***
Утренний морозец продолжал обрисовывать стены и крыши серых домов холодного града витиеватыми, словно сотканными кружевом, ледяными узорами, пока обманчиво яркое солнце старалось пробиться сквозь толстые, уже украшенные зимними пейзажами стекла внутрь просторной спальни. На широкой постели, откинув пуховое одеяло к ногам, спал Россия, а точнее просыпался. Сквозь полупрозрачные шторы лучи зимнего солнца все же добрались до его лица. Блондин, зажмурившись, перевернулся на другой бок, когда в его голову внезапно пришла мысль о том, что кровать оказалась не такой уж большой. Оглушительно шлепнувшись на единственный участок паркета, не укрытый мягким ковром, Россия в голос выругался. Зацепившись за небольшую тумбочку, злой как черт блондин попытался встать. В результате тумбочка накренилась слишком сильно, и на Россию полетело все ее содержимое: от светильника, ударившего его по голове, до книг, ручек и разбившегося о колено стакана с водой. Обласкав несчастный предмет мебели, который под конец описания совокупления его предков с голубиным пометом чуть со слезами не выпрыгнул из окна, Россия переключился на чересчур яркое солнце и «короткий» ковер. Столько брани за одно утро эта спальня не слышала ни разу за ее довольно долгий век, казалось, что даже кремовые обои, не выдержав, местами приобрели более розовый оттенок. Наконец, встав и отряхнувшись от воды, Россия заметил, что кроме мокрого пятна от разбитой кружки на его правом колене расползалась еще и большая чернильная клякса. Судорожно ища поблизости злополучную ручку, блондин, чертыхнувшись, заметил такое же пятно на их новом белом ковре. Отличное начало дня, ничего не скажешь. Вытащив ковер из-под кровати и шкафа, Россия, захватив новую пару штанов из комода, направился в ванную. Закинув вещи в стиральную машину и сдув с лица светлую прядь, русский принялся искать отбеливатель, правда долго рыскать по полочкам и ящикам не пришлось, но пара интересных вещиц в процессе все же была найдена. Например, потерянная еще месяц назад упаковка пластырей, странный пакетик с черным порошком, от которого сильно пахло перцем, и еще какой-то флакон или тюбик (Россия так и не понял чем они отличаются, обычные банки с какой-то ультроважной и дорогой хренью, название которой он в жизни не запомнит), с надписью на корейском языке. После всех утренних процедур, обязательным пунктом которых сегодня стало спасение несчастного ковра от чернильных клякс, блондин, натянув на себя темно-синюю футболку и черные штаны, вышел из ванны. Чтобы еще хотя бы раз он повелся на это: «Из-за тебя наш шкаф похож на инсталляцию «Петербург — времена года»!»; «Да ты скоро со стенами сливаться будешь!»; и его любимое: «Если бы я хотел провести ночь с мужчиной в черных трениках, то просто устроил бы себе марафон саги о Бэтмене. Ты что ли предупредил бы о своих наклонностях заранее, я бы тогда и комиксы с собой прихватил». Вот так он смог отвоевать только две свои старые футболки, джинсы и эти штаны. Да кого он, черт возьми, вообще слушает? Того, кто, несмотря на все предостережения, спустил добрую штуку баксов на белые кожаные кроссовки, что прожили буквально месяц? Того, кто недели две жаловался на то, какие здесь отвратительные дороги, а еще через месяц, смирившись, все же купил себе черные полуспортивные ботинки на рифленой подошве. Пытаясь подавить растущее раздражение, Россия отправился на кухню. Только сейчас русский заметил, что в воздухе витает легкий аромат ванили и шоколада. Пройдя по довольно длинному коридору (все же эта квартира располагалась в историческом центре и насчитывала пять комнат) Россия едва слышно отворил белую, с расписными, стеклянными вставками дверь. Представшая перед ним картина сразу свела все раздражение на нет, даже отбитый копчик и ушибленная чертовым светильником голова стали болеть чуть меньше. У плиты в желтом фартуке с множеством кармашков, держа в руках фиолетовую миску и помешивая венчиком ее содержимое, стоял Америка. Он был одет в свой домашний тёплый комбинезон, представляющий собой костюм зеленого динозавра, тапочки также были сделаны в форме чешуйчатых лап с небольшими черными когтями. Окно оказалось слегка приоткрыто, что для привыкшего к местным температурам России не было проблемой, но вот для Америки, нещадно мерзшего от любого дуновения ветерка и на днях сделавшего неплохую выручку тому плюгавенькому продавцу обогревателей, это было настоящим вызовом. Сначала Россия, увидев брюнета в этом чем-то, что тот с гордостью кличил то ли «кенгуру», то ли «кинг — рагу°», прочитал лекцию, почему именно нельзя в Петербурге зимой без шапки шастать. Америка, узнав, что Россия, так тесно общающийся с азиатскими странами, мало того, что не знает, что такое кигуруми, никогда не смотрел аниме, и (что вообще возмутило брюнета до глубины души) ни разу не ел ни рамен, ни суши, решил срочно взять все в свои руки. Они тогда еще не жили вместе (О Боже, жить с Америкой в одном доме, тогда ему такое только в страшном сне привидеться могло), но это не помешало брюнету приехать к нему в девять утра, заговорить его на час за чашкой ароматного карамельного чая, а затем, услышав звонок, по — хозяйски подняться и открыть дверь. И если это просто напрягло Россию, то четыре огромные коробки в прихожей и улыбающийся брюнет, протягивающий ему комбинезон с мордой панды просто вывели из себя. В тот день Россия понял, что с Америкой спорить бесполезно. Крики, угрозы, оскорбления на него не действуют, он просто пропускает их мимо ушей. Когда русский уже хотел выставить наглеца за дверь, то внезапно понял, что нигде не может найти ключи. Этот засранец спер его ключи от его же квартиры, заказал курьерскую доставку на его адрес и сейчас, мило улыбаясь, пытается одеть на него это плюшевое убожество. Достигнув высшей точки кипения, Россия грозился выломать входную дверь. Америка же, подловив момент, когда русский снова начнет на него кричать, ловким движением руки с помощью деревянных палочек закинул ему в рот один ролл с тунцом. В результате, весь вечер они вдвоем смотрели классические работы Хаяо Миядзаки (Америка так и не смог заставить противного Россию надеть костюм, но все равно был очень горд собой), доедали эти шарики с рыбой и водорослями, которые оказались ничего так, и пытались приготовить съедобные конфеты из разноцветных порошков и воды. Этот набор юного нарика сначала вызывал у России подозрения. Но, хотя конфеты и оказались полной дрянью, готовить их с Америкой было довольно весело. Тот все никак не мог смириться с тем, что-то, что он приготовил съедобным можно назвать лишь условно, а поэтому они еще часа два мучали цветной желатин. В конце концов Америка сам выкинул все это недоразумение в мусорное ведро, и, психанув, решил приготовить фондю. Откуда в его холодильнике шоколад и клубника Россия счел целесообразным не спрашивать. Америка врывался в его жизнь без предупреждения и звонков, а уходил традиционно по-английски, не прощаясь. Вот он еще тут, смеется, выбешивая до чертиков своим присутствием, продолжает дергать льва за хвост, каждый раз словно проверяя границы дозволенного. И если раньше он представлял собой просто интересного, в меру спокойного собеседника то, похоже, его лимит на светские беседы об искусстве был уже исчерпан. Нет, конечно, они и сейчас могли поговорить о высоком, сидя в зале на диване с большими и теплыми кружками чая, когда голос Америки, став значительно глубже и ниже обычного, приобретет какие-то таинственные нотки. Брюнет обожает играть интонациями и, стоит признать, у него это получаются на редкость искусно. В один из таких вечеров Россия внезапно для них обоих осознает, что все то время их культурных прогулок брюнет точно так же играл с ним. Просто очередной раз развлекался за чужой счет. Мягко перебирая невидимые струны, играл насквозь фальшивую, несмотря на ее видимую чистоту, осязаемую даже кончиками пальцев мелодию лжи. Злость. Тщательно скрываемая обида. Ярость. Крики. Кинутый в стену макбук американца. Тогда они не виделись больше месяца. Просыпаясь, он больше не видел улыбающегося Америку, сидящим на его кухне с двумя чашками свежесваренного кофе. Он должен был быть счастлив, что этот навязчивый придурок больше не нарушает его покой, что все теперь как раньше. Должен был. Но, почему-то, не получалось. К своему ужасу, Россия заметил, что не может больше находиться в своем доме дольше необходимого. Пытаясь найти этому причину, русский осознал, что тут стало слишком тихо и просторно. Казалось бы, прошло всего лишь месяца три, квартира просто не могла так сильно измениться. Но если раньше Россия нередко мог случайно наткнуться на лежащий в зале чужой телефон или ноутбук, англоязычную книгу с черной обложкой на стуле в кухне, белые кроссовки в прихожей, небольшой термос со стикером злого кактуса на диване, то сейчас дом казался ему слишком большим, непривычно тихим и холодным. Россия даже откопал когда-то купленные ему еще сестрой теплые тапочки. Ну, правда, не может же он на самом деле скучать по этому придурку?! Размышляя на эту тему за бумажной работой, Россия сам не понял, как, вооружившись вилкой, оказался с сетом горячих роллов в руках, по второму кругу смотря «Мой сосед Тоторо». Задумываясь о том, чтобы запустить массовое производство котобусов, что просто идеальны для их дорог (эти зверушки могут просто перепрыгивать ямы, гениально!), русский понял, что это уже клиника… На собраниях Америка вел себя образцово — показательно. Не буянил, сидел как пасочка, лишь изредка кивая. Другие страны чуть в осадок не выпали, когда брюнет перед тем, как выйти и ответить на важный звонок, сначала извинился и только потом скрылся в коридоре за дверью. Да, любые звонки вообще-то официально запрещены, но раньше Америка мог во время серьезного разговора без причины просто встать, выйти и больше не вернуться. Все же прогресс на лицо. Прошло еще две недели перед тем, как они впервые заговорили. Франция, заметив, что Россия забыл папку с документами, попросила Америку, единственного, кого она успела поймать, что удивительно, ведь обычно он первый покидает душный кабинет, отнести ее русскому. Россия очень удивился, когда брюнет, для которого такого понятия, как «личное пространство» просто не существовало, найдя его в одном из залов ожидания, с легкой улыбкой (той самой улыбкой, которую он видел на протяжении уже пятого собрания, с которой он знаком с самой австрийской выставки) передал папку не ему в руки, а просто положил на стол. Блондин попытался нескладно завести тему о том инциденте, но Америка лишь, с той самой треклятой улыбкой, сказал, что все в порядке, к тому же это его вина, ведь он и правда вел себя некорректно по отношению к своему коллеге. Так Россия от шока (Америка был известен тем, что НИКОГДА не признавал своих ошибок. НИКОГДА) даже не заметил, как брюнет, попрощавшись, (раньше, уходя, он никогда не прощался) вышел из кабинета. Русский еще долго жалел, что не остановил его тогда. Около трех недель он потратил, чтобы наблюдать за тем, как Америка общается с другими людьми. Да, немного попахивает помешательством, но его это не особо волновало… на тот момент. Слежка дала свои плоды, но вот сладкие ли они? Отнюдь. Россия узнал сразу несколько важных вещей. То, каким перед ним предстал Америка тогда, в галерее, театре, саду, всего лишь четко выработанная линия поведения, которой брюнет придерживался с теми, от кого ему было что-то нужно, например, выгодный торговый договор или бессрочный контракт талантливых кадров. Но затем русского посетила другая догадка, Америка от него особо никакой выгоды поиметь и не стремился, разве что этот ходячий мешок с деньгами позарился на его жилплощадь на окраине холодного Питера, что даже звучит сомнительно, ведь при желании брюнет мог бы выкупить весь центр города вместе с его жителями. Америка специально избегал всякие разговоры о работе, политике и делах в целом. Он просто был. Они просто вместе смотрели глупые комедии, во время которых Америка постоянно указывал ему на сюжетные дыры и ляпы монтажеров, самих актеров, говорили обо всем на свете, страдали откровенной фигней. Могли просто полчаса валяться на траве в парке, когда Америка, вдруг заметив необычную бабочку и удивившись тому, что представительница какого-то сложновыговариваемого тропического вида делает на холодном севере, как-то незаметно начнет свою мини — лекцию об этой нежной красавице. И его рассказ будет увлекательным настолько, что Россия сам начнет задавать уточняющие вопросы, хотя с детства не любит этих крылатых насекомых, с которыми у него особенно возвышенные отношения. Когда он был маленьким, отец, поймав на даче крылатую вредительницу, заметил заинтересованный взгляд сына и, держа небольшую капустницу на пальце, решил показать ему ее поближе. Россия, улыбаясь беззубым ртом, в тот же момент, завороженно смотря на крылатое нечто, потянулся ручонками к бабочке, когда насекомое внезапно перелетело на ладонь ребенка. Карапуз, весело рассмеявшись, поднес красавицу ближе к лицу. Союз и моргнуть не успел, как его ребенок, засунув ладошку целиком с бабочкой в рот, проглотил бедную тваринушку. Ему было меньше года, но он все равно запомнил шок на лице отца, тщетные попытки Союза, сопровождаемые просьбой-приказом: «А ну выплюнь каку!», — вытащить из его рта обслюнявленные остатки того, что когда-то было бабочкой. А еще пыльца, больше похожая на обычный песок. Вот такая вот кашица… с лапками. Так вот Америка на самом деле тогда просто давал России привыкнуть к своему присутствию, показывая, как он сам считал, свои наиболее интересные русскому качества. Но сейчас, сравнивая Америку «до» и «после», блондин понял, что конкретно так проеб… нет, синоним подобрать не получается. Непонятно зачем, но брюнету Россия был нужен просто… просто нужен. Зачем-то. Возможно, это все очень продуманный план, с множественной вариативностью событий, хотя, откровенно говоря, эта теория хорошенько притянута за уши, не больше. Как-то Россия случайно подсмотрел то, что не имел никакого права видеть. После очередного саммита, выходя из здания, русский случайно забрел в западное крыло, пустующее большую часть года, когда услышал знакомые голоса. — Так больше не может продолжаться, — обычно спокойного Канаду было почти не узнать, даже в его шепоте были слышны нотки зарождающейся истерики, — Ты не отвечаешь на звонки, уже второй месяц избегаешь любых встреч со мной кроме этих проклятых собраний, а неделю назад мне звонят из больницы и сообщают, что ты попал в реанимацию с тяжелым химическим отравлением! На этих словах у России невольно сбилось дыхание. Америка же в усталом жесте откинулся на спинку кожаного дивана. — Это не то, что ты подумал, — повторяет заезженную фразу брюнет. — А что я должен был подумать, что ты нечаянно перепутал муку с героином?! — вскинув руки, прошипел в ответ Канада. — Я в сотый раз повторяю тебе, что это было обычное снотворное, — таким усталым Россия Америку никогда не видел: опущенные плечи, запрокинутая на спинку дивана голова, и, конечно, ни о какой улыбки и речи идти не может. Похоже, эта фраза натолкнула Канаду на какую-то важную мысль, мужчина внезапно взял себя в руки и присел рядом с братом, взяв того за несопротивляющуюся руку. — Опять? — направив взгляд на непривычно бледную конечность, Канада все же заметил легкий тремор кисти. Америка, аккуратно высвободив свою руку, постарался несколько отстраниться от брата, когда тот с силой притянул его к себе. Приблизившись к лицу Америки, Канада снял с него широкие очки. Судорожного вздоха не сдержали оба: и Канада, и Россия. Оказывается, все это время темные линзы скрывали многочисленные, тонкие, явно старые шрамы, оккупировавшие верхнюю половину лица мужчины, даже немного затрагивая виски. Но больше всего удивляли сами глаза, горящие во тьме нежным золотом, хотя у России создавалось впечатление, будто цвет несколько приглушен, и раньше они горели в разы ярче. Взгляд золотых глаз быстро бегал по лицу рыжего мужчины, что обычно присуще людям со слабым зрением. Слегка прищурившись, будто тусклый свет лампы доставлял ему дискомфорт, Америка отвернул взгляд. — Только посмотри до чего себя довел, а ведь ты так не хотел оставаться в больнице. Ты хотя бы спал? — проведя большим пальцем по исчерченной шрамами, но все такой же бархатистой коже, Канада уже понимал, что услышит в ответ. — Если я скажу, что решил устроить себе ночной киномарафон, ты мне не поверишь? — Америка невесело усмехнулся. — Ты поэтому снова подсел? — мягко спросил Канада. — Это было обычное снотворное, да сколько можно? Просто я третью неделю не мог нормально спать, психанул, не рассчитал дозу, заснул, просыпаюсь и вижу белый потолок. В Рай мне путь заказан, поэтому я сразу понял, что к чему, — увидев, что Канада не особо убежден его откровением, Америка шумно выдохнул, — Да Богом клянусь, я давно завязал, а это всего лишь нелепая случайность! Тебе не из-за чего волноваться, если от меня было бы так просто было избавиться, я бы тут с тобой сейчас не сидел. Лицо Канады внезапно помрачнело, когда он постарался успокаивающе улыбнуться, что у него получилось откровенно плохо. — Очень ненадежно звучат такие клятвы из уст убежденного атеиста, — Америка, слегка приобняв брата, тепло рассмеялся. Россия не помнил, как вышел из здания, доехал до дома, вместо этого провал, и вот, он уже лежит в кровати, смотря на полную луну, скрытую, словно мягким одеялом, кучевыми облаками. Через две недели после этого инцидента Америка все же поймал русского на шпионаже. — Звучит, как заголовок очередной статьи желторотых писак, тебе так не кажется? В целом, это и была вся его реакция на слежку России. Дальше они продолжили говорить ни о чем, словно и не было этих месяцев молчания. Блондин бы никогда не сказал об этом в слух, но он действительно скучал по их разговором. Хотя Америка снова был каким-то другим, не таким, как раньше. Словно две его крайности достигли внутреннего согласия, теперь балансируя на грани контролируемого безумия. Он продолжал иногда удивлять русского своим непостоянством: в один день он не может определиться, стоя в магазине электротехники, хочет он себе серебристый или все же черный квадрокоптер; а в другой дает дельные советы по инвестированию и банковскому делу, предлагает помощь с документацией. И хотя, помня опыт прошлых лет, Россия несколько раз перепроверял слова американца, тот еще ни разу не посоветовал что-то во вред. Да и вообще Америка старался не особо вмешиваться в его работу, сам понимал, что это вызывает у России не самые светлые воспоминания, но желание помочь парню, который из-за взваленных на него обязанностей и проблем (тут и сам Америка отметился) никогда даже не был в Диснейленде, не давало ему сидеть без дела. На любые возражения русского, брюнет, доставая ежедневник России, показывал ему, что уже скорректировал его график на сегодня. Наверное, это был единственный момент, когда Америка в наглую вмешивался в его дела. Хотя, на самом деле, такие перерывы пошли русскому только на пользу. Так, незаметно пролетело еще несколько месяцев. Один из теплых вечеров они провели вдвоем на крыше соседского дома, с нее открывался отличный вид на город. Вообще, Америка предлагал пробраться в Петергоф. На это Россия лишь усмехнулся и сказал, что еще в свой день рождения он в потемках не бегал по кушерям от охранников. Крыша дома была несколько под наклоном, самое то, чтобы растянуться на ней после целого дня стояния у плиты. В этот раз праздничный торт готовили они вдвоем, хотя брюнет был против этого, тщетно пытаясь выгнать русского с кухни. Сошлись на том, что Россия просто подготовит крем, когда внезапно выяснилось, что для пропитки коржей нужно было немного вина. Чего Америка явно не ожидал, так это того, что в доме русского кроме медицинского спирта и старой бутылки коньяка не было ничего спиртного. — Еще скажи, что у тебя нет домашнего медведя, — помешивая вишневый джем, возмутился брюнет. — Вообще-то есть спирт, все девяносто шесть градусов, но боюсь от такого коржи просто задымятся, — усмехнулся Россия. — Если бы я не нашел у тебя на кухне расписные деревянные ложки, то принял бы тебя за плохо подготовленного шпиона, — забрав у русского миску с воздушным кремом, Америка достал из печи готовые коржи, — Ну, чего стоишь? Ты же сам вызвался помогать, вот и иди в магазин. — Подожди. Слишком все хорошо складывается, ты меня целый день пытаешься выгнать из квартиры, а сейчас… а ну дай сюда рецепт, — потянулся за лежащим на столе блокнотом Россия. В конце русского все же выставили за дверь «погулять». Блондин часа четыре бродил по на редкость теплому Петербургу, когда возвращаясь, внезапно заметил странное движение наверху. Подняв голову, Россия увидел знакомый силуэт на крыше соседнего здания. — Как там погодка внизу? — Америка, сидя на самом краю, весело отсалютовал ему непонятно откуда взявшимся бокалом.***
Торт был великолепен, как всегда. Сладкий, но не приторный, сытный, но не тяжелый. Добрая порция сливочного крема с кусочками свежих фруктов и воздушным тестом. Идеальное соотношение. Когда Россия, растянувшись на крыше и смотря на звезды, почти заснул, то Америка, внезапно воскликнув «Чуть не забыл!», достал какую-то черную шкатулку. — Что это? — русский, приняв более вертикальное положение, недоуменно посмотрел на лакированный предмет. — Открой и узнаешь, — предложил брюнет. Россия, лишь хмыкнув на такой исчерпывающий ответ, открыл шкатулку. Внутри на бархатной подушечке лежал внушительных размеров золотой перстень с большим красным камнем в центре. Залюбовавшись явно старинным сокровищем, блондин не сразу заметил, что Америка ему что-то говорит. —…принадлежало еще Российской Империи. После того, как Союз вышел из первой мировой, вам в конце предоставили как бы штраф. Но, конечно, никто платить его не собирался, хотя твой отец не успел предупредить об этом своих подчиненных, которые все же отослали часть «долга» Антанте. Этот перстень я еще лет десять назад нашел в закромах отца, скорее всего, Великобритания даже не знает о том, что он у него был. Мне кажется, что сегодня подходящий день, чтобы вернуть этот кусочек истории законному владельцу, — наблюдая за растущим на лице русского удивлением вперемешку с недоверием, Америка рассмеялся. — Деда? Ты в этом уверен? Отец большинство его вещей в первые же годы или переплавил, или распродал. После революции очень нужны были деньги на восстановление разрушенного и строительство нового. Но их не было, зато было золото, много золота, — русский почти ничего не знал о своем дедушке, да и портрет его он видел лишь один раз в жизни мельком, перед тем, как тот сгорел в алом пламени. Остались лишь пережившие революцию и войну здания и малая часть пожитков монарха, буквально каждая золотая нить была на счету. Блондин несколько раз пытался разузнать о дедушке у отца, но тот постоянно переводил тему или просто отговаривался делами, но с возрастом интерес к загадочному предку только рос. Все же Россия всегда считал, что любая память достойна трепетного к себе отношения. — Конечно, уверен. Если тебя это успокоит, я лично видел этот перстень на его пальце, — Америка сделал неопределенный жест рукой, мол «да, было такое», и снова направил взгляд на звездное небо северной столицы. — Лично? — подозрительно тихо переспросил Россия. — Yep°. Это было во время очередного дипломатического визита, по какой-то причине Империя настаивал на моем личном присутствии, хотя это были простые формальности, — Америка улыбнулся кончиками губ, — Он был в числе тех немногих, кто согласился на заключение с бывшей колонией серьёзных торговых договоров, поэтому отказать было бы невежливо. Российская Империя, наверное, был наглядным примером того, как должен выглядеть истинный монарх, всегда со вкусом подобранные одежды гармонировали с его родовыми… не то, чтобы украшениями, просто я не могу подобрать подходящее слово… — Регалиями? — предположил блондин. — Regalia… Точно, вылетело из головы. Тогда ведь снимать маски на людях было запрещено, но даже сквозь золотую керамику я чувствовал на себе его снисходительный взгляд. И, О Боже, как меня это порой выбешивало, — Америка всегда рассказывал истории из своей жизни крайне эмоционально, но это только придавало повествованию еще большей живости. — Мало того, что во всех этих тряпках, бархате и мехах я был похож то ли на павлина, то ли на неудачливого купца с барахолки, — Россия не сдержал смешок, — так мне еще и под всеми слоями этой мишуры было жутко холодно, ткань буквально покрылась корочкой льда. Но я и опомниться не успел, когда мне на плечи упала меховая… вы, кажется, называете это «шуба». Конечно, стало значительно теплее, но теперь у меня появилась другая проблема, эта «шуба» не только была раза в два больше меня самого, но и еще оказалась настолько тяжелой, что я думал, меня просто придавит к земле. Прямо вспомнил былые времена, рыцарские латы ощущались примерно так же. Так вот, у этого куска отделанной шкуры были длинные рукава, поэтому, когда Российская Империя снял ее с себя, я смог разглядеть ранее скрытые в мехах пальцы, которые и украшали многочисленные перстни. И это, — указал на шкатулку, — один из них. Россия, пытаясь собрать мысли в кучку, понял, что выходит у него это на редкость плохо. Нет, конечно, он знал и про войну за независимость, и дату основания Сша, но одно — просто знать, а другое — понимать, что твоему собеседнику уже перевалило за вторую сотню лет, если не больше. И дело не в самой цифре, в их мире есть долгожители и покруче, например, тот же Великобритания. Но с одной стороны этот напыщенный сноб в темно-синем фраке, а с другой — вот это вот нечто в костюме зеленого динозавра со скидочными купонами из макдака, все пытающееся уговорить его еще раз съездить в токийский Диснейленд. А на деле Россия этому большому ребенку во внуки годится. — И как давно тебя потянуло на общение с малолетками? — услышав иронию в голосе русского, Америка лишь фыркнул в ответ. — Это нужно спрашивать у моего отца, это у нас, похоже, на генетическом уровне передается, — Россия сначала хотел уточнить, что Америка имел в виду, но решил сделать это как-нибудь в другой раз. Как-то незаметно русский понял, что уже довольно долго в открытую пялится на брюнета. Россия умел ценить красоту во всем, наверное, именно поэтому он и выбрал Санкт-Петербург — город мостов, изысканных дворцов и серых облаков. В этой мрачной гармонии он наконец-то смог обрести внутренний покой. Сейчас, смотря на такого расслабленного Америку, лежащего на фоне огней ночного города, в его, России, старой аляске, черных джинсах и тех самых тапочках с когтями, русский не мог отвести взгляд. Вино, это точно вино, все дело в нем Россия, слишком глубоко погрузившись в свои мысли, не сразу понял, что Америка ему что-то говорит. — …ночью холодно. Пойдем уже, — русский положив принесенную бутылку вина и остатки торта в сумку, потянулся за лакированной шкатулкой. Осознав, что так толком и не поблагодарил брюнета за подарок, Россия замешкался. — Это по-настоящему бесценный подарок, я не знаю, как тебя… — Америка, фыркнув и подняв кучу нетронутых салфеток, расправил парочку из них в виде импровизированного веера. — Плата за сегодняшнюю ночь твой поцелуй, красавчик, — протянул на отдаленно знакомый мотив брюнет. Россия вспомнил, что слышал уже эту фразу во время одного из их походов в театр. Это была постановка мемуаров жизни бывшей хозяйки одного из публичных домов, в прошлом жены разорившегося графа. Однажды она влюбляется в одного из своих клиентов. Тот, хотя и был женат, часто посещал сию обитель, а поэтому извлек из сложившейся ситуации свою выгоду. Он использовал влюбленную распутницу, а затем в один день просто исчез. В конце женщина сжигает дом разврата вместе с собой, но ее предсмертная записка, адресованная таинственному мистеру М чудом уцелела. Ее последними словами были: «Увидимся в Аду, Любовь моя». Актриса, как и сыгранный ей персонаж, оказалась, на удивление, обаятельной, хотя ее образ и был насквозь пропитан похотью и отчаянным одиночеством. Процитированную Америкой фразу рыжеволосая нимфа произнесла в первый день знакомства с объектом своей страсти, после несколько раз постучав вечно заправленным в основание юбки веером по курчавым волосам открывшего от удивления рот мужчины. Перехватив руку Америки, уже собиравшегося повторить жест с «веером» из пьесы, Россия внезапно дернул того на себя. Не ожидавший этого брюнет, чуть не завалился на русского, но блондин вовремя подтянул его за талию ближе к себе, помогая удержаться в вертикальном положении. Не успел брюнет возмутиться, как его губы попали в сладкий плен поцелуя со вкусом ванили и крепкого вина. Но в нем не было ни намека на пошлость, лишь искренняя нежность, трепетное касание кожи, от которого вело не хуже алкоголя. Стремясь найти опору, чтобы устоять на внезапно ставших совсем ватными ногах, Америка вцепился в ворот куртки России, как утопающий за проплывающую мимо соломинку — отчаянно, несмотря на то, что все равно понимал — это его не спасет. Он тонул, а переполнявшие его эмоции душили не хуже толщи морской воды во время бури, ударяя по голове и сбивая с ног. Заметив такую реакцию брюнета, русский сразу же отстранился. Представшую перед ним картину Россия сразу отнес к категории тех, что он позже с нежной улыбкой на губах будет еще не раз вспоминать. Тяжело дышавший Америка, со слегка покрасневшими губами и смешно съехавшими на бок очками, смотрел на него единственным, не скрытым линзами очков глазом со смесью непонимания, удивления и шока. И взгляд его был настолько диким, что России, который сначала улыбался такой живой реакции брюнета, стало не по себе. Скажем так, только сейчас до затуманенного вином разума дошло, что именно и с кем он только что сделал. Россия уже приготовился как-то извиняться, говорить хоть что-то, лишь бы разрушить напряженную тишину. Но зарождающуюся тираду уже пришедший в себя Америка обрубил на корню, так же притянув успевшего отойти на приличное расстояние русского. — Целуешься как мальчишка, — это было последнее, что услышал блондин перед тем, как Америка впился в его губы новым поцелуем. Он был совершенно иным, полным горячего желания и пылающей страсти. Опомнившись, Россия, опустив свои руки на скрытую его же дутой курткой талию американца, углубил поцелуй. Впереди их ждала ночь, полная страсти и единения тел. Америка оказался крайне ненасытным любовником. Еще ближе, еще жарче и сильнее. Кожа к коже, чтобы одно дыхание на двоих. На утро, проснувшись, Россия сначала не понял, что за тело он держит в своих объятьях. Тут же воспоминания о прошлой ночи обухом ударили его по голове. Лишь две мысли проскочили у него в голове «Что ж, значит, я гей. Какая прелесть, и как я жил без этой информации все эти годы? Правильно, припеваючи. Мало того, что этот мое одеяло скоммуниздил, так я теперь еще и Беларуси торчу сотку. Одни убытки…» И если это был обычный бубнеж, необходимый для того, чтобы хоть как-то не скатиться в глупую истерику на тему: «п*здец подкрался ночью с тыла», то вот от второй: «хорошо, что отец не дожил до этого дня», — по спине пробежал ощутимый холодок, в первую очередь у самого Америки. Сейчас, вспоминая эти моменты, Россия лишь ностальгически улыбался. Тут же осознав, что стоит в дверях кухни с глупой улыбкой уже как минут двадцать, блондин не спеша подошел к Америке, взбивающему сливки для уже испекшихся кексов. Как только русский дотронулся до плеча брюнета, тот молниеносно обернулся к нему лицом, в угрожающем жесте выставив вперед собой вымазанный в креме венчик. Проведя пальцем по липким спицам, Россия поднес его ко рту. — Я бы добавил еще сахара, — серьезно кивнув, произнес блондин. — И без тебя знаю. Сколько раз я просил не подкрадываться ко мне, когда я слушаю музыку на кухне? — пробурчал Америка, вытаскивая белый наушник чистой рукой. — А то что, забьешь меня в тесто вместо начинки? — усмехнулся русский. — Нет, заколю ножом на гарнир. Тебе повезло, что я уже порезал все фрукты, иначе бы тебе пришлось бы оттирать наш кафель от кровавых разводов. Если что, где тряпка, ты знаешь, — блондин поставил грязную форму для выпечки в раковину. — Ладно-ладно, понял, теперь перед тем, как подкрадываться к тебе я буду смотреть, лежит ли в опасной близости от твоих рук нож или нет, — Россия, приобняв брюнета сзади, положил свою голову на плече Америки, и, улыбаясь, нежно поцеловал его в шею. — Клянусь, еще одно твое слово, и я устрою твоей голове свидание с этой кастрюлей.