Поверхность солнца

Только из-за чашки масала и свежего ванильного круассана Чанбин частично слушает Сонхуна и бред впавшего в уныние Хёнджина, который изрядно потрепал всем нервы, заявив, что собирается к чёртовой матери продать квартиру и уехать в Тэгу. Хун-то сам по себе немного наивен и глуповат (конечно, и Со во многих областях как в танке), а потому взял с собой, ведь «хён, дело серьёзное». У Хвана творческий кризис, Чанбин подозревает, что все дело в неудавшейся личной жизни, хоть после подобного предположения он и начнет злиться. Чанбин думает о том, что в последний день марта, когда сосед через стену только-только перестал кашлять, переспал с Ли. Как-то слишком уж быстро и без особых разговоров — нравится. Феликс ни к чему не обязывает; но и рано утром не оставил холодную половину на кровати, испарившись, будто и не было ничего вовсе. Наверное, больше всего Чанбин боялся этих тупых объяснений и неловкости в атмосфере, а на деле все лучше не бывает. — Он не слушает, — доносится со стороны Сонхуна, Хван кидает «определённо» с абсолютным равнодушием. — Задумался, бедняжка. Старший поднимает глаза на мальчика-выпускника-юрфака и тщательно жуёт хрустящий круассан, Сонхун примирительно поджимает губы. Вообще, быть почти самым старшим в компании (Чан забирает в данном случае золото) довольно-таки неплохо. Вокруг Чанбина, кажется, всегда были те, кто чуть младше; с недавних пор ещё и появился осенний Ликс непонятно какого года рождения. Со подозревает, что с Хуном он ровесник. Каждый день понемногу, но температура растёт. По новостям обещают очень жаркий май и почти полное отсутствие дождя. У Чанбина в голове неуместные мысли о том, что веснушек на лице Феликса должно стать больше, а кожа чуть смуглее — просто потрясно. — Третьего числа надо будет смотаться к брату, жесть, — невесело тянет Хун, заметно погрустнев. — Так далеко ехать, хоть бы раз в жизни ко мне приехали. — Ну, ты можешь жениться, и тогда тебя не будут дёргать по любому поводу. Предложения Хёнджина перестают казаться идиотскими только после того момента, как осознаешь их правдивость. Упаси боже Хвана поставить штамп в паспорте, потому что его спутнице будет так же сложно, как Чанбину на оперных выступлениях или балете. — А ты, хён, чем будешь послезавтра заниматься? Исходя из недавнего опыта и событий, которые никак не отягощают, а скорее похожи на воздушные мыльные пузыри, Чанбин не прочь бы вновь заняться Ли Феликсом. Он все так же предпочитает исключительно противоположный пол, но младший является своего рода эллипсисом, так что: — Делами буду заниматься, если получится. «Где ты живёшь?» Старший наглостью не отличается. Мамины подружки вообще ставили его в пример своим сыновьям, и не только: он есть тот самый «сын маминой подруги». Взрослому парню перед парнем лишние сантименты не нужны — огромный плюс, но вероятность того, что Ликс просто может послать — минус. В конце концов, никто никому ничего не обещал; и через пару минут на удивление приходит адрес, а ещё одну спустя: «Хочешь прийти?» «Хочу.» Частная территория. Охранник средних лет, сонный, но всё-таки следящий за изображениями с камер наблюдения на периметре. Всё настолько серьёзно, что он чуть ли не требует паспорт, чтобы Со сумел подойти к подъезду; Чанбин договариваться умеет — спасибо папе. Поднимаясь в кристально чистом лифте, он примерно прикидывает, сколько зарабатывают малоизвестные актёры в театре, чтобы жить в таком доме. Феликс без ничего (тут подразумевается полное отсутствие косметики и чего-то там ещё) — полная противоположность всем девушкам в таком же виде. И зачем, спрашивается, вообще наносит на себя мейк, если и так больше чем «нормальный». Коридор за его спиной кажется просто гигантским по сравнению с небольшой чанбиновской прихожей, и от Ли доносится запах геля или же пены для ванны. Чанбина, в общем-то, это мало волнует. — Даже не хочу объяснять, какого черта я тут делаю. Он проходит внутрь, закрывая за собой тяжёлую железную дверь. Квартира светлая, такая же чистая и аккуратная, как и её обладатель, но в приглушенном свете атмосфера отдаёт чем-то удушливым. Пить хочется, но ещё больше хочется почувствовать под пальцами кожу-кости Ли. — А я и не прошу, — спокойно отвечает Ликс, наблюдая, как старший стягивает с себя верхнюю одежду и тимберленды. — Вешалка там. Шкаф-купе простирается вдоль стены (Чанбин бы и не заметил его в полутьме, настолько сливается), и Со запоздало кивает, глядя на матовое стекло дверцы. Только будучи в совершенно чужом доме, он в полной мере осознает, что с Ликсом просто, как дышать. Ни оправданий, ни пустых слов, ничего. — Ты сегодня вообще что-нибудь ел? Чанбину нравится худоба, когда она выглядит здорово, а не «вот-вот меня отправят под капельницу». С того момента, как они в последний раз виделись, прошло трое суток и ещё несколько часов, и складывается ощущение, будто бы Ли реально не питался за это время. Совсем не то, что стоит практиковать младшему даже из-за какой-то там роли — здоровье важнее. Младший одними губами отвечает, что ел фрукты и честно-честно достиг заветной цифры, так что теперь может кушать чуть больше, но главное не набрать потерянные килограммы за месяц с небольшим. Чанбин вновь кивает, держась за небольшой выступ, и тишина какая-то уж слишком не неловкая; пришёл он совершенно не за тем, чтобы стоять где-то в промежутке. И непонятно, кто к кому первый потянулся — думать совершенно некогда. Чанбин просто шаркает, не глядя, вслед за Ликсом, потому что понятия не имеет, где в этом огромном доме находится спальня. Он нечаянно натыкается мизинчиком на что-то угловато-острое и шипит, больно закусывая губу младшего, но даже не оборачивается. Свет ночника неприятно бьёт по векам, и Чанбин просит повернуть его в другую сторону, потому что: — Пусть светит на тебя так, чтобы я мог видеть. Ликс давится воздухом, откидываясь на шёлковую простынь, и приоткрывает рот. Время становится осязаемым, специально изо всех сил тянется как жевательная пластинка; Чанбин хочет выбить себе на сетчатках глаз образ парня с рыжими волосами на темно-синем. Наверное, это имеет ввиду Хёнджин, когда говорит «настоящее искусство». Со кладет ладонь в районе его сердца, и бешеный стук, готов поклясться, отразится в памяти навсегда. — Чанбин… — хрипит Ли. Ему всегда хочется быть ближе, вообще не отлипать друг от друга. Дорожкой поцелуев старший опускается по ребрам, удерживая за запястья, чтобы Феликс не дергался и не подтягивал его наверх, чтобы поцеловать. Чанбин пьянеет от происходящего, и Хван смело может забрать с собой все свои алкогольные шедевры — тут градус больше. Со интересно, насколько же должно было понравиться в первый раз, чтобы хотеть Ликса ещё больше во второй, а что будет в третий…? С языка едва не срывается «мне крышу сносит от тебя» и «я не знаю, что делать с тобой». Дернуло же послушаться Хёнджина и пойти в чертов театр, от которого толку, как рыбке зонтик, чтобы после спать с мужчиной. Чанбин вытряхивает младшего из белья, укладывает его вновь обратно на шелк, наваливаясь сверху; от удивительного контраста чуть ли искры не сыплются: смуглая и бледная, огненная и просто тёплая, если брать в сравнении. Хочется забрать из дома полароид и просто сфотографировать, чтобы ткнуть в лицо друга и сказать, что этой эстетики на всю жизнь хватит с лихвой. Чанбин ступнёй подтягивает валяющиеся джинсы ближе, но Феликс сильно хватает за руку, мотая головой. Силы в нем, пожалуй, и правда много, раз сумел тогда втащить тушку Хёнджина в автомобиль. Он пару раз моргает, тяжело дыша, и говорит: — Я хочу тебя чувствовать без. Пожалуйста, — почти умоляет он, сжимая сильнее. На коже по утру точно останутся следы от пальцев. — Давай так, чтобы было… ах… Старший не даёт ему договорить (правило: я не хочу слушать больше, чем мне следует, все ещё действует). Со ставит засос на шее, и сжимает бока, точнее, то, что от них вообще осталось. Чанбин не может похвастаться развитой мускулатурой, но даже он весит больше на десятку. Творящееся между ними безумие вряд ли назовешь отношениями, но любовник из Ли лучший. Со упускает момент, когда оказывается снизу — нет и ещё раз нет; он собирается возмущенно поорать, что подставляться не будет никогда и ни перед кем, как бы круто это не было в итоге. Ликс садится верхом, кладя ладони на грудь Чанбина, и просто: — Твою мать, — Чанбин даже зажмуривается, потому что выдержать такое нереально — слишком красиво и бесстыдно. А ведь этот ухоженный мальчик кажется таким паинькой, одетым почти всегда в брюки и выглаженные белые рубашки с воротничком. — Ты из какого круга выполз? Феликс ничего не отвечает, блаженно запрокидывая голову, начиная двигаться. Старший сжимает его в своих руках и думает, что так реально гораздо ярче и чувственнее. Перед глазами плывет тысяча звёзд, и Чанбин стонет не сдерживаясь, уповая на отличную шумоизоляцию в квартире Ли. Краснеть, выходя отсюда, не хочется совсем, если нечаянно столкнешься с кем-то из его соседей. — У тебя кто-нибудь был после, — неожиданно и урывками спрашивает младший, не прерывая движений. Чанбину даже начинает казаться, что сходит с ума — настолько хорошо, что нет сил отвечать; голова идёт кругом от тела Ликса. — Ты спал с кем-нибудь? Старший мотает головой, чтобы через пару мгновений провалиться в темноту. — Он ушёл в холодную осеннюю ночь, гонимый собственным отцом и матерью… Блин, — Феликс закусывает губу, потому что, по всей видимости, ему не понравилось, как был произнесен отрывок из сценария. — Ты, пожалуйста, не стесняйся, — отрывается он от кучи листов, которые держит в руке. Чанбин удивлённо приподнимает бровь. Как вообще можно стесняться после всего. — Не хочешь белый чай? — Тебя хочу. — Не смешно, — бурчит и отворачивается, проговаривая про себя в который раз слова. Чанбину удобно на бежевом тканевом диване, где спокойно можно вытянуть ноги и наблюдать за ходящим из стороны в сторону Ли. Края его шёлкового кимоно раздувает сквозняк из открытого окна — двенадцатый этаж как никак, и создаётся ощущение, будто он летает. Утренний Феликс, на самом деле, почти не отличается от ночного, разве что все его черты и действия обостряются, в полной мере выходя наружу. — Всё-таки, как-то нехорошо получается, — заключает он. У него тонкие, слишком уж худые ноги из-за диет, и кажется, что он вот-вот упадёт, — Чанбин никогда не устанет проматывать это в голове. Ли проходит в сторону кухни и открывает холодильник, предлагая все же что-нибудь поесть старшему. Чанбин думает, что так недалеко до серьёзной болезни, если не прекратить сейчас, но Феликс только легко улыбается и говорит, что все хорошо, и беспокоиться не стоит; от еды Со отказывается. — Мне нравятся мужчины, — спокойно говорит он, включая плазменный телевизор и кутаясь сильнее в песочного цвета ткань. — Это было для тебя слишком очевидно. — Это сразу понятно, — соглашается Со. С первого взгляда на Феликса можно сразу сказать — девочки мимо. Большинство из них вообще, наверное, не может следить за собой так, как Ли. Чанбин начинает привыкать, точнее, перестаёт замечать то, что младший какой-то «другой». Его просто умопомрачительно целовать: в нос, щёки, губы. Чанбин не то чтобы был противником поцелуев, но и фанатом назвать нельзя, а теперь по-настоящему хочется делать это как можно чаще. Виной ли тому страсть, разгоревшаяся между ними последней мартовской ночью, или же молчаливое понимание друг друга с полуслова, впоследствии ставшее симпатией? Может, все дело в уютной феликсовой квартире на предпоследнем этаже, которая создаёт тепло и чувство открытости. — Это хоть стоит того? — Что «это»? — Постоянное заучивание километрового текста, подгон себя под определённый вес и постоянное изображение кого-то другого, — объясняет Со, накручивая пояс кимоно на палец. — Слишком сложно и тяжело — теряешь себя, разве нет? — Или находишь. Феликс чуть склоняет голову, укладывая её на чанбиновское плечо.