***
Звуки выстрелов отражались о стены чудом уцелевших зданий, коих в окруженной столице осталось немного. Крики и стоны раздавались отовсюду, а воздух насквозь пропитался этим полусладким, крайне отвратительным запахом пыли, крови и пота. Отступали немцы неохотно, сражаясь до последней капли крови и не важно своей или вражеской. Молодой юноша в окружении таких же молодых солдат, пытаясь перекричать залп артиллерийских пушек, отдавал приказы. Его черная форма была местами порвана и запачкана так знакомой всем солдатам смесью крови и грязи, а белые перчатки и вовсе смотрелись крайне нелепо. — Lieutenant, wir haben eine Nachricht von der vierten Gruppe, Sie kamen mit dem Spender ins Zentrum und — (Лейтенант, у нас сообщение от четвертой группы, они прибыли с доносом в центр и-) — Was sind die folgenden Befehle? Zu uns gibt es Verstärkung oder wir treten zurück — (Ну что, какие следующие приказы? К нам идет подкрепление или мы отступаем), — мужчина с короткими, смоляными волосами, параллельно пытался уследить за югом и севером, что получалось у него на редкость хорошо. Яркие глаза цвета свежей листвы метались из стороны в сторону, пока мужчина успевал отдавать подчиненным приказы. — N-nein… Lieutenant, unsere Leute sagten, als Sie in den Bunker gingen — (Н-нет… лейтенант, наши люди сообщили, что когда они вошли в бункер-) — Nun, gehen Sie zum Kern, diese Details sind jetzt nicht wichtig. Aufladen! — (Ну, переходи к сути, эти подробности сейчас не важны. Заряжай!) Раздался очередной залп, откуда-то послышался то ли плач, то ли вопль и снова мерный звук взрывов, где-то южнее их расположения. — Da ist niemand. Genauer gesagt gibt es viele, die da sind, aber Sie sind nicht ganz- — (Там нет никого. Точнее там много кто есть, но они не совсем-) — Hör auf zu Ghul, sprich direkt! — (Хватит мямлить, говори прямо!) Нервно поправив воротник, всегда невозмутимый офицер дерганным движением сжал фуражку, оставив ладонь на крае ее козырька несколько больше положенного, словно не зная куда еще можно деть ставшими такими тяжелыми и словно лишними руки. — Lebendiger. Es gibt keine lebenden, nur Leichen. — (Живых. Там нет живых, только трупы.) На то, чтобы смысл дошел до брюнета понадобилось несколько минут, глупые слова словно тараканы разбегались в голове, лишая возможности не только понимать, что тебе сказали, но и говорить самому. — …das ist ein Fehler. Es kann nicht sein, dass keiner der roten Armee oder Verbündeten uns schneller erreichen konnte, deine Leute haben etwas Durcheinander gebracht. — (…это какая-то ошибка. Этого не может быть, никто из красной армии или союзников не могли добраться быстрее нас, твои люди что-то напутали.) — Ich habe Ihnen von fünf Minuten genau gesagt, aber… Sie sagten, dass Sie im Büro des Führers, Revolver, uns in diesem Moment nicht verlassen konnten? — (Я точно тоже сказал им пять минут назад, но… Они сказали, что в кабинете Фюрера, револьвер… Он ведь не мог просто бросить нас в такой момент?) — … — Мужчина, откинув в сторону карту, направился к выходу, где его ждал один из военных мотоциклов. Заведя на удивление тихого зверя, брюнет, убрав стальную ножку, почти сразу сорвался с места, когда его настиг крик офицера. — Lieutenant! — (Лейтенант!) — Du bist für die Hauptsache, wir sind jetzt am wichtigsten, die verwundeten zu retten und den Feind noch weiter zu bewegen. Und ich werde dort wieder gehen, um zu überprüfen-der Letzte Satz hat er bereits erzählt, von einem Platz Berührend. — (Ты за главного, нам сейчас важнее всего спасти раненых и не дать врагу продвинуться еще дальше. А я все там еще раз проверю,) — последнюю фразу он уже сказал, трогаясь с места. —Aber Lieutenant.… — (Но Лейтенант…) —Durchführen! — (Выполнять!) — Ja. — (Есть.)***
Несясь на запредельной скорости, едва уклоняясь от летящих камней и пыли, расставленных мин и шипов, Германия продвигался вперед, ничего и никого не видя перед собой. А влажные от ветра, и только ветра, ведь это все просто ошибка, глупая и очень пугающая, но все же ошибка, глаза спасали от летящей в лицо грязи. И хотя он сейчас выжимал из мотора максимум, а в голове лишь одна мысль била по черепной коробке: «Быстрее, только бы успеть», — глупые, совершенно несвоевременные воспоминания из дества всплывали перед глазами. Как отец, несмотря на запрет деда, каждый день приходил читать ему книжки перед сном, как они гуляли вместе часами, уходили в лес рисовать и ездили верхом. Отец был рядом всегда, когда требовалась его помощь или поддержка, и если раньше Германия воспринимал это все как нечто совершенно естественное, конечно, будучи благодарным, то сейчас, когда он уже знает, чего стоило отцу обычная прогулка в лесу вместе с ним, то уважение и благодарность стали вовсе безграничны. В их «кругах» не принято такое «излишнее» внимание к своему потомству, да и мало кто захочет дуть на разбитые коленки символу своего приближающегося конца. Ведь рождение наследника означает, что и великим империям когда-нибудь придет конец, нередко родители даже не соизволяют дать своим детям имена. А Германия и вовсе аномалия, он появился на свет еще до вступления на престол своего отца, а тайна его рождения и вовсе была долгое время темой табу в их семье. Конечно, дед ненавидел Германию всей душой, ведь что может быть хуже одного доказательства собственного свержения, чем два таких доказательства? Империя постоянно повторял, что Третий Рейх приведет их народ к позорной кончине, нередко такие разговоры происходили за общим столом при самом Германии, он был еще слишком мал, но уже чувствовал необходимость вступиться за отца. Правда ничем хорошим эта идея не закончилась, гнев деда вылился в хорошую такую пощечину, которая явно была бы только началом, если бы отец не вступился за Германию. Он закрыл его собой, а затем, обернувшись, посмотрел на Империю таким взглядом, от которого старик на секунду вздрогнул и даже перестал дышать. Но затем, пытаясь вернуть себе утраченное лицо, он продолжил громко ругаться, называя Рейха жалким трусом, а Германию сосунком, который так и будет прятаться за плащем отца всю жизнь. Как они оказались в спальне, Германия не помнил, он был еще мал, да и больше внимание привлекала адская боль в скуле. Отец никогда не выражался при Германии, но он точно помнил, что Рейх сказал, выходя из парадного зала. Уже сидя на кровати, пока отец аккуратно обрабатывал ссадину, Германия заметил, что руки Рейха дрожали, словно его бил озноб, а глаза, которые дед называл глазами Дьявола, и правда приобрели красный оттенок. Заметив пристальный взгляд сына, Рейх попытался улыбнуться, но получилось откровенно плохо. — Страшно, да? Не волнуйся, скоро пройдёт, — Германии не понравилось то, как отец сказал это, словно во всем произошедшем он винит исключительно себя и свои глаза. Поэтому когда на его щеку аккуратно наклеили широкий пластырь, Германия протянул маленькую ладонь к лицу отца, также как сделал он, когда они покинули этот злополучный зал. — Нет, красиво, — глаза Рейха расширились от удивления, Германия, пошатываясь, поднялся на ноги, все же дед на силу не скупился, и, когда мужчина подскочил, чтобы усадить сына обратно на кровать, мальчик поймал момент и со всей силой обнял отца, утыкаясь ему в живот, боясь отпустить. — Прости. Простипростипростипрости, — захлебываясь рыданиями, ребенок жался к отцу все сильнее и сильнее и из-за этого не смог увидеть, насколько вымученным в этот момент выглядел сам Рейх, ведь нет ничего хуже, чем видеть, как плохо твоему ребенку, а помочь ему ты не можешь. Лишь утешать и давать по сути пустые обещания, как же отвратительно. Расцепив руки сына, Рейх сел перед мальчиком на колени, чтобы быть с ним на одном уровне. — Тебе незачем извиняться, ты ничего плохого не сделал. Просто у твоего деда сегодня плохой день и он не нашел ничего лучше, чем отыграться на собственном внуке. Это моя вина, я должен был предугадать, что его приглашение на ужин после подписания договора — далеко не желание пережить тяжелые времена в семейном кругу. И, Германия, я, конечно, благодарен тебе, но лучше в будущем пропускай все его оскорбления мимо ушей. — Н-но ведь, все, что он говорил о тебе — неправда! Тебе ведь обидно слышать о себе такое от отца, если бы ты так говорил обо мне, мне было бы очень больно… — Во-первых, я тебя люблю и никогда не скажу ничего подобного. А во-вторых, вскоре все изменится и тебе больше не придется слушать все это, обещаю. Осталось лишь немного потерпеть. — Но папа, ты сказал, что любишь меня и поэтому никогда не скажешь… А почему тогда дедушка говорит такое о тебе и обо мне? Он нас не любит, да? — Германия заплаканными глазами посмотрел на отца, лицо которого внезапно стало напоминать ту самую, ненавидимую Германией, черную маску. — Уже поздно, тебе давно пора спать. Ну все, хватит плакать, ты ведь уже взрослый. — А взрослые не плачут? — Почему же, плачут. Но лучше не делать этого на глазах у других людей, в мире очень много тех, для кого твои слезы будут сродни награде, и они будут делать тебе больно снова и снова лишь бы почувствовать иллюзию власти над тобой. — …это плохие люди, да? — Германия, заботливо укрытый мягким одеялом, держал отца за руку, боясь, что если отпустит, то Рейх опять уйдет туда, откуда приходит весь в бинтах и очень грустный. — Люди не делятся на плохих и хороших. Мы все иногда делаем ошибки, совершаем ужасные вещи, а потом корим себя за это всю жизнь. Но слабый человек ничего не сделает для того, чтобы исправить хоть что-то, а сильный не только сам признает свою вину, но и положит на кон все лишь бы изменить то, что исправить почти невозможно. — …значит, есть сильные и слабые? — сон уже почти забрал мальчика в свои владения, но тот до последнего цеплялся за реальностью, боясь отпустить, потерять и потеряться самому. — Нет, сынок. Люди — это просто люди, ни больше, ни меньше, — погладив сына по голове, Рейх потянулся к выключателю и погасил свет. — …я не понимаю, — мальчик все же отпустил руку отца, потерев сонные глаза кулачками. — Ничего страшного, когда-нибудь поймешь. А теперь тебе пора спать, — наклонившись и поцеловав сына в лоб, Рейх только собрался уходить, когда Германия схватил его обеими руками за рукав рубашки. — Нет, не уходи, пожалуйста! — Рейх, как-то слишком печально улыбнувшись, сел обратно на кровать, придвинувшись ближе и положив не такую уж и широкую ладонь на макушку сыну. — Не волнуйся, я буду рядом. А ты пока засыпай, завтра будет очень насыщенный день, мы ведь давно не выходили в лес? — мальчик, сжав руку отца сильнее, так и заснул с улыбкой на лице, а снились ему говорящие зайцы и очень устрашающий, большой, но добрый медведь, который угощал их малиной и медом. — Я всегда буду рядом. Даже когда ты меня возненавидишь, я все равно буду рядом. Для этого ведь и нужна семья?***
Рейх не знал, что Германия, даже во сне услышал его, но будучи ребенком он все списал на сон. Сейчас же, несясь едва ли ни под двести километров в час, эти слова, как назло, всплыли в памяти, выстраивая в цепочку события прошедших лет. Германия был далеко не глуп, он не уступал в сообразительности деду, может совсем немного отцу, но ведь того заслуженно считали гением. И сейчас Германия, буквально гонясь за тенью своего стремительно уходящего прошлого, корил себя за слепоту и наивность. Факты, цепляясь друг за друга, выстраивались в крайне ужасающую действительность. И поэтому немцу не остается ничего, кроме как молить небо, что он на самом деле ошибается и это все просто ошибка. Пожалуйста…