Чертоги Хаоса

      Вендиго, остервенело шипя, нёсся за ними, ударяясь длинными неуклюжими конечностями о стену, почему-то растеряв всю свою скорость. Андрей чувствовал, как новая одежда постепенно промокает от пота, чувствовал адскую, мгновенно усилившуюся боль в той ране. Ох, чёрт, вырванный клочок мяса, пусть и обожённый, не должен так болеть, нет? Андрей, честно, совершенно не разбирался в медицине, поэтому наверняка утверждать не мог. Ещё там, в месте, где он встретил Стальную Леди, рана выглядела совсем плохо — кожа вокруг неё покраснела, она сама выглядела, как поджарившееся мясо. Мерзко и к тому же больно до жути.       Бежать становилось всё тяжелее, но Андрей упорно продолжал, содрогаясь от жуткой боли, шипя сдавленные ругательства и улавливая холодные взгляды Артёма. Тот почти открыто проявлял свою неприязнь к Андрею, и он совершенно не мог понять, почему. Что он такого сделал Ткачеву? Вендиго не отставал от них ни на шаг, и это действовало на нервы, давило, заставляло ускоряться. Почему? От других тварей убежать куда проще, у них были какие-то недостатки вроде хрупкого, ломкого телосложения, недобора интеллекта или же банальной медлительности. У вендиго не было ни того, ни другого, ни третьего. Действительно, совершенное орудие убийства. Только вот почему-то восхищаться им не хотелось.       Бороться с этим ублюдком попросту невозможно. Даже если они нападут все вместе, вендиго, с его-то силой и габаритами, запросто скинет наверняка лёгких для него детей, а то и вовсе раздавит, превращая их в мерзкую кровавую кашу. Андрея передёрнуло и он даже смог ускориться, оставаясь под впечатлением внезапно проснувшейся фантазии. Очередные мысли о собственной смерти, как всегда, придавали ему лишней мотивации и решительности. Андрей не хочет быть убитым. Ни в коем случае. Жажда жизни, яркая и отчаянная, пульсирует внутри него, растекаясь по венам, разгоняя кровь и уничтожая боль, что так сильно мешала бежать.       Они бежали по прямой, пока не пришло время очередной (причём снова тройной) развилки. Артём судорожно рылся в карманах и бросал по несколько монет сразу в разные стороны. Андрей не мог винить его в подобной неэкономности. В этот раз правильным оказался правый коридор всё с той же огненной ловушкой, а из левого, который, очевидно, являлся простым тупиком, донёсся громогласный звук отодвигающейся стены. Класс, они что-то выпустили.       Ткачев побледнел и самым первым рванул в правильную сторону. Андрей дёрнулся вслед за ним, а Лена, кажется, едва-едва успела увернуться от взмаха когтистой лапы вендиго, который зашёлся утробным рычанием, упустив добычу. Вскоре она вырвалась вперёд, кажется, припустив ещё быстрее. Жажда жизни Зелёнки тоже велика, мельком отметил Андрей, не слыша ничего, кроме своего оглушающего сердцебиения. Эта тварь попросту игралась с ними, не догоняя, но и не отставая. Хочет вдоволь насладиться их отчаянием, их страхом, их агонией. Хочет понаблюдать, как они, обессиленные, постепенно замедляются и останавливаются, более неспособные продолжать побег.       Эта мысль неожиданно разозлила Андрея. Да как оно, это чудовище, смеет так издеваться над ними? Как эта мерзкая тварь может вести себя с ними так, будто они — беспомощные котята? Бешенство пеленой застелило глаза, пересилив собой даже страх — Андрею хотелось сделать хоть что-то. Перестать быть таким жалким и беспомощным, неспособным защититься даже от этих идиотских арсонистов — приди Зелёнка чуть позже, и мерзкие твари загрызли бы его насмерть. Он вёл себя, как чёртова истеричка, совершенно ничем не помогая и только прячась за спинами близнецов. Он бросил Корги, он не обратил внимания на свои подозрения… Это Андрей виноват во всём этом дерьме!       Осознание всей правды больно било по самолюбию, заставляя чувствовать себя ещё более паршиво, разжигая костёр из отчаяния, ненависти и боли. Мысли резво переметнулись ко всем обитателям Чертогов Хаоса — тому улыбчивому мужчине, Диктору, Стальной Леди, арсонистам, костяным гончим, Теням и этому грёбаному вендиго. Зачем им всё это? Зачем им страдания и боль самых обыкновенных детей? Почему Андрей, он ведь не сделал ничего, чтобы заслужить подобное! Ярость — тёмная, расползавшаяся по всей его душе, по телу, подогревающая тлеющую в сердце боль, совесть, вопящую о том, что неправильно было бросать Мишу на смерть.       Все самые негативные чувства, до этого отброшенные инстинктом самосохранения, вышли наружу, стоило только подумать обо всех этих ублюдках. Диктор, которому всё происходящее кажется лишь обычным развлечением. Стальная Леди, тычущая Андрея в собственную слабость, унизившая и нагло воспользовавшаяся его телом. Босс, с дружелюбной улыбкой заперший их здесь. Шурик, который даже не успел понять, что происходит. Миша, трусливый и слабый, невинный, как овечка и невероятно добродушный, помогавший всем при первой же возможности. Твари. Бесчеловечные, мерзкие твари, гадкие ублюдки, неспособные на жалость или сострадание.       Слепая злоба затмила последние крупицы рационализма, и Андрей развернулся, совершенно ни о чём не задумываясь, действуя на одной лишь ярости, развернулся с воплем, переполненным ненавистью и болью — за Шурика, за Мишу, за всех детей, что сделали свой последний вздох в этой дыре, никем не услышанные и наверняка молившие о помощи. Он врезался в вендиго, а тот, опешивший от таких событий, споткнулся и грузно бухнулся животом вниз на каменный пол, вновь зашипев. А мальчишка, в полном неадеквате, попытался вцепиться скрюченными пальцами в морду чудовища, нащупав глаз и изо всех сил вдавив в него пальцы.       Омерзительно хлюпнуло, а вендиго перешёл на истошный визг. Откуда-то позади веяло светом и жаром, вновь шипение — только более тихое и тонкое. Сотни маленьких лапок, быстро-быстро перебирающих по полу, потянувшая рана на ноге, напоминающая о встрече с этими тварями ещё на первом этапе. В голове всплыла кровожадная усмешка Стальной Леди, и Андрей с руганью принялся подниматься. Одна (больно смелая) рептилия, захотела было вцепиться в здоровую ногу Андрея, но тот, даже не дрогнув, отшвырнул тварь одним сильным пинком, оглушив.       К его удивлению, Ткачевы дожидались Андрея у ближайшего поворота, до которого оставалось метров десять. Артём почему-то выглядел довольным, а арсонисты и вендиго прекратили преследовать подростков. Обернувшись, Васильев понял, почему. Вендиго визжал, и его крик, полный боли, расходился по просторным коридорам. Он бесился, мотаясь из стороны в сторону, остервенело стряхивая облепивших его арсонистов, срывая их руками и кроша крошечные черепа, заходясь в бессильном рычании. А ящерицы всё прибывали — Андрею почему-то показалось, что в этот раз их было куда больше, нежели на первом этапе.       Они настолько увлеклись жутким зрелищем, что почти не успели уловить, когда тварь перестала хаотично носиться туда сюда, ударяясь мордой о стены, сменив траекторию и целенаправленно понёсшись прямо к троице. Андрей успел среагировать, метнувшись в сторону, а Артём потянул замершую Зелёнку за собой, которая почему-то не двигалась. В её глазах вновь застыла пустота — тёмная, безжизненная и злая. В Чертогах Хаоса её состояние вмиг ухудшилось, а до всего произошедшего Андрей и не знал даже, что она болеет. Да, порой что-то подозревал, настораживался, но не более — всё пропадало за безграничным восхищением к некогда своей возлюбленной.       Но, пожалуй, попав в подобную ситуацию, Андрей всё чаще понимал то, что он никогда и не любил Зелёнку. Всё, что когда-то случалось с ним, разделилось на «до» и «после» Чертогов Хаоса. До — Андрей восхищался, мечтал когда-то стать таким же смелым и сильным, и хранил в своём сердце привязанность — тихую, но сильную. Обычно слабых тянет к более сильным, к тем, кто способен защитить, и Андрею казалось, что это обожание являлось лишь бессознательной тягой к силе, которой обладала Лена.       Возможно, кто-то скажет, что Андрей Васильев — всего лишь трусливый ублюдок, который сделает что угодно, лишь бы сохранить собственную жизнь, ничтожную и жалкую. Но это не так, совершенно. Андрей — очень, очень отчаянный мальчик, не желающий поддаваться панике и гнетущей атмосфере этого места, собираясь бороться за себя до последнего издыхания, трезво оценивающий свои возможности. Шансы выжить всем втроём невелики, но Андрею хотелось бы сохранить жизни близнецов. Если не получится — что ж, не судьба, в Чертогах Хаоса не выжить слабовольным или слабакам, но за свою жизнь Андрей готов был вертеться, извиваться, да даже лиши его ног, он не сдастся, пока сердце не остановится, а глаза не застынут.       Вендиго бешено размахивал длинными (или это лапы?) руками. Лена могла бы успеть — но она снова впала в это своё состояние полного оцепенения, не замечая ничего и никого вокруг. Разумеется, её сила, скорость и выносливость застыли на высшем уровне, продолжая развиваться, но болезнь, как и всегда, точно аннулировала все эти навыки. Андрею мрачно подумалось, что у Зелёнки не должно быть столько обострений, даже если она в стрессовой ситуации. Васильев, как упоминалось ранее, совершенно не разбирался в медицине, но даже он, следуя простой логике, понимал, что так не бывает. Ткачева выпила достаточно таблеток, чтобы хоть на какое-то время подавить болезнь, но, тем не менее, Лена продолжала «зависать», видя перед собою какой-то невнятный бред, вызванный этой дрянью.       Он не был уверен точно, но Андрею казалось, что это всё Босс. Он каким-то образом вызывает обострение болезни Зелёнки именно в те моменты, когда ему это удобно. Возможности этого чудовища поражали и пугали — Андрей с уверенностью мог сказать, что ненавидит эту тварь. Она попросту играется с ними, забавляясь каждой полученной ими раной или бешено хохоча, когда подростки, задыхаясь, отчаянно пытались убежать от очередного монстра. Босс — хуже любого обитателя лабиринта. Хуже Стальной Леди и Диктора вместе взятых. Самый настоящий монстр, без капли жалости убивающий детей, причём с такой улыбкой, будто он этим самым детям бесплатно раздаёт мороженое. Хотя, пожалуй, если бы Босс раздавал мороженое, каждый, кто его съел, отравился бы.       Точно в замедленной съёмке, Андрей наблюдал, как вендиго умудряется зацепиться скрюченными когтями за растопыренные пальцы Лены, кажется, прорывая к чертям кожу, едва ли не скрепляясь конечностями с заторможенной, болезненно-бледной, Зелёнкой. От боли, мгновенно пронзившей пальцы правой руки, та очнулась, потянула конечность на себя резким, уверенным движением. Омерзительно хлюпнуло — Андрей точно не видел, что конкретно произошло, но прекрасно понимал, что это наверняка очень, очень больно.       Артём выглядел ещё хуже, чем его сестра — побледневший, с исказившимся от страха лицом, он наблюдал, как Лена вскрикнула от боли, прижимая пораненную (хотя бы не разорванную в клочья) ладонь. Андрей взглянул ей в глаза и испугался ещё сильнее — адская боль исказила симпатичное лицо чуть ли не впервые за всё время знакомства с этой боевой, по-настоящему сильной девчонкой.       Лене хотелось выть — руку, кажется, будто сжигали заживо, настолько сильной ей показалась боль. Острая, сильная, беспощадная — она распространялась по всему телу, стоило хоть чуть-чуть пошевелить пальцами (от них вообще хоть что-то осталось?) правой руки. Впервые в жизни она испытала настолько сильную физическую боль. Впервые в жизни она усомнилась в собственном превосходстве, собственном бессмертии. Несмотря на болезнь, Ткачева Елена всегда думала, что её никто не способен так сильно поранить.       Долгое время она росла в страхе навредить кому-нибудь, но Лена почему-то никогда не задумывалась о том, сможет ли кто-нибудь навредить ей. Болезнь верно защищала Зелёнку почти от любого обидчика, даруя ей силы больше, чем любому здоровому человеку. У таких, как Лена, куда больше физических возможностей, нежели у простых людей, которые не страдают подобной болезнью. Возможно, платой за эту силу стала параноидная шизофрения, что может явить себя в любой момент. Лена не знала точно. Во всяком случае, обычный девятилетний ребёнок не смог бы сломать спину своего ровесника.       Лена порой проклинала эту силу — она стольким людям причинила боль одним своим существованием. Но, зачастую, она оказывалась невероятно полезной — в боксе её почти сразу отметили, как талантливого бойца, заставляя чувствовать гордость — её сила может не только вредить! Она может вызывать положительные эмоции, даже неподдельную радость. Это заставляло ощущать дикий восторг, ведь Лена не бесполезное чудовище, вовсе нет! Она может давать и положительные эмоции! Счастье захлёстывало с головой, когда Лена вновь и вновь схватывалась на ринге с очередным противником, видя в чужих глазах неподдельное восхищение.       Даже во время очередного боя, где Лена, так или иначе, получала физический урон, такой боли никогда не было. Она практически всегда выходила победителем, и потом у неё максимум ныли мышцы или синяки, которые, бывало, оставляли особенно сильные противники. Эта боль являлась чем-то новым, неожиданно сильным, тем, что она отроду не испытывала. Как же, чёрт побери, больно. На руку даже страшно было смотреть — Зелёнка чувствовала, как из почти разорванных в клочья пальцев текла кровь, капая на каменный пол.       В ушах стоял неясный шум, что-то кричащие ей Артём и Андрей отошли на второй план, даже бешено шипящего вендиго Лена почти не слышала. В ушах грохотала кровь, всё тело потяжелело, утягивая свою обладательницу куда-то вниз. Хотелось лечь — почему-то казалось, что полежи она хоть чуть-чуть — боль пройдёт, будто её и не было. Лена прижала раненую конечность к груди, убаюкивая её, ощущая, как по пальцам здоровой руки течёт что-то тёплое и вязкое. Собственная кровь ощущалась, как что-то неправильное, противоестественное — разве сильные люди не выходят победителями из любой битвы? Почему же этот урод ранил её? Непонятно. Совершенно непонятно, как и причина, по которой они бросили Корги, как и причина, по которой они пошли в этот дурацкий лабиринт. Что она вообще хотела доказать? Свою силу? Смелость? Почему, чёрт возьми, всё так обернулось? Что они, маленькие дети, сделали этому ублюдку?       В коридоре загрохотал хохот Диктора. Андрей с ненавистью вскинул голову, вслушиваясь в этот насмешливый, чуть визгливый, голос, представляя, как его обладателю вспарывают брюхо. Мерзкий ублюдок со своей не менее гадкой сестрой. О, Господи, как бы Андрей хотел, чтобы эти твари ответили за все свои злодеяния, как бы он хотел, чтобы они умирали мучительно долго, испытывая на себе все страдания, что пережили дети, проходившие этот лабиринт ещё до них. — Ну что, испугались, маленькие идиоты? Страшно, когда мамочка корчится от боли? Ничего, я знаю, как облегчить её страдания! — Андрей вновь машинально пнул очередного арсониста, периферическим зрением наблюдая, как упёртые ящерицы снова и снова атакуют, уже, кажется, ослабевшего, вендиго. Удивительно, но в этот раз арсонисты действовали куда более агрессивнее и настойчивее. Это невольно настораживало — что будет, когда маленькие твари одержат победу над чудовищем? Однако, сейчас не время думать об этом — нужно позаботиться о Лене.       С высокого потолка, прямо над головой Андрея, вдруг показалась верёвка, на которой болтался… ножик. Самый обыкновенный металлический ножик. Удобный, небольшой и складной. Андрей похолодел. Им же не придётся убивать Зелёнку из-за этого, правда ведь?.. Артём обрадованно вскинулся, попытался прыгнуть, чтобы достать заветное оружие, но высоты его прыжка явно маловато — тут явно нужен, как минимум, рост двух человек. Наблюдая за тем, с каким рвением Ткачев пытается дотянуться до ножа, Васильев терялся: неужели он хочет убить собственную сестру, с которой так сильно связан? А Лена, тем временем, крупно дрожала и что-то бормотала, прижимая правую руку к себе. Под ней уже растекалась небольшая лужица крови — ситуация явно не улучшалась. — Помоги мне, Васильев! — раздражённо, немного нервно крикнул Артём, с немного пугающей яростью в глазах взглянув на Андрея. Тот невольно почувствовал, как сердце кольнул страх — Лена зачастую смотрела точно также — пронизывающе и пусто. Андрей помог Артёму взобраться на свои плечи, и тот, с усилием зацепившись за ножик, кажется, даже порезав ладонь, таки достал оружие, торжествующе сверкнув серыми глазами.       А Андрей чувствовал, как его одолевает насторожённость. Этим маниакальным, жутким блеском глаз, Артём как никогда сильно напоминал свою больную сестру — а нож в его руках настораживал вдвойне. Близнецы Ткачевы, казалось, всё больше и больше отдалялись от Андрея, открывая себя с новых, нелицеприятных, сторон. Возможно, Артём тоже болен какой-то дрянью — только шифруется он куда тщательнее, нежели его сестра. Если предположение Андрея верно, то, получается, что он заперт в лабиринте с двумя психами и окружён тварями, жаждущими человеческой крови. Довольно неприятная ситуация выходит, мягко говоря. — Что… что ты собираешься делать? — вопрос вышел на редкость писклявым и опасливым, и Васильев ничего с этим поделать не мог. Артём — тощий, как спичка, его талию можно обхватить большим и указательным пальцами одной руки, его рост едва-едва достигает метра пятидесяти пяти, однако Андрей боялся. Боялся, пожалуй, сильнее, чем Зелёнку — если у той во время обострения напрочь сшибало мозги, то Ткачев полностью контролировал себя. Он был умнее, гораздо умнее Андрея и Лены вместе взятых — возможно, Артём уже догадался о том, о чём они даже не подозревали.       Сказать честно, Андрей никогда не воспринимал Артёма всерьёз. Тихий, шуганный, вечно в своих растянутых свитерах и что-то там карябающий в своём потрёпанном блокноте. Он никогда ничем не выделялся — попросту мерк на фоне своей сестры, жизнерадостной и общительной. И, такой расклад, кажется, вполне его устраивал. А сейчас Ткачев Артём меньше всего напоминал самого себя — с маниакальным блеском в глазах, каким-то животным страхом и ножом в трясущихся, тонких руках. Казалось, вот-вот бросится и прирежет Андрея прежде, чем тот успеет среагировать.       На вопрос он среагировал не сразу — обернулся заторможенно, белый, как полотно. Сглотнул, улыбнулся нервно, почти истерично — Андрею ещё не доводилось видеть подобное проявление эмоций от Артёма. Жутко наблюдать, как обычно спокойный и рассудительный человек едва ли не сходит с ума. Ранение Лены не смертельно — но даже этого хватило, чтобы вывести Артёма из строя. Андрей чувствовал, как по телу пробежала стайка мурашек, а внутренний голос велел уходить немедленно, потому что человек перед ним нестабилен, опасен, и в любой момент может накинуться, чтобы вонзить лезвие в чужое горло. — Разве не очевидно? — хрипло шепчет Артём, а вместо зрачка у него точка. Как никогда похожий на собственную безумную сестру — лица Ткачевых имели почти идентичные друг другу черты, а теперь Андрею и вовсе казалось, что перед ним Лена — до того Артём на неё похож. И скалится он точно также — безумно, а в глазах у него — пустота. Страшно, страшно до безумия — но Андрей не отступает — смотрит прямо, уверенно, не желая показывать собственный страх. — Я должен отрезать ей несколько пальцев. Их уже всё равно не спасти, — в таком состоянии резать разве что хлеб, да и то есть шанс отрубить к чертям собственную руку.       О, Господи. Нет-нет-нет. Пожалуйста. Только не говорите, что… Артём, пошатываясь, приближался к скорчившейся сестре, и с каждым шагом он выглядел всё менее адекватным. Андрей не позволял себе сосредоточиться на мелькнувшей в голове мысли, быстрой, но оттого не менее ужасающей. У него не хватит смелости. Он, в конце-концов, самый обыкновенный мальчишка, ему никогда не доводилось попадать в подобные ситуации и уж тем более отрезать кому-то пальцы.       Ах, он-таки смог чётко сформулировать эту мысль у себя в голове, навязчивую, жёсткую. Артём сейчас сделает только хуже, если попытается, а Андрей — единственный, кто более-менее адекватен. Лене итак очень, очень больно, нельзя позволить, чтобы она и дальше страдала. Андрей с усилием потёр виски, пытаясь хоть как-то собраться, подготовить себя хотя бы морально к предстоящему. Но, блядь, он не какой-то ёбаный хирург, чтобы отрезать кому-то конечности! Как это вообще сделать наименее болезненно? Как можно быть готовым к подобному?       А Зелёнка тяжёло дышала от боли, смотрела в пустоту и всё сжимала не перестававшую истекать кровью ладонь, инстинктивно надеясь таким образом прервать кровотечение. Васильев остановил Артёма одним уверенным движением, посмотрел ему в глаза и покачал головой. Артём всё понял — на мгновение прижал к себе нож, не решаясь отдавать его Андрею, но тут же протянул обратно — рука Ткачева так дрожала, что оружие едва ли не упало. Они на мгновение соприкоснулись ладонями, и Андрей не почувствовал и капли отвращения. Сжал руку Артёма, улыбнулся мягко, ободряюще — последний раз он так улыбался словно в другой жизни, и направился к Лене.       Удивительно, но у Андрея получилось выкинуть из головы все посторонние мысли — осталась только одна-единственная цель: помочь Зелёнке. Облегчить её страдания именно таким способом, потому что по-другому не получится, только не в этом месте. Он аккуратно тянет влажную от крови руку Лены — и та не сопротивляется, только дёргается вяло, и сразу же затихает — все силы куда-то исчезли, их не осталось даже на банальное сопротивление. Лена понимает — сейчас должно произойти что-то ужасное, но эмоций почти нет — только недоумение. Вроде, совсем недавно всё было нормально, так почему же?       Артём отворачивается — утыкается куда-то в стену, бездумно прислонившись лбом к холодному камню. Вендиго куда-то делся, от полчища арсонистов осталось несколько шибко везучих ящериц, и они не спешили нападать, понимая, что их очень легко задавят. Но сейчас на арсонистов все плевать хотели — перед глазами стояла только рука Елены Ткачевы. Безымянный и средний пальцы едва-едва держались — когти вендиго напрочь разорвали их, и, словно издеваясь, оставили на месте, причиняя Лене ещё больше боли. Саму ладонь пересекали три широкие, глубокие царапины, остальные пальцы чудом оказались не задеты.       Она крупно дрожала, не понимая, что происходит — почему так больно? Почему Андрей держит её руку, которая, кажется, сейчас сгорит, оставив только кровоточащую культяпку? Эта боль — пронзительная, обжигающая, лишала всех сил без остатка, оставляя только омерзительную беспомощность почти парализованного тела. Осознание собственного ничтожества, осознание своей слабости пребольно било по и без того уязвлённой гордости. Лена никогда не чувствовала себя настолько жалкой. Все люди, независимо от пола, физических особенностей и прочего абсолютно бессильны перед болью. Боли подвластно всё, с её помощью можно заставить страдать, можно шантажировать, управлять чужими судьбами, стоит только разрушить хрупкое человеческое представление о собственной силе.       Они слабы перед подобными тварями. Они бессильны перед лицом смерти. Люди — слабы и хрупки невероятно, но при этом жестоки безумно, и именно это, пожалуй, помогло им выжить и достичь вершины пищевой цепи. Выйди эти твари во внешний мир и объяви человечеству войну, бесчисленные армады рано или поздно перебили бы их всех, но что могут сделать пятеро детей? Только спасаться бегством, что тоже не всегда получается — они ещё более слабы по сравнению со взрослыми. Слабы и глупы.       Лена поднимает гудящую голову, щурясь, силясь хоть что-то разглядеть в этой мутной каше, но видит только Андрея, который зачем-то положил её больную, истекающую кровью, руку, на холодный пол. Почему-то хочется её отдёрнуть и вновь прижать к себе, но не получается — сил не осталось вообще. Даже голову трудно держать на весу, и Лена вновь ложится. От боли перед глазами мутится, и Ленка-Зелёнка неожиданно понимает: так быть не должно. Боль от таких ран должна быть куда слабее, так почему же? Что за чертовщина творится?       Внезапно боль усиливается в разы — её выгибает, ломает, и по коридорам эхом разносится полный ужаса и отчаяния крик. Лена никогда не думала, что она способна так кричать — то был пронзительный вой раненого зверя. Она металась по полу, хрипела в агонии, прижимала к груди то, что осталось от её правой руки. Два кривых обрубка на месте безымянного и среднего пальцев — какого чёрта? Зачем? Почему все так стремятся причинить ей боль?!       Андрей сидел, прижавшись спиной к стене, прислушиваясь к воплям Зелёнки, устремив взгляд в никуда. Рука сжимала окровавленный, испачканный нож, где-то тут валялись обрубки пальцев Зелёнки (его подташнивало, стоило вспомнить хлюпающий звук, с которым нож разрубил остатки мяса и косточки), а она сама металась по полу, безотчётно пытаясь утихомирить боль. Он собственноручно отрезал человеку два пальца, при этом ни разу не дрогнув.       Плевать, что это вроде как должно было облегчить дальнейшие страдания Лены. Плевать, что он сделал это ради её же блага. От самого себя тошнило — Андрей Васильев не узнавал в человеке, что сжимал сейчас аккуратный складной ножик, самого себя. Это был кто-то другой — безжалостный, отбрасывающий все чувства на второй план при необходимости, умеющий лишь холодно анализировать. Что он за чудовище такое? Неужели это место повлияло на него, постепенно забирая остатки человечности?       Андрей не хотел этого знать. Он вообще ничего сейчас не хотел. Лена уже сорвала голос, и поэтому тихо-тихо хрипела, сжавшись в комочек. Когда это уже закончится? Васильев понятия не имел, сколько осталось до конца, а уже безумно устал. Хватит. Пожалуйста, хватит. Я больше не могу. За эти несколько часов Андрей пережил слишком многое, ему хотелось лишь одного — провалиться в сонное забытье, остаться лежать здесь до скончания веков, а потом проснуться и понять, что всё произошедшее — всего лишь кошмарный сон, не более.       Но где-то в глубине души Андрей прекрасно понимал, что не заснёт, как ни старайся. Они всё ещё в Чертогах Хаоса, и это не безопасный коридор, где можно поспать и отдохнуть как следует. Сон означает смерть. А потому он мутным взглядом смотрел на подрагивания Лены, как-то совершенно машинально поглаживая ткнувшегося ему в плечо Тёму. Ткачев плакал бесшумно — только потому, что рукав футболки промок, Андрей понял, что Артём плачет. Рыдает, в детском жесте прижимаясь к нему, инстинктивно ища того, кто сможет защитить.       Что же, рыдать в таком случае — совершенно нормально, — думал Андрей, пытаясь избавиться от влаги в глазах. Не хватало ещё и ему расплакаться. Тем не менее, Андрей Васильев не смог подавить задушенных всхлипов, когда ему в очередной раз вспомнился Миша Кротов, молящий о помощи.