Painful

***

Америка и правда был отличным актером. Он всегда знал, когда и с кем нужно быть паинькой и, излучая спокойствие и исключительное миролюбие, сидеть на пятой точке ровно, а где можно хорошенько развлечься за счет массовых нервных срывов поседевших после одного лишь разговора людей, которым просто не повезло оказаться не в том месте не в то время. Правда, со временем личностей, перед которыми Америка хотя бы снимал привычную для себя маску ублюдка почти не осталось, а точнее его отношение к этим людям в корне изменилось, впрочем, как и отношение к человечеству в целом. Америка и правда был искусным кукловодом. Он отточенным движением руки мог вывернуть чужую душу на изнанку, разрывая длинными пальцами нежные ткани, пробираться в самые потаенные уголки сознания из чистого любопытства или от скуки, а затем, не найдя для себя более ничего подходящего для дальнейших забав, притворно горько вздохнув от разочарования, откинуть её в сторону, как надоевшую игрушку. Он заставлял других действовать так, как это было выгодно ему, при этом его верные пешки оставались в полном неведении, не зная, что каждый их шаг был заранее тщательно взвешен и спланирован… но, какая жалость, не ими. Где-то незаметно подтолкнуть, когда-то невзначай шепнуть. Шантаж? Грубо, глупо и банально. Того же результата можно добиться и прозрачными намеками, дельными советами, и вот, ты уже вроде как и не угрожаешь, а скорее дружески подталкиваешь к наиболее правильному решению. Так это смотрится со стороны, такие мысли будут роиться в голове незрелого собеседника, коих большинство. А коли у партнера по прению* будут наблюдаться зачатки какого — никакого разума, тот сам поймет, как на самом деле обстоят дела. Да уж, дела, дела, дела… Америка и правда был сущим ребенком внутри. И вот сейчас, найдя новую интересную игрушку, он непременно захотел ее себе. Хотя, новой эту игрушку-то и не назовешь, скорее тут подойдет фраза: «Все новое — это хорошо забытое старое», — забавно, особенно если знать, когда и кем именно она была произнесена. Россия. Большая ледышка в темно-синем приталенном костюме и неизменном красном галстуке. Америка не плохо с ним повеселился тогда, в восьмидесятых, начале девяностых. И снова его актерские способности были как нельзя кстати. Какого же было удивление мальца, когда один из главных соперников его отца предстает перед ним чуть ли не идеалом той жизни, о которой он, как ему тогда казалось, всегда мечтал. А чего обычно так жаждут неокрепшие умы? Конечно, мнимой свободы. И эту свободу Америка нерадивому наследнику Союза предоставил сполна, бедняга до сих пор плоды своей беспечной юности пожинает. Казалось бы, что осталось лишь прикончить этого доверчивого глупца, просто окончательно подчинить своей воле, и тогда он сможет наконец построить собственный Элизий*, Эдем для каждой души, страдающий от смердящий гнили этого мира. Америка уже давно осознал, что цель оправдывает средства, остался лишь последний шах, только произнести со змеящейся на губах улыбкой «мат», преградив путь черному королю*. И тут то ли взыграла совесть, которая, Америка был искренне уверен, скончалась в муках уже как пару веков тому назад, то ли еще что-то вроде такого бреда как «милосердие», от одного только слова американец отплевывался еще неделю, короче говоря, не смог он добить парнишку. Просто не смог в нужный момент отдать нужный приказ. И, последний раз посмотрев в блестящие от непролитых слез и ярости, замутненной болью и разочарованием, глаза, развернулся и ушел. Если бы не проклятая гордость, то и вовсе бы сбежал, словно это он тут обманутый ребенок, сбежал прочь непонятно от чего именно: некогда светящихся изнутри теплом глаз цвета неба или же самого себя. Сбежал. Поступил как последний подонок, радуясь тому, что обвел осиротевшего мальчишку вокруг пальца, и скрылся, трусливо поджав хвост. Следующая пара лет стерлись из памяти, и пока повзрослевший второй раз Россия пытался сам себя собрать по кусочкам, в ежовые рукавицы сжав обнаглевших подчиненных, Америка разными способами старался просто забыть и забыться, но отвратительное чувство, которому он так и не смог дать имя, продолжало сдавливать его легкие, кроша в пыль ребра, не давая даже сделать один единственный вздох. Он не понимал причину, он просто уже ничего не понимал. Америка и правда был последние лет двести не в своем уме. Будучи первоклассным манипулятором, он, между прочим, имел реальную ученую степень в области психоанализа. Конечно, доктором наук был мистер Джонс, одно из тысячи его имен, но это сути дела никак не меняло. Абстрагировавшись, и перенеся собственные симптомы на другого человека, Америка бы сразу поставил диагноз…ы, лист формата А4 был бы заполнен мелким почерком с двух сторон. Конечно, заботливый Канада прав, и с ним, мягко говоря, все очень не очень в порядке. Но для этого нужно было задуматься, хотя Америка понимал, что одних мыслей было бы недостаточно, а большее он себе позволить не может, как не позволят это ему и другие. Он часто кидался из крайности в крайность, не отдавая себе отчет мог в одно мгновение сжать в ладони острие ножа, лежащего возле нетронутого блюда, во время очередных «семейных посиделок», затем, виновато улыбаясь на обеспокоенный взгляд брата, до конца вечера пряча раненую руку под столом. Канада вообще был единственным человеком, которому было не наплевать на непутевого старшего брата. Ведь именно он в тот вечер, не слушая никаких отговорок, забрал из ресторана безуспешно пытающегося уверить его, что это всего лишь жалкая царапина, Америку к себе домой. Посадив брата на диван в гостиной, Канада принес небольшую аптечку, когда услышал шум воды на кухне. Заметив Америку, отмывающего залитую кровью руку, он лишь выразительно хмыкнул в ответ на эту самодеятельность. — Не хотел запачкать твой диван, — вот и весь ответ, который получил Канада от брата. Оставленные на столе в гостиной широкие очки, больше не скрывали темные круги и нездоровый блеск некогда сияющих золотым светом омутов, что сейчас, словно вылиняв, они и вовсе стали серыми. Америка почти никогда не снимал очки, только перед сном и дома у брата, от осознания этого Канада судорожно вздохнул. «Прошло столько лет, а он все равно…» Когда рана оказалась под несколькими слоями плотных бинтов, любитель блинчиков с сиропом просто не выдержал, возможно, это было последней каплей. Да, конечно, все и до этого было откровенно плохо, но дальше необоснованных приступов ярости и дикой скачки настроения не заходило. По крайней мере, он этого не видел, от этой мысли Канаде вновь стало дурно. Брат очень мало, что рассказывал ему, не потому, что не доверял, а потому, что искренне любил и не хотел заставлять того лишний раз волноваться. Но, похоже, болезнь прогрессировала. Как-то раз Америка, невесело рассмеявшись, сказал: «На самом деле психи повсюду. В психушке же сидят лишь те, кто спалился.» Разрыдавшись от бессилия тогда на кухне, Канада просидел полночи в объятьях старшего брата, пока Америка, мягко перебирая огненные пряди, словно мантру повторял: «Все в порядке. С нами все будет в порядке.» Не понятно, кому именно были адресованы эти слова — сорвавшемуся в рыдания от собственной беспомощности Канаде или же ему самому. После он еще не раз будет проклинать себя за то, что дал в тот день слабину на глазах у брата. Америка перестанет посещать его чаще необходимого, а на каждой из их случайных встреч будет весел и бодр. Америка и правда был искусным лжецом. Но Канада знал его лучше, чем кто-либо, и такой брат был лишь очередной маской, тщательно вычерченная копия специально для него, ради его спокойствия, ради него. И все же Канада сразу заметил интерес брата к России, он не удивился, когда узнал, что мальцу отведено особое место в планах Америки. И какого же было его удивление, когда брат все же оставил парня в живых, конечно, изрядно потрепал, но не добил. Искра надежды поселилась в его душе, и он поспешил найти Америку, но встретил лишь такой по детски потеряный взгляд того, кто большую часть его жизни любовно звал его «мелочью». После того случая Америка около двух лет приходил в себя, как-то умудрившись окончательно подсадить вторую половину европы на свою ничем кроме честного слова неподкрепленную валюту. Безумие будто стало сдавать позиции, по крайней мере за ножи в ресторанах теперь уже брюнет* больше не хватался. И тут снова, через почти тридцать лет Канада заметил, что интерес брата к возмужавшему за это время блондину разгорелся с новой силой, мрачной решимостью. Это пугало до дрожи, он помнил этот взгляд и был не уверен, грядет ли война или же сразу конец света. Пока Россия стойко выдерживал экономическую бомбежку санкциями, неадекватность Америки с каждым днем росла в геометрической прогрессии, но, что самое страшное, он все делал намеренно, осознанно, снова играл и, похоже, на этот раз решил идти до конца. Но после того саммита в Австрии все изменилось. Для замыленного  взгляда это было не так заметно, но Америка и правда перестал заваливать Россию запрещающими бумагами, хотя все так же на людях вел себя, как истеричная баба в климаксе. Канада же знал, что все это было сделано для отвода глаз, а последние сомнения в том, что Америка действительно изменил свои планы относительно русской ледышки, развеялись, когда он, очередной раз на выходных болтая с братом ни о чем (что в последние полгода, к радости Канады, стало для них нормой), услышал странный звук из динамика телефона. — У тебя там что, соседи ремонт затеяли? — на противоположном конце послышался лишь приглушенный смешок. — В два часа ночи? — весело спросил Америка. — Два часа? Но у меня только семь… подожди, ты ведь сейчас в Нью-Йорке? — полуутверждая произнес Канада. — Не-а, — почти пропел в трубку брюнет, — Угадай. Семь часов разница, медведи с балалайками на поводках своих людей выгуливают, и даже сейчас тут адски холо- — Ты в Москве? Нет, подожди, там сейчас уже тепло. Петербург? Что ты там делаешь, мы ведь с тобой буквально позавчера виделись, — перебив брата, сбивчиво протараторил Канада. — Да так, решил заняться кулинарией, — не скрывая веселья, ответил Америка. — Какая еще кулинария? Ты прилетел в Санкт-Петербург, чтобы постоять у плиты? — не скрывая собственного удивления, с перерывами на смешки от абсурдности всего происходящего, спросил Канада. — Ага, — просто ответил Америка. Канада не знал, чего ему хочется сильнее: самому постучаться головой о стол или сделать это наверняка улыбающейся физиономией братца. — И что ты готовишь? — на выдохе спросил Канада. На фоне послышался короткий звон. — Уже. И не приготовил, а испек, — Канада хотел сказать что-то о том, что после известия, куда именно отправился непутевый брат ради «занятий кулинарии», ему уже глубоко все равно что или кого он там готовит, но решил все же не озвучивать очевидное. —… — И что, ты даже не спросишь, что я испек? — в голосе звучала по-детски искренняя обида. Канада, вздохнув, внутренне досчитал до десяти. — И что же ты испек? — внутренне он был готов ко всему — от печенек с мышьяком и до бивня мамонта в шоколадной глазури. Но все оказалось куда интереснее. — Торт, — в голосе Америки было столько гордости, что Канада даже не знал, что ему на это сказать. — Почему именно торт? — это единственное, что его волновало, ведь он точно знал, Америка готовит торты только… — А как иначе? У России завтра день рождения, а день рождения без настоящего праздничного торта — это ненастоящий день рождения! Просто очередная дата в календаре, всего лишь куча условностей, облаченных в ряд формальностей. — Америка еще долго продолжал разглагольствования на мотив «без кота и жизнь не та», только со словами «без торта и рождаться не охота». Но из всего этого словесного потока, Канада вычленил главное. Америка ради того, чтобы приготовить торт на день рождения русского приехал в холодный Петербург и простоял у плиты до двух часов ночи. Так он срывался каждый год поздравлять его самого, даже как-то отменил важную встречу с Японией, сославшись на неотложные дела, но, похоже, черноволосая девушка все и так поняла бы без слов. Итак. Градус бреда достиг своего апогея. На вопрос: «Ты хоть понимаешь, как это звучит?», Америка лишь пустив немного обиды в голос ответил: «Вот возьму сейчас и обижусь. И останешься ты не только без утешительных кексов, но еще и магнитика со сфинксом!» Теперь смеялись они оба. Канада, потом уже лежа в кровати, в усталом жесте накрыл лицо руками и коротко усмехнулся. Впрочем, чего он еще ожидал от брата? Это же Америка. Тот, кто решил отправиться в Антарктиду только, чтобы в живую увидеть пингвинов и попробовать на вкус не запыленный городом снег. Тот, кто привез ему и с гордостью, которой наверно позавидовали бы сами королевские пингвины вручил ему пару длинных сосулек. Конечно, Канада понятия не имеет, что происходит между его братом и Россией, но пока это не грозит катастрофой мирового масштаба, он это переживет, все переживут. И все же, как можно быть таким…таким?! Да… Это же Америка