и подробными по мере хода ее истории; она знала, что ни один из детей по-настоящему не оценил вид стопы Чака Норриса на лице немецкого Снейпа. — И что же мне делать до этого момента? — Делать? То же, что ты делала всегда, Лили, а остальное придет само собой. В голове девочки появился образ письма Фрэнка с надписью «Албания»; Лили всегда было, чем заняться: будь то в ловушке у Дурслей или в Хогвартсе — она всегда находила себе какое-нибудь дело. Следующий урок оказался сравнительно намного спокойнее. С одной стороны, профессор хотя бы существовала, а еще оказалась куда менее чокнутой, чем Квиррелл и Снейп вместе взятые. С другой, профессор МакГонагалл начала свою лекцию безотлагательно, резво проговорила им правила Трансфигурации, что им разрешается делать во время уроков, и чем они будут заниматься, а также осветила темы предстоящего года — ничего по-настоящему интересного или уместного. Все было крайне организованно и детально, потому слизеринцы не могли как-то особо реагировать на присутствие Лили в классе. Вместо этого ее, как и всегда, прогнали от каждого стола, вынудив сесть в конце кабинета. Потому большую часть урока девочка провела в раздумьях — на самом деле, все складывается не так уж плохо, возможно, из-за слов Смерти и Волшебника Ленина, Лили ожидала от Хогвартса слишком многого. Такие моменты, как изучение Албании, создание факультета По Умолчанию и переписывание истории магии, безусловно, сильны, но происходили они далеко не весь день. Хогвартс не состоял из одних лишь падений, но и не из взлетов тоже, Хогвартс — это просто Хогвартс, точно так же, как Суррей* остается Сурреем, не больше и не меньше. Потому все, что ей оставалось, так это писать письма Фрэнку, думать о мире, который вращается где-то за пределами ее чулана, и представлять себя живущей там, пока этот мир не станет реальностью. Вот в чем суть глюков, в таком случае реальность разваливается тебе на пользу. Эти мысли были прерваны профессором МакГонагалл, которая предложила им превратить спички в иголки. — Мисс Поттер, Вы, наверное, уже должны были понять, что фамильяров не разрешено приносить в класс. На макушке девочки дернулся Кролик, и Лили попыталась все объяснить, но именно в этот момент нужные слова вылетели из ее головы: — Кролик на самом деле не фамильяр, он… Ну, в последний раз, когда я оставила его одного… Это оказалось плохой идеей, так что я решила всегда носить его с собой. — Разницы никакой, Вашему кролику все равно не дозволено находиться в классе, он должен оставаться в спальне, как и другие фамильяры, начиная с завтрашнего дня, — МакГонагалл сказала это нетерпящим возражения тоном, и Лили подумала, что все ее размышления о Хогвартсе скоро станут бессмысленными, поскольку, похоже, каждый профессор полон решимости увидеть, что съест Кролик на этот раз. В ее голове Волшебник Ленин добавил: — В их защиту можно сказать, что они не осознают последствий своих поступков. Тем не менее, возможно, в этот раз нам повезет, и он съест еще что-то не особо важное и, в конечном счете, незначительное, например, ту девчонку Паркинсон. Даже он не был целиком и полностью уверен в своих словах; хотя, в конце концов, кто в здравом уме будет довольствоваться только Панси в качестве перекуса — это же все равно, что согласиться на объедки. Впрочем, Лили решила, что лучше как-нибудь сделать Кролика менее заметным к следующему дню, иначе Шотландия будет безотлагательно съедена. С этими мыслями девочка, держа в руке спичку, превратила ее в иголку. Профессор уставилась на Лили и забрала иглу, а затем постучала ею по столу — в ответ раздался резкий звенящий звук. — Мисс Поттер, Вы уже превратили спичку в иголку? — затем она посмотрела на руки Лили, в которых не было палочки — та лежала в стороне. — Двадцать очков Слизерину, — сказала профессор почти недоверчивым голосом и показала всем иглу Лили. — Внимание, класс… вот пример успешно трансфигурированной спички. Вы можете не достичь этого уровня к концу урока, но это то, к чему нужно стремиться. Отличная работа, мисс Поттер. Рейвенкловцы, ни одному из которых не удалось превратить свою спичку в иголку, повернулись к ней, преисполненные горечью и завистью. Тем временем, ее слизеринские сверстники оглянулись на Лили в очередной раз, но теперь со смущенными и изумленными выражениями лиц. — Ты получила двадцать очков у МакГонагалл! — Трейси повернулась к ней, а ее нормальные и довольно скучные черты лица теперь излучали трепет и неверие, когда она прошептала: — Я слышала, никто не получает очки у МакГонагалл! Затем она сделала паузу и добавила: — Впрочем, еще я слышала, что никто не теряет очки у Снейпа, слизеринцы уж точно. Это было странно, в ней не было той утренней горечи, ни следа страха: по большей части казалось, что кто-то взял и перезаписал утро. Пропала та сильная ненависть, что была в каждом из них. Девочка осознала, что они и впрямь крайне непостоянны. — Теперь я вообще не понимаю, что думать о людях, — подытожила Лили, когда уроки закончились. Никто не шел рядом с ней и не разговаривал, но после печального провала Нотта утром они стали немного менее раздражительными, а несколько ребят, кроме Трейси, смотрели на нее в замешательстве после того, как МакГонагалл наградила ее очками. Во всем этом было что-то, что Лили списала на неважную, но неотъемлемую часть жизни в Хогвартсе. — Ты скоро поймешь, что, как правило, люди простые существа, — сказал Волшебник Ленин, мысленно пожав плечами; он-то всегда представлял людей как чуть более сложные шахматные фигуры, которыми достаточно легко манипулировать, делающие игру стратегией поинтересней. Через некоторое время Ленин попытался отождествить эту мысль с Лили и вскоре пересмотрел свое утверждение: — Разумеется, ты никогда не сможешь по-настоящему понять людей. Возможно, ты просто на это неспособна, а так как они никогда не смогут понять тебя, то и ты не сумеешь сделать этого в полной мере. Не то, чтобы это имело значение, на самом деле Лили редко обращала сколько-нибудь много внимания на мнение какого-то человека. К ее сотрудникам в Риддл Inc, Волшебнику Ленину и Смерти это не относилось, но помимо них она находила людей неприятными для общения. Они часто не могли добраться до сути и настолько легко оскорблялись из-за глупейших вещей, вроде очков факультета и родословной — из-за того, что в великой схеме вещей так ничтожно. А те вещи, на которые им стоило бы обратить внимание: вроде мира вокруг них, раскалывающегося на части, и существования Кролика — они игнорировали или упускали из виду, а порой даже осуждали Лили за то, что она это заметила. — Они все будто хотят умереть, — раздраженно отозвалась девочка. — Еще один аргумент в пользу извечной глупости человечества. Однако настроение Снейпа можно было назвать каким угодно, но не переменчивым: в семь вечера Лили с явно нервничающим Невиллом слонялись рядом с кабинетом Зелий, и первое, что сделал профессор, увидев их, так это взглянул на девочку и выплюнул «Мисс Поттер», будто это худшее ругательство, которым он только мог кого-то обозвать. — По крайней мере, он последователен в своих поступках, — сказала Лили Волшебнику Ленину. После почти минутного разглядывания девочки Снейп обратил свое внимание на Невилла: — И мистер Лонгботтом, попавший на отработку в свой второй школьный день. Это довольно… жалко. — Ну вообще-то, сэр, это Вы назначили отработку, — заметила Лили, но профессор проигнорировал ее; вместо ответа он привел их в кабинет, а затем протянул им две щетки и кивнул на нагромождение котлов в дальней части помещения. — Вы почистите их, — коротко сказал Снейп. — И чтобы без всяких глупостей, которые Вы продемонстрировали на моем уроке, проясню это сразу. Лили посмотрела сначала на щетку, а затем на котлы, большинство из которых были покрыты весьма драматичным слоем грязи; после чего вновь перевела взгляд на Снейпа. Потянувшись к вездесущим струнам Вселенной, девочка отыскала подходящий глюк: саму идею чистоты и состояния до того, как котлы покрылись липкой дрянью — и те засверкали. — Готово, — сказала Лили с чувством выполненного долга; История Магии прошла достаточно неплохо, как и Трансфигурация, но она чувствовала, что именно чистка котлов Снейпа с помощью глюков — это именно то, чем можно по-настоящему гордиться. — В каком это смысле «готово»? — рявкнул профессор, подошел к котлам и заглянул внутрь каждого из них, становясь все более встревоженным. Стоявший рядом с Лили Невилл немного отошел и посмотрел на нее с неуверенным выражением на лице — оно отличалось от слизеринского, но было крайне похожим по своей сути. — В том самом — котлы чисты, так что — та-да! — мы можем возвращаться в свои спальни, — сказала Лили, имея в виду и себя, и Невилла; она рассудила, что раз им обоим дали щетки, то они оба должны были заниматься уборкой, а значит, могут спокойно уходить. — Это невозможно! — воскликнул Снейп. — Учащиеся первого курса не способны на такого рода… — Вполне возможно; однако, боюсь, котлы говорят сами за себя, — отозвалась Лили, пожав плечами и опуская щетку на пол. — Если Вы хотите, чтобы отработка была более захватывающей, стоило выбрать не совсем верную смерть. С этими словами девочка направилась к выходу из класса, оставляя Невилла, который стоял столбом, все еще пребывая в шоке, и просто уставившись в одну точку между ней, Снейпом и котлами, будто он понятия не имел, что происходит. — И куда Вы собрались? — рявкнул профессор. — У Вас все еще идет отработка, Поттер! — Но котлы чисты, — заметила Лили, оглядываясь на него через плечо. — Сэр, мисс Поттер, правильно обращаться ко мне нужно таким образом. И вообще, котлы — это не главное! Услышав это, девочка повернулась к нему, стоявшему у котлов и глядевшему на нее тем же взглядом, что и его ученики. Ненависть, предательство, горечь — Лили не могла не задаться вопросом, хотя это и было бессмысленно — что именно она натворила, чтобы так обидеть его? — Так это упражнение на утомляемость, я довольно хорошо знакома с ними, — сказала девочка. — Мне почистить уже вычищенные котлы, профессор? Снейп лишь посмотрел на нее и холодно произнес: — Двадцать очков со Слизерина за Ваше неуважение, Поттер. Поднимите щетку. С этими словами он вышел из кабинета, захлопнув за собой дверь, оставив Лили и Невилла в одиночестве. — Как… Как ты это сделала? — спросил мальчик после того, как они несколько минут в полной тишине смотрели на дверь. — О, знаешь, глюк? Годы практики и воли, так что для меня это довольно легко, — Лили посмотрела на щетку, которую держала в руке, а затем на котел. Снейпа в кабинете не было, а, учитывая, что котлы уже чисты, она едва ли собирается почистить их еще раз. — Беспалочковое волшебство… хотел бы я быть хорош в магии. Но я ужасен во всем, — невежливо сказал Невилл, глядя на котлы со странным выражением в глазах, будто вместо них он видел что-то совсем другое. — Сомневаюсь, что ужаснее всех остальных, — пожала плечами Лили. — Знаешь, большинство людей не очень-то хорошо в этом разбираются, насколько уж я могу судить. — Нет, я… — мальчик замолчал и снова посмотрел на нее. — Как у тебя получается не бояться профессора Снейпа? Он же… Лили громко засмеялась, что было забавно, ведь она смеялась крайне редко, даже в присутствии Смерти или Волшебника Ленина; однако сама мысль о том, что Снейпа можно воспринимать настолько серьезно, была для нее нелепой. — О, он старается, очень старается, но он не так опасен, как пытается показать. Девочка кивнула на дверь, из которой только что вышел Снейп: — Он слишком старается показаться пугающим, но по-настоящему страшные — действительно страшные люди, Невилл — даже не пытаются сделать это. Потому что им это не нужно; кроме того, как можно воспринимать серьезно сорокалетнего мужчину, тратящего свое время на доведение детей до слез, будто именно это является его профессией? Как по мне, это выглядит печально. Невилл попытался улыбнуться ей, правда, получилось у него кривовато: будто он не мог заставить себя ей поверить, даже если бы сильно захотел. Наконец, мальчик посмотрел на свою щетку и нахмурился. — Думаю, мне не нужно чистить котлы. — Не-а. Несколько мгновений они стояли в тишине, а затем, наконец, Невилл сказал так, будто подытожил: — Ты слишком хорошая, чтобы быть на Слизерине. Лили уставилась на него: «хорошая» — это слово редко использовали для ее описания, потому она задумалась, к чему Невилл вообще это ввернул. — Ну, если это был неуклюжий комплимент, то я его приму, но вообще большинство слизеринцев с тобой согласятся, в той или иной степени. Они думают, что мне не место на Слизерине. Мальчик выглядел так, будто хотел что-то сказать; на мгновение он опустил взгляд на пол, его щеки покраснели, и, в конце концов, Невилл вновь посмотрел на нее: — Прости за Рона, в смысле, за вчерашнее, он просто… у Слизерина своеобразная репутация, да ты и сама знаешь. — О да, ну, я просто подумала, что у него пунктик насчет змей. Разговор становился все более неловким, поскольку он продолжался; и все же, это было самое позитивное общение с кем-то в физическом мире, которое у Лили было за весь день — а, возможно, и за всю жизнь. Невилл улыбнулся ей, пусть нерешительно, но это была улыбка; даже после змей и потерянных очков Дома и всех других невысказанных правил, которые она нарушила. — Да… А знаешь, если ты захочешь прийти и сесть за стол Гриффиндора… Даже если ты со Слизерина, в смысле, ну, ты можешь… думаю, это было бы здорово, — промямлил Невилл, и на его лице была лишь нерешительная улыбка, и эта искра в глазах. Лили видела такую всего лишь раз, когда ехала с Роном в поезде, и пусть та незаметно для нее потухла, было интересно увидеть ее вновь. Девочка задумалась над тем, сколько сил ему потребовалось, чтобы произнести эти слова: на лице Невилла все еще было сомнение, страх совершить какую-то ужасную ошибку, от которой он никогда не сможет оправиться. Лили попыталась вспомнить, делал ли ей кто-нибудь другой подобное приглашение; возможно, то был лишь Смерть другого измерения, но даже его потребовалось убедить в самом начале. Насколько Лили могла судить, Невилл Лонгботтом был единственный, кто когда-либо просил ее присоединиться к нему в чем угодно, по своей собственной воле. — Хорошо, — медленно произнесла Лили, подбирая слова. — Гриффиндорский стол очень красный, а это, знаешь ли, любимый цвет моего воображаемого друга. И все, о чем она могла думать, даже после того, как Снейп вернулся и прогнал ее в гостиную Слизерина — Лили действительно вообще не понимала людей.***
Примечание переводчика: Название главы «Dungeon Crawl» можно отнести к одной старой компьютерной ролевой игре в жанре roguelike, которая, в свою очередь, стала олицетворять ряд подобных игр. Так, согласно статье на Википедии, Dungeon Crawl — тип локации и жанр в настольных и компьютерных ролевых играх. Представляет собой лабиринтообразное подземелье, по которому странствуют герои, уничтожая населяющих подземелье монстров и забирая себе разного рода сокровища. Построенный на путешествии по подземелью сценарий ролевой игры, так называемый dungeon crawl, исключительно прост, а потому и распространён. Он может быть очень привлекательным для игроков, желающих всецело сосредоточиться на боях и действии. Термин dungeon crawl иногда используется в негативном смысле, поскольку сценарии в подземельях лишены сколько-нибудь связного сюжета, а зачастую и логической состоятельности. * Ганс Грубер — злодей фильма «Крепкий орешек», чью роль исполняет Алан Рикман (который, как известно, сыграл Северуса Снейпа). Лили, как вы уже могли догадаться, перемешала несколько боевиков и вылила их на головы ни в чем не повинных магов. Так в «Крепком орешке», например, главного героя играл не Чак Норрис, а Брюс Уиллис. * Суррей — графство в Англии, где проживает семья Дурслей и сама Лили.