Поверхность солнца

— Стыд? Я должен чувствовать стыд? Мне, может, ещё и прощения у него попросить?! — Слушай, парень, — Чан максимально отклоняется назад, поднимая ладони. Феликс удивленно морщит нос, сдувая со лба челку; старшему, смотрящему на это представление, хочется засмеяться в голос. — Ты бы предупреждал, когда будет так… правдоподобно. Чанбин прячет улыбку в кружке кофе и устраивается поудобнее на стуле. Бан с чего-то решил неожиданно встретиться — холодная апрельская среда с лихвой добавляет дождь и сильный ветер, а Со, между прочим, ехать дальше всех обратно. В «повседневной жизни», когда день делится на проснулся/ушел на работу/заснул, он чувствует себя мешком с органами, который делает то, что ему велят делать. И незапланированные посиделки — всего лишь небольшое разбавление будням; когда смотрит на Ли, то почему-то не верится, что у того так же. Сюрреалистичный мир и способность чувствовать не разумом, а кожей, наверное, только когда наедине. Нет ощущения какой-либо потребности в Ликсе — он всегда рядом. Не вьется под ногами, не заваливает сообщениями и не звонит по сто раз на дню — просто рядом. Как ощущается солнце над тобой, даже когда ночь; как земная платформа под ногами. Такого поразительного спокойствия Чанбин не чувствовал давно, точнее, — никогда. Бан просит в следующий раз всё-таки не быть таким «настоящим», Со прыскает в кулак от того, насколько бредово это звучит. Настоящий Феликс, по сути, в кровати. Младший только кивает, нисколько не обидевшись или как-то поникнув, а потом легко говорит, что ему пора ехать на встречу и «был рад с вами посидеть тут». Его уход не выглядит скомкано и неуместно, все спокойно. Чанбин мысленно ставит пометку о том, что до премьеры ровно месяц, а значит, Ликс будет занят почти всегда, усердно готовясь. — Мой ребёнок вырос. Удивительно молчаливый Хван утирает несуществующую слезу, доедая третий по счету кусок лимонного пирога. Сонхун перед отъездом чуть ли не умолял не давать Хёнджину цитрусовые, ведь после тот начинает чесаться (не сильно, но настроение у него скачет даже от таких мелочей); Чан за этим делом не следит, соответственно, Со делает то же самое. — С чего это? Говоришь как бабка, — Чанбин отпивает чуть тёплый американо. — Человек пошёл работать, а не заниматься хренью, в отличие от тебя. — Ты себя матерью возомнил, что ли? — вторит Бан. — Я, в отличие от некоторых, — он кривляется. — Заметил наличие засосов на шее моего маленького солнышка — у меня на такие вещи чутье. Уж лучше бы твоё чутье перестало работать, — проглатывает Со, все ещё держа кружку в воздухе. Будет уж совсем плохо, если порой эмоционально нестабильный эстет что-то заподозрит. Следует быть осмотрительнее, потому что Хёнджин действительно не дурак; пятна-то чанбиновские, и разглядеть их сквозь длинный воротник водолазки не так-то просто. Неуместная гордость расползается внутри, едва не вызывая улыбку на лице. — Подумаешь, его дело с кем спать. Феликс достаёт откуда-то с верхней полки шкафа коробку с обувью, сразу же натягивая ботинки. Ему бы работать в офисе или вести новости в таком-то виде, а не всего лишь навсего собираться в кино на какой-то триллер. Чанбин, конечно, хорошо одет, но не настолько же. — Я очень быстро, вот только, — младший приваливается к стене, стоя на одной ноге и завязывая шнурки. Волосы у него немного растрепаны, но выглядит он даже лучше. — Минуту. Выходит гораздо быстрее; Сонхун должен был забронировать билеты, но получилось, что на разные ряды — история умалчивает о том, как так всё-таки получилось. Очень хорошо, что Ли начал собираться задолго до запланированного времени выхода из дома. Чанбину было совсем не трудно сперва поехать к нему, а не сразу в кинотеатр. Со мало осознает из-за чего вдруг такой порыв, но сожалений по этому поводу ноль. На лестничной площадке, пока младший закрывает дверь на множество оборотов, появляется какой-то парень лет шестнадцати в школьной форме. Он шепелявит тихое «здравствуйте, аджосси», заставляя Чанбина пустить смешок и вспомнить себя в его возрасте. Феликс кладет ключи в карман иссиня-черного пальто и поворачивается лицом, виновато говоря: — Извини, пожалуйста, что я так долго. — Всего пятнадцать минут, солн… — Чанбин прикусывает язык, едва ли не до крови. С губ почти сорвалось роковое «солнышко», которое к чему-то да обязывает. — Не так долго, — добавляет он, чтобы хоть как-то сгладить. Самое очаровательное то, как не менее очаровательный Ли Феликс чихает. Чанбин корит вечно приоткрытое окно и холодный ветер, не хватало ему ещё заболеть. Спускаясь по бесконечным ступенькам (лучше было бы ехать на лифте), он смотрит на щуплую фигуру впереди и, к собственному разочарованию, не находит ничего такого, к чему можно было бы придраться. Чанбин себя знает хорошо и оценивает трезво, а потому совершенно очевидно, что ничего между ними, ни черта, не понятно. В метро, что удивительно, не так уж и много людей, зато в кинотеатре народу до отвала. Трое идут на второй ряд, а двое на шестой — далековато. Сонхун начинает ныть, что далеко ему сидеть неудобно, и он точно будет сидеть ближе; времени на раздумья особо нет, потому что все толкаются между рядами, и какая-то школьница успела пролить колу на ступеньки. Хёнджин не привередливый, пожалуй, самый «компромиссный», и ему плевать где, а у Бана вечное «не знаю». — Давайте я пойду с хёном на второй, — Чанбин поначалу недоумевает, когда Ликс обращается вовсе не к нему. Хёном он назвал Хуна, и старшему режет слух это слово. — А вы уже разбирайтесь. — Я, ты — шестой. Со не поспевает за разумом, но просто тянет за рукав пальто, ничего больше не говоря. Никто из ребят и не возражает; свет в зале выключается, и назойливая реклама занимает огромный экран. Значит, даже младше Сонхуна. У него и Чанбина, получается, разница как минимум в полтора года. Весь сеанс старший не следит за происходящим в фильме, а просто думает о чем-то несущественном и своём. И он честно пытается не косить в телефон Ли, когда тому приходит сообщение. Не суй нос в чужие дела — святая поговорка, потому что старший как-то упускает момент, когда Феликс уже открыто смотрит на него, улыбаясь. Он говорит очень тихо, на самое ухо, чтобы не мешать какой-то парочке слева, удачно лапающей друг друга: — Чисо — гример, она работает в театре почти пять лет. Мы друзья, — и вроде бы не оправдывается, но у Со как от души что-то отлегло. Интересно, а знает ли эта Чисо, что вытворяет её друг? — Мне не нравится фильм. — Хочешь уйти? — Чанбин, вообще-то, даже и не пытался вникнуть, так что не страшно. — Не думаю, что это будет очень красиво. Наверное, лучше досмотреть. А ещё, вообще-то, он готов был уйти вместе с Феликсом. Тогу, должно быть, уже привык к тому, что по ночам хозяин иногда может и вовсе не приходить, пропадая в центре. Квартира Феликса носит клеймо места, где можно напрочь отключать ту часть мозга, которая отвечает за анализ последующих и вытекающих событий. Светлые стены становятся в разы темнее, зато тело Ли светится ярче; Чанбин может часами наблюдать за тем, как едва уловимые блики играют на его коже. Именно поэтому, едва переступив порог подъезда, нужно было развернуться и поехать совсем в другую сторону. — Ты любишь ваниль? Пахнет именно ею, и ещё зелёным чаем, который недавно заваривал младший. Со водит ладонью туда-сюда по плечам и острым ключицам, и Ликс иногда прикрывает глаза, чуть прикусывая губу. Чанбин хочет его так сильно, почти до яркой пелены перед глазами, но только сидит на краю кровати и трогает, сдерживаясь из последних сил, чтобы не начать принюхиваться — нравится. Старший к запахам восприимчив очень: ароматические свечи, женские духи, запахи всевозможной еды и выхлопных газов с улицы и так далее. Большая часть всего вызывает неприятное покалывание и лёгкую головную боль. — Не так сильно, как сандал. Тебе не нравится? — приходится шустро уложить его, наваливаясь сверху. Чанбин все же опускается к шее и проводит кончиком носа — никакого отторжения. — Я очень устал. — Не хочешь, не будем. Как два пальца об асфальт, в самом деле. Никто не принуждает и принужден не будет. Со и сам сейчас не в лучшем состоянии, потому что квартиру отжать не удалось, клиент недоволен и осыпает проклятиями, а новый «заказ» ничуть не лучше предыдущего. Следует выспаться нормально, но вместо этого он поехал на полностью забитом общественном транспорте в сердце города. Идиот, — сказал бы сам себе. Ликс лениво мотает головой, обхватывая за шею. Его чуть отросшие волосы короной раскиданы вокруг, и старший расчесывает их пальцами, массируя кожу головы. Дыхание ровное и спокойное; Чанбин опускает руку, чтобы заставить тело младшего покрыться сотнями мурашек. Феликс слишком открытый в моменты единения, и отдача от него бешеная. А он-то думал, что так будет только сперва, но не после, когда уже «приелись» и изучили друг друга. — Чанбин, — еле слышно выстанывает Ли, кладя ладонь поверх чанбиновской. — Дай мне… Непонятно что ему дать, но Со руки убирает, позволяя младшему приподняться и стянуть с себя последнюю одежду. Даже новые брюки ему чересчур большие; старший вздыхает, откидываясь на мягкую подушку, и старается не думать об его недоедании. Кровать вновь прогибается под не таким уж и значительным весом, и тонкие конечности обвивают как щупальцы, прижимая ближе. Они некоторое время лежат в абсолютной тишине, и Чанбин почти засыпает — усталость и несерьезный, но все же стресс, дают о себе знать. На самом деле, спать тут гораздо лучше и приятнее, чем у себя дома. Веки слипаются, но младший неожиданно выскальзывает из объятий, и Со распахивает глаза, удивлённо с смотря вниз. Девушки, конечно, не раз делали ему минет, но, черт возьми, губы у Феликса просто запредельные и его ладони, скользящие по бедрам, подобны раскаленным углям. Чанбин полностью расслабляется, утопает в постельном белье, думая, что как-то из обычно бешеного секса они перешли в что-то другое, менее животное. Плавно, опять-таки без лишних оговорок, но старшему ни капельки не жаль; пока Феликс остаётся собой и не требует ничего, чего бы не хотелось ему дать добровольно — отлично. Со всегда страшился по-настоящему серьёзных отношений, потому что все бывшие девушки, что бы они ни говорили, связывали по рукам и ногам, и так по новой. — Ликс, — он кладет ладонь на голову младшего, сдерживая стон и чуть оттягивая рыжие прядки. У них ничего не было почти неделю, и Чанбин не железный. Растянуть эту ночь хочется как можно дольше. — Лучше поцелуй. Секундное замешательство Феликса объясняет многое — хён никогда ни о чем не просил, но тут же тонет в быстром и умелом поцелуе. В конце концов, кожей Ли любит чувствовать больше, нежели тратить время на пустые разговоры; Со укладывает его поперек кровати, пробегаясь напоследок кончиками пальцев по ребрам. — Мне кажется, что… — глаза бегают по лицу старшего, смотрит так решительно, но вмиг замолкает. Он не хочет додумывать фразу Ликса. Действительно забывает, стоит младшему обхватить губами пальцы, не отрывая взгляд. Ли всегда смотрит в глаза или же прикрывает, прижимаясь всем телом, но не отводит никогда. Старшему визуальный контакт был не так уж и важен, ему вообще, в принципе, особо ничего не было важно; сегодня Чанбин не купил резинку, потому что Феликсу с ней не нравится. Со несильно кусает плечи, шею, чуть ли не вгрызается в рёбра, но вовремя себя одергивает — младшему нельзя ходить на работу в непотребном виде; хочется всё-таки оставить на его коже хоть что-то. Хёнджин заметил следы, и Чанбин с каким-то больным удовольствием оставляет ещё (совсем немножечко, ведь стонущий под ним парень не выражает протест). От усталости не остаётся и следа. Единственное, что сейчас важно: Феликс горит, он гребаная лава что снаружи, что внутри. Ли совершенно невозможный — теперь старший осознает это в полной мере, потому что таких людей как он, наверное, нет вообще или очень мало, но всего лишь отдалённо похожих. Чанбин приподнимает его над постелью, не оставляя между ни миллиметра — привычка, перенятая от Ликса. Иногда, когда он называет по имени, хочется оглохнуть; когда стонет, впиваясь пальцами в плечи и закусывая губу, хочется ещё и ослепнуть. Становится слишком давяще, стыд накатывает удушливой волной, потому что Феликса слишком много, а его недостаточно. Желания тела уступают чему-то, что живёт глубоко внутри.