***
Ткачева Лена с раннего детства была гиперактивным ребёнком. Она плохо поддавалась обучению, отличалась агрессией и чрезмерной жестокостью, не присущей для детей её возраста. Первые несколько лет жизни запомнились Лене бесконечными походами в один и тот же белоснежный кабинет больницы, усталыми взглядами родителей и непонимающими — дорогого брата-близнеца. Лет в шесть к ней начали приходить самые разнообразные существа: и красивые, величественные драконы, и огромные, разноцветные слоны, и даже прекрасные в своей абсолютной невинности единороги. И Лена, восторжённо сверкая мутными серыми глазёнками, смотрела на всё это великолепие. Когда она спрашивала у Артёма, почему он ничего не видит, мальчик глядел на неё странно-блестящими, более светлыми глазами и крепко-крепко обнимал свою сестру, которая смотрела на очередное прекрасное существо. А голоса болтали с ней по ночам перед сном, рассказывая всякие смешные истории, да такие, что Лена порою хохотала до слёз, слушая очередной нелепый рассказ про глупого медведя, который взял вершки вместо корешков. Всё было хорошо. Для её ситуации всё было просто замечательно, пока к ним впервые за шесть лет не приехала бабушка Лены и Тёмы. Родители вели себя с ней странно: улыбались фальшиво, не по-настоящему, вымученно изгибая губы в каком-то подобии улыбки. Они не давали Лене проводить много времени с бабушкой, и та, пожалуй, была рада такому раскладу — голоса нашептали ей, что бабушка хочет сделать Лене больно. Однажды, когда родители о чём-то разговаривали в зале, они с Артёмом играли в лошадок прямо перед задумчиво смотрящей на них бабушкой. Лена была уверена, что при Тёме бабушка не посмеет сделать ей больно, а потому была спокойна. И к ней заявился её друг — весёлый, зелёный и большой дракон. Ткачева аккуратно потянула к дракону руку, оторвавшись от лошадок — дракон довольно, утробно заурчал, и Лена в очередной раз поразилась: почему никто, кроме неё, не видит и не слышит этих, таких громких и больших существ? — Куда ты тянешь свою руку? — внезапно спросила бабушка, недовольно нахмурившись. Выражение её морщинистого лица не понравилось дракону, и тот, подняв голову, пронзительно взглянул на бабушку и растворился в воздухе. Лена очень расстроилась — дракон ведь только-только пришёл! Почему он убежал? — Ты испугала моего дракона, — говорит она недовольно, смело глядя в тёмные, почти чёрные бабушкины глаза. — Зачем? — она не замечает, как рядом напрягся Тёма, не замечает, как бабушка сжала крестик в своих тонких, но цепких, пальцах. — Что ещё ты видишь? — игнорируя последний вопрос, въедливо, дотошно оглядывая маленькую, недовольную сейчас, девочку, сжавшую в руке белую пластиковую лошадку. Под этим взглядом становилось дурно, не по себе — Лене захотелось сжаться, но голос подсказал, что сейчас не время показывать страх — плохие люди всегда бьют сильнее, когда видят испуг. А потому она смело вскинула голову, глядя в эти жуткие глаза-бездны, в которых плескалось чистое концентрированное зло. — Мне сказали, что ты сделаешь мне больно, поэтому я не скажу тебе! — стараясь выглядеть храбро, получая одобрение от ласкового голоса. Тёма торопливо потянул её за руку, лопоча что-то о том, что надо идти к родителям. Бабушка вдруг встала с кресла, и, отцепляя руку Артёма от Лены, схватила её сама. Лена задёргалась — ощущение костлявых пальцев совершенно не понравилось ей и её друзьям — голоса в голове панически завопили, и их крики смешивались в невнятную какофонию, причиняя почти физическую боль. Но маленькая Ткачева слышала, что все они хотят одного: чтобы женщина, стоящая сейчас перед Леной, отпустила её. — Что ещё ты видишь, Елена?! — переспросила она в несколько раз громче, почти крича, и этот её жёсткий, яростный вопль слился в единый с хаотичными криками голосов, и Лена позорно разрыдалась, зажимая единственной свободной рукой одно ухо. — Отойди от неё! — Убери руки от моей дочери, старуха! Почти единый крик родителей, отец, оттаскивавший что-то яростно доказывающую бабушку, мама, которая кинулась к плачущей, отчаянно всхлипывающей, Лене. Голова раскалывалась от боли, все цвета перед глазами смешались в какое-то неясное, размытое пятно, а Лена зажимала уши уже двумя руками, надеясь прекратить этот шум наконец, избавиться от него навсегда, чтобы не мучал больше. Что она такого сделала, чтобы слышать весь этот ад? Она всего лишь маленькая девочка, она ничего не сделала, ничего, ничего, ничего… Ей было страшно, как никогда страшно, и больно, больно до ужаса — первый раз голоса настолько громко кричали, первый раз на неё смотрели с такой яростью. Лена чувствовала себя беспомощной, жалкой и слабой — она не сможет защитить себя от плохих людей, не сможет, не сможет, не сможет… Они убьют её, съедят её тело, и будут смеяться над оставшейся целой головой, которая не может двинуться, с ужасом глядя, как бедное, маленькое тельце съедают… Бабушка — плохой человек. Именно это поняла Лена, когда впервые её встретила. Лене приходилось часто принимать таблетки, чтобы больше боль не вернулась. Так ей сказали родители — чтобы ей больше не было больно, надо кушать таблетки тогда, когда надо. Они были отвратительными на вкус, но Лена не пыталась сопротивляться — она на всё была готова ради того, чтобы боль не возвращалась. Боль — это страшно. Голоса стали появляться реже, и шептали на ухо не так громко, как раньше. Лена не знала, радоваться этому или печалиться — во всяком случае, она стала лучше спать по ночам и не подскакивать в три часа. Это утешало. В семь лет она пошла в школу вместе с Артёмом. И родители велели никому никогда не рассказывать о том, что она видит, но Лена, кажется, уже и не видела почти. Многие её друзья больше не приходили, и не то что бы Лене было плохо из-за этого, но их порою не хватало. Они почти целый год были с Леной, шептали разные истории, играли с нею, и не оставляли почти никогда. А потом, вдруг, из-за отвратных на вкус белых таблеток, исчезли. Но родители сказали, что и боль не придёт, если есть таблетки и не противиться. Лена сделала выбор в пользу избавления от боли. Классный руководитель давал Лене по одной таблетке, когда все остальные ребята уходили в столовую. Всё стало даже лучше, чем было до этого: агрессия почти пропала, Лена начала лучше сосредотачиваться на учёбе. Голоса не тревожили её по ночам, разве что изредка. И то тихо, почти неслышно. То, что терзало Лену почти всю её жизнь, наконец отступило, чем бы оно не было. Она старалась ни с кем не общаться: мало ли, они узнают о голосах? Родители говорили, что это может не понравиться её одноклассникам, и они начнут обижать Лену. Лене этого категорически не хотелось. С ней общался только Артём, и с ним, пожалуй, было комфортнее всего. Три года пролетели незаметно, и Лена, наконец-то, узнала, почему никто не видел и не слышал того, что видела и слышала она. Елена Ткачева оказалась больна — в медицинской карточке чернел короткий код из одной латинской буквы и трёх цифр. F20.0. Параноидная шизофрения. Какое-то серьёзное психическое расстройство — Лена точно не знала. Но знала, что причиной её галлюцинаций является именно болезнь. Что нет никаких единорогов и драконов, и всё это является лишь плодом её больного воображения. Сначала было обидно. Потом Лена привыкла к той мысли, что она больна, и всё вроде как встало на свои места. Жизнь потекла в размеренном цикле, где присутствовали школа, таблетки, регулярные походы к врачу (которые всё же сократились), и весёлое времяпровождение с любимым братом. Пока Лену, тихую, почти незаметную девчонку, не начали донимать хулиганы. Самые обыкновенные задиры, которые почему-то считали, что своей молчаливостью и мрачным видом Елена Ткачева пытается привлечь внимание. Сначала это были простые провокации, которые девочке удавалось успешно игнорировать, потом — откровенные оскорбления, но Лена помнила слова родителей: не ведись на провокации, не отвечай на оскорбления, защищайся только в том случае, если тебя начнут бить. И, разумеется, самый наглый из них, мальчик по имени Андрей Данов, решил наплевать на то, что «девочек бить нельзя», и, твёрдо решив добиться от тихой, молчаливой одноклассницы хоть какой-то реакции, толкнул Ленку-Зелёнку (её дразнили Зелёнкой из-за такой любви к зелёному). Разумеется, он не ожидал, что всё зайдёт так далеко. Разумеется, он не знал, что из-за этой поначалу почти безобидной потасовки у девочки, страдающей параноидной шизофренией, случится обострение. Лена пошатнулась неуверенно, и наконец обратила на обидчиков внимание. Вскинула серые глаза в вопросительном жесте, уставилась на посмеивающегося Андрея, и, не жалея сил, ударила, вспоминая слова мамы. Горе-задира упал от неожиданности, а его «товарищи» пронзительно захохотали, улюлюкая. Мол, девчонка одним ударом повалила. Разумеется, отважный Андрей, не желал признавать, что испугался этой неожиданной силы, с которой Ткачева ударила его. Ну подумаешь, ну удар, чего бояться-то? Это всего лишь глупая девчонка, мать её! Раззадорившись благодаря своим мыслям, храбрый пацан встал, и, угрожающе сверкая глазами, расправляя плечи, направился к Лене, что сейчас почему-то застыла с пустым взглядом, глядя в никуда. Он не мог слышать голосов, нашёптывающих ей о том, что обидчика нужно убить, уничтожить, стереть в порошок, чтобы он никогда не смел больше притрагиваться к ней — обычной девочке, которая никому ничего не сделала. Голоса говорили столь громко и отчётливо впервые за долгое время, и Лена совершенно ничего не могла им сопротивляться — таким привычным и мягким, тем кто не оставлял маленькую Ткачеву никогда — и даже чёртовы таблетки не могли сдержать их. Ощущение горячей кожи под крепко сжатым кулаком будоражило, голосам оно понравилось — потому что плохой человек получил по заслугам. Но это ещё не всё. Нужно сделать так, чтобы он больше никогда никому не делал больно. Да. Именно так. Андрей тем временем уверенно надвигался к ней, но, встретившись с Ленкой-Зелёнкой глазами, неожиданно оробел. Зрачки в них сузились до крошечных, чёрных точек, и Лена слегка склонила голову набок, приоткрыв рот. Пустой, отсутствующий взгляд, совершенно никаких эмоций и безвольно повисшие руки. Словно в этом мире и нет никакой Ленки-Зелёнки, но есть что-то другое, что-то страшное и опасное, что-то, против чего такому мальчику, как Андрей Данов, не совладать. Тихоня в один момент вдруг приобрела угрожающий, какой-то ненормальный и почти звериный вид. Андрей Данов почувствовал, как инстинкт самосохранения, какая-то природная интуиция, сохранившаяся спустя миллионы лет эволюции, велит ему отступить сейчас, потому что существо перед ним представляет невероятную опасность. Лена смотрела на него, прожигала пустыми, ничего не выражающими, глазами, и Андрей действительно захотел убежать прочь. Но мальчишки позади засмеялись, видя его нерешительность, а один даже имел наглость выскочить вперёд и заорать. — Что, девчонки испугался?! Да ты сам как девчонка! — эти две короткие фразы послужили катализатором для того, чтобы окончательно вывести мальчика из себя, и тот, вскипев, решил доказать придурку, что он ничего, вообще ничего не боится. Данов Андрей, наплевав на предупреждения внутреннего голоса, бесстрашно понёсся прямо к глупой, осмелившейся ударить его в ответ, Ленке-Зелёнке. Голоса начали твердить ещё яростнее: убей его, покажи, чего ты стоишь, ну же, он так близко, давай, давай, тебе ничего за это не будет. А кто такая Лена, чтобы сопротивляться им, великим, могучим и мудрым? Она всего лишь обычная девочка, из миллионов таких же, и от них отличает её только то, что ей слышны эти чудесные голоса. Её зовут Ткачева Елена Фёдоровна, ей девять лет отроду. Она плохо поддаётся обучению, у неё бывают вспышки агрессии, и она пьёт таблетки, чтобы хоть как-то подавить это. У Лены — параноидная шизофрения, в шесть лет диагноз подтвердился, в девять лет у неё случилось обострение. Маленькую девочку всегда оберегали от агрессивных людей, велели брату присматривать за ней, чтобы Лена не попала в передряги, даже договорились с классным руководителем о приёме таблеток, но Фёдор и Мария не учли только одного: подобной ситуации. Артём мирно обедает в столовой, коридор пустует, только три хулигана и Лена, которая должна была принять таблетки после обеда. Но её перехватили на пути к столовой. Здесь, в этом одиноком коридоре, им никто не помешает. Андрей заносит руку для удара, но Лена бросается раньше — наваливается сверху и зубами вгрызается куда-то в шею, смыкая челюсти, заставив мальчишку ошеломлённо вскрикнуть от боли. Он даже ничего не успел понять — а его уже чуть ли не жрут, вырывая из шеи хват мяса. Лена выплёвывает его, вытирает губы от крови и диковатым, мутным взглядом смотрит на одноклассника. Всё потеряло значение. И испуганные крики где-то впереди, и полный страха взгляд Андрея — остались только голоса. Голоса мудрые, они точно знают, что делать. И Лена пинала, пинала этого мелкого ублюдка, не обращая внимания на панический вой и стоны боли. Не жалея сил, своими тяжёлыми кроссовками с толстой подошвой, она пинала и пинала Андрея Данова в лицо, по животу, со звериным восторгом ощущая, как жертва почти перестала биться. Вот, вот оно! До крови, безжалостно, чтобы больше никакой плохой человек не смел причинять боль ей, Лене Ткачевой! И голоса в её голове слились в единый хор, остальные мальчишки, напуганные до полусмерти, побежали звать на помощь, но ей плевать. Весь мир сузился только до Зелёнки, её голосов и жалко скулящего Андрея, плохого человека, который всё это заслужил, определённо заслужил! Если Лена не проучит его раз и навсегда, то эта тварь снова обязательно кому-то причинит боль! Кто, кроме неё, осмелится покарать плохого человека?! Таких просто нет, нет, и на этом всё! Это её священный долг — избавить мир от очередного злодея. Лена чувствовала себя супер-героем, что сейчас отважно боролся с главным гадом, который собрался уничтожить мир. Да, точно! Она — человек-паук! И плевать, что кроссовки почти промокли от крови. И плевать, что Андрей уже давным-давно потерял сознание, не выдержав причиняемой ему боли. Плевать, плевать, на всё плевать! Голоса пели шёпотом, и Лена упивалась этой песней, где говорилось о великом герое, который раз и навсегда избавит мир ото зла, пожертвовав своей свободой. Но она-то жертвовать ничем не собиралась! Лена — как самый настоящий супер-герой, отчаянный и бесстрашный! Финальный удар девятилетняя девочка, тихая Ленка-Зелёнка, нанесла в спину валявшегося без сознания Андрея — собрав остатки ярости, вкладывая в это движение всю себя. Под ногой что-то хрустнуло, но она не успела посмотреть, что. Ткачева Лена потеряла сознание, застыв на грязном полу с безумной ухмылкой, испачканной чужой кровью. Андрею попросту не повезло вывести Лену из себя, когда та была наиболее уязвима для своей болезни, когда действие таблеток почти закончилось, и хрупкий детский организм воспринял безобидного хулигана как самую настоящую угрозу. Она сломала мальчишке, который просто её толкнул, позвоночник, едва не задела зубами сонную артерию и выдавила глаз, сделав Андрея Данова полуслепым инвалидом, что потом еле как встал на ноги. После — месяц в психиатрической больнице, где врач порекомендовал ей заняться спортом. Лена выбрала бокс, чтобы быстрее забыть о всём том, что она сделала, и сделала обзывалку «Зелёнка» своим прозвищем, пытаясь связать с драками и этим словом что-то хорошее. Что-то, что помогло бы ей забыть о полном ужасе взгляде Андрея Данова, его кровоточащую шею и хруст чужого позвоночника, отпечатавшийся в памяти навечно.***
— Зелёнка, Зелёнка! — зовёт Андрей судорожно, пытаясь хоть как-то достучаться до оцепеневшей подруги. — Голоса, драконы, единороги, бабушка, плохие люди, бабушка — плохой человек, F20.0, параноидная шизофрения, Андрей Данов, он был плохим, он хотел меня ударить… — бессвязный лепет, прерывающийся судорожными дёрганьями и редкими всхлипами, — …я не хотела причинять ему боль, я не хотела ломать ему позвоночник, я всего лишь маленькая девочка, маленькая девочка… — Елена! — выкрикивает Андрей, и его голос эхом разносится по комнате, заставляя Зелёнку прерваться. Та медленно, ужасно медленно повернула голову к своему другу, и спросила, не узнавая. — Бабушка? Ты — плохой человек, они сказали, что ты хочешь причинить мне боль. Я не хочу боли. Мне достаточно, — голос у неё пустой, и двигается Зелёнка заторможенно, словно раненый зверь, из последних сил защищающийся от охотника. Таким зверям нечего терять — они полностью забывают об инстинкте сохранения, желая только забрать своего убийцу с собой. — Нет, нет, это я — Андрей! — он пятился, расширенными от страха глазами глядя на пошатывающуюся Зелёнку. Всё это время… всё это время она болела, и тщательно скрывала это, и таблетки принимала тогда, когда никто не видел. Услышав выкрик Андрея, Зелёнка остановилась в раздумьях. — Андрей… Данов? — полувопросительно. Она полностью неадекватна. Это снова очередное обострение, преодолеть которое помогут её… таблетки? Андрей собирался это проверить. Другого выхода у него нет. Ему совсем не хочется умереть от рук сбрендившей Зелёнки. — Нет, Андрей Васильев. Помнишь меня? — Ва…сильев? — девчонка нахмурилась, и, кажется, в глубине её пустых глаз мелькнуло узнавание. — Васильев друг. Васильев хороший. Да, он хороший, — она кивнула самой себе, и вновь безмолвно уставилась на Андрея, точно взглядом пытаясь прожечь в нём дыру. — Ты позволишь… приблизиться? — и, разумеется, он понятия не имел, как вести себя с психически больным во время обострения. Всё, на что надеялся Андрей, так это на таблетки, которые вроде как должны успокоить Зелёнку, и после их принятия она через некоторое время придёт в себя. Возможно. На его слова Лена никак не отреагировала — так и продолжала стоять на месте и смотреть в никуда. И Андрей, после долгих колебаний, наконец осмелился сделать крошечный шажок. Он старался передвигаться как можно тише, плавнее и медленнее — мало ли, как на Ткачеву, больную такой дрянью, подействуют резкие движения, несмотря на то, что его и Лену разделяли от силы пара метров. Осторожность никогда не помешает, особенно в таком случае. Вот он уже аккуратно, мягко расстёгивает потрёпанный рюкзак, роется и находит пару блистеров с совершенно одинаковыми таблетками. Зелёнка по-прежнему не реагировала, пребывая в своём, никому неизвестном, мире. Мягкие тёмные волосы, отросшие примерно до места, где плечо переходит в шею, забавно топорщились на кончиках, и Андрей машинально пропустил пряди меж пальцев, ощущая, насколько они приятны. Но Лена дёрнулась. — Не трогай, — единственное словосочетание, сказанное всё тем же безэмоциональным тоном, но голос, пустой и безжизненный, пустил по коже стаю мурашек и почти ощутимый страх, инстинктивное желание оказаться как можно дальше от угрозы (между прочим, куда более реальной, чем какие-то костяные гончие!), но Андрей также понимал, что, оставив Зелёнку в беспомощном состоянии здесь, он тем самым обречёт её на смерть. Конечно, ранее он думал о том, что ради спасения собственной жизни смог бы оставить любого из троицы его друзей, но убивать их вот так просто, когда есть шанс на спасение для всех, он не мог. Андрей не убийца — он хочет жить, но не собирается просто так убивать дорогих ему людей. На ладонь приземлилась таблетка, и Андрей, стараясь выглядеть наиболее ненавязчиво, поднёс её к губам Зелёнки. Та, не задумываясь, слизнула лекарство, а сам Васильев мимолётно поморщился от ощущения мокрого, горячего языка на своей руке. Затем вода, большая часть которой пролилась на удобную чёрную футболку с черепушкой. Но, по крайней мере, Лена-таки смогла запить. Это уже хорошо. Андрей взял её за руку, и, как ни странно, никаких романтических мыслей в голову уже не пришло. Было только желание выйти, а заодно захватить с собой Артёма и Корги. Возможно, они станут первыми, кто прошёл этот грёбаный квест и не помер. Лена, послушная, преспокойно пошла за ним, и они наконец-таки миновали треклятую комнату с зеркалами, вновь выйдя в полутёмный коридор. Вдалеке яростно выли костяные гончие, где-то впереди их ожидали Тёма и Миша, а Андрей медленно наполнялся решимостью, которую подкрепляла невероятно сильная жажда жизни. Всё у них получится — по-другому и быть не может. Они же команда. Ведь так?