Чертоги Хаоса

      Дрожь, колотившая Артёма, постепенно стихала, Зелёнка, кажется, уже почти перестала биться, а сам Андрей всё же смог прекратить реветь. Сейчас не время для слёз. Они все измотаны — морально и физически, возможно, даже хотят сдаться… но Андрей не хотел. Даже в таком состоянии, потрёпанный, обессиленный и уставший морально он хотел жить. Хотел дойти до конца и покинуть это место — а в одиночку или с Ткачевыми — уже не так важно. Он устал волочить их за собой. Возможно, стоит бросить этих двоих здесь и сейчас, и попробовать выбраться самому.       Андрей попытался встать, но Тёма ему этого не дал — вцепился мёртвой хваткой больше автоматически, нежели осознанно. Артём Ткачев, находящийся в полном адеквате, никогда бы не позволил себе подобного. К нему прижимался напуганный и уставший ребёнок, а не тот тихий и умный подросток, которого Андрей знал почти четыре года. Даже Артём, некоторое время старавшийся сохранять спокойствие, не выдержал всего происходящего. Ему стоит просто посидеть, успокоиться. Андрей помнил свою истерику сразу после побега от Диктора — она ему помогла хоть чуть-чуть избавиться от гнетущего чувства страха и отчаяния, что преследовало их всех едва ли не с самого начала этого чёртового квеста. Васильеву долгое время удавалось успешно подавлять его, не давая себе сдаться и опустить руки, но он, кажется, уже на грани.       Усталость. Боль. Неизвестность впереди — всё это давило на Андрея, клонило его к земле, заставляло сомневаться всё больше и больше, желая окончательно сломать. Он ведь просто ребёнок, не больше. За что ему такое? Что он не так сделал, чтобы страдать сейчас? Андрею хочется только одного — закончить, наконец, весь этот ад и полежать на своей кровати с кружкой кофе и шоколадкой Альпен Гольд. С фундуком и, желательно, без изюма. Как он и любил.       Обнять маму с папой, когда они вернутся с командировки, посмотреть вместе какой-нибудь фильм, как в старые добрые времена. Мама, как обычно, потреплет Андрея по волосам и скажет, что он вымахал, папа торжественно вручит ему небольшой мешочек шоколадных конфет, и они все вместе будут их есть, обсуждая всё на свете — от нового вида кофе в ближайшей забегаловке, до политических проблем. Вечером родители обнимут его, пожелают спокойной ночи и отправятся спать, измотанные перелётом, но обрадованные встречей с сыном.       …всё это будет возможно только в том случае, если Андрей доберётся до дома живым. Если у него хватит решимости покинуть этот лабиринт, то Андрей обязательно почувствует ласковое прикосновение матери и наставительно-мягкое — отца. Как прежде уже не будет, но… он хотя бы сможет дальше жить со своими родителями. Возможно, ночами ему будут сниться кошмары, возможно, придётся походить к психологу (или психиатру?), но Андрей, по крайней мере, будет жив. Его сердцебиение не остановится, его взгляд не угаснет, а тело не сгниёт.       Артём дышит куда-то в шею, но уже не капает слезами. Только молчит, не решаясь отстраниться, прижимаясь к Андрею. В этом жесте нет ничего двусмысленного — Ткачев сейчас совсем как ребёнок, ищущий тепла и защиты. Такой же беспомощный и уставший. Слабый, — думается Андрею, когда он пропускает короткие прядки сквозь пальцы. Совсем-совсем слабый — удивительно, как до сих пор не умер. Пожалуй, благодаря своему умению сохранять спокойствие и уму Артём Ткачев всё ещё жив.       Он бормочет извинения, и Андрей чувствует, как бегут мурашки по коже от его тёплого дыхания. За что ты извиняешься, Тёма? — мелькает в голове, и Андрей крепче прижимает друга к себе, отбросив нож куда-то в сторону и забыв обо всей своей насторожённости. Артём сейчас ничего ему не сделает — только не в таком состоянии. Да, раньше он представлял серьёзную угрозу для Андрея — но тогда Артём был абсолютно спокоен, сдержан и холоден. Или же когда недавно держал в руках нож, тяжёло дыша и бешено сверкая глазами. Но не сейчас — сейчас ему нужна поддержка. Им всем не помешала бы поддержка — в конце-концов, они дети. Им по четырнадцать — но они всё ещё дети. Маленькие и слабые. Нуждающиеся в защите.       Андрей помнит, что сам почти также сидел на коленях Стальной Леди, но тогда он ощущал жар похоти, запах собственной крови и властную ауру саламандры. А в этих объятиях кроется нечто совсем иное — мягкое, слабое и ласковое. Два существа, ищущих поддержку друг у друга. У Стальной Леди кожа прохладная, от Тёмы же веет теплом — теплом человеческого тела. И это тепло успокаивает. Сейчас нет Артёма Ткачева — расчётливого, умного и спокойного, нет отчаянного, эгоистичного Андрея Васильева. Есть только два испуганных и несчастных ребёнка, в страхе прижимающихся друг к другу.       Точнее, скорее всего, напуган только Артём. Андрей же ощущает лишь тягучую усталость, обволакивающую с ног до головы и жуткую пустоту. Словно и не он совсем недавно наживую резал пальцы скорчившейся в агонии Лены. Эмоции ощущались странно-отдалённо — как будто их испытывает не Андрей, а кто-то ещё, и он это чувствует. Кажется, это оттенок страха и боли, но совсем слабый — незаметный почти. Андрей преспокойно его игнорирует, глядит в пустоту, отрешённо думая о вкусе Альпен Гольда с фундуком. По ощущениям, Андрей ел его в прошлой жизни…       Зелёнка наконец-таки приподнимается, усаживается и смотрит на свою правую руку. Разодранная ладонь уже почти не кровоточит, но Лена не решается поднять взгляд чуть выше, туда, где красовались два обрубка, которые, впрочем, тоже почти прекратили истекать кровью. Она осталась без двух пальцев. Теперь Елена Ткачева инвалид не только в психологическом плане, но ещё и в физическом. Осознание пришло как будто бы только сейчас — от этого её заколотило.       Она не разрыдалась только потому, что ещё совсем недавно билась в истерике, едва соображая из-за адской, нереальной боли. Даже отрезанные пальцы не могут так болеть. Ощущение, будто некто или нечто каким-то непостижимым образом усилило боль Лены, превратив её в нестерпимую, горящую и невероятно сильную. Однако, сейчас всё было относительно терпимо — она могла бы даже не обращать внимания, если бы не тот факт, что, теперь, блядь, у неё три пальца вместо пяти. С обрубками вытерпеть боль как два пальца об асфальт, да?       Господи, какой же мерзкий вышел каламбур. Под стать ситуации. Она натыкается взглядом на спину брата, который почему-то в детском жесте, совершенно ему несвойственном, жмётся к Андрею. Представшая перед Леной картина наталкивала на некоторого рода размышления, но, как ни странно, ничего двусмысленного не происходило. В голове мелькнула мысль о том, что при таких условиях попросту не встанет. О, господи, кажется, вместе с двумя пальцами от неё отделились последние крупицы мозгов. Сил на истерический смешок не осталось, поэтому Лена, просто посверлив задумчивым взглядом двух обжимающихся (и снова мысли пошли не в ту сторону) мальчишек, постаралась подняться уже на ноги.       Опираться на правую руку подобно адской пытке, поэтому Лена, пыхтя, встаёт только с помощью левой, удерживая больную на весу. Неуверенно пошатывается, приспосабливаясь, и нетвёрдым шагом направляется к брату и Андрею, которым, казалось, вообще не было дела до происходящего вокруг. При виде отрешённого выражения лица Васильева в душе поднимается непонятное, тёмное чувство. Что это? Злоба за отрезанные пальцы? Ревность? Нет, нечто иное. Она не может дать определения этому яростному, выжигающему чувству, направленному исключительно на Андрея.       Оно тёмное, злое, отчётливо-угрожающее. Будто бы Андрей в чём-то провинился, но Лена попросту не понимает, в чём. Всё ведь в порядке, он даже облегчил её боль, когда отрезал два пальца, держащихся, как говорится, на соплях. Возможно, всё дело в его взгляде — со стороны кажется, что Андрею плевать на происходящее. Словно он ничего не испытывал, когда держал в руках этот небольшой складной ножик, замахиваясь над её раненой ладонью.       Лена списала это на стресс, усталость и физическую боль, но неприятный осадок всё равно остался. Впрочем, не до этого сейчас. Надо растрясти этих двоих и убираться отсюда. Уверенный, немного жёсткий жест оттягивания (как же это неудобно левой рукой) волос (Артёму никогда это не нравилось, но сейчас по-другому будет слишком долго), и вот брат со стоном вздрагивает, оборачивается, всё ещё не отпуская Андрея, смотрит недовольно, в своей привычной артёмовской манере. От этого взгляда немного легчает — он всё ещё не сломался. — Харе обжиматься, как выберемся, будете делать, чо хотите, — говорит Ткачева будничным тоном, а Тёма мгновенно вспыхивает, аки маков цвет, соскакивает с чужих ног и шипит ругательство. Глупый, мелкий котёнок. Лена треплет брата по волосам, чувствуя мягкое, обволакивающее её всю, тепло, которое обычно всегда возникало рядом с Артёмом. Как более сильная, она чувствовала ответственность за него, как и Артём за неё.       Они всегда присматривали друг за другом — только у Артёма выражалось это более ярко, почти агрессивно, в то время как Зелёнка ненавязчиво заботилась о своём непутёвом, таком хрупком братце (но, вообще-то, ради него она готова убить), иногда влипающему в неприятности из-за своих, таких нестандартных для парня (как же она ненавидела стереотипы) увлечений. Ей потребовалось немало времени, чтобы от брата отстали — Лена не отличалась особым красноречием, но отлично умела запугивать (благо, рост метр семьдесят семь и внушительный вид позволяли). Если же запугивания не помогали, то приходилось прибегать к крайним мерам, а именно методичному и удивительно эффективному избиению. Всякий раз ей приходилось сдерживать себя, чтобы слишком сильно не навредить этим придуркам, осмелившимся покуситься на её брата.       А Тёма, в свою очередь, следил за тем, чтобы она не забывала принимать таблетки, не слишком забивала на учёбу и не поддавалась на провокации. Вспыльчивая, импульсивная и забывчивая Лена была крайне благодарна за всё это, а вот Артём не терпел, когда узнавал, что сестра заступалась за него. «Я же мужчина» — говорил он хмуро, недовольно, на что Лена отвечала: «Наличие члена не делает тебя сильнее меня, просто смирись с этим, бро» — и она, как обычно, ласково трепала этого пугливого котёнка по волосам. Невозможно не защищать его — не только из-за его хрупкого вида, но и потому, что Лена действительно хотела оберегать брата от любых невзгод. Её слабость заключается в болезни, но физически Лена, даже без бокса, сильнее любого своего среднестатистического здорового ровесника. Так почему бы не использовать эту силу во благо дорогого брата?       Артём и Елена — два совершенно разных, непохожих друг на друга, подростка. У них противоположные друг другу вкусы, взгляды, характера, физические и умственные возможности. Однако они всеми доступными способами старались защищать друг друга, несмотря ни на что. Их связь крепче любой стали, и разорвать её, пожалуй, можно, только убив одного из близнецов. Лена нахмурилась. Она никогда не позволит убить брата. Даже ценой собственной жизни, но защитит — по-другому и быть не может.       Мотивы и намерения Васильева не были ей понятны, однако, он, судя по всему, тоже настроен выйти отсюда любой ценой. Даже пожертвовав их жизнями, — внезапно осознала Зелёнка, и это вызвало очередную вспышку злости, что уже не подавлялась таблетками. Фактически, они никто для Андрея, и он сможет легко, не задумываясь, бросить их также, как и Корги недавно. А отчаянная решительность в его глазах по-настоящему пугала — этот человек готов бороться за собственную жизнь, шагая по трупам своих друзей.       Много книжек, сериалов и даже мультфильмов говорили о том, что без друзей ты гораздо слабее, и сражаясь лишь за себя, обязательно проиграешь. Но так ли это на самом деле? Не проще ли биться, зная, что на кону лишь твоя жизнь, и рисковать кем-то, кроме себя, не придётся? В любом случае, это невозможно. Пока Артём жив (а Лена позаботится о том, чтобы он не умирал), она, Зелёнка, будет рисковать его жизнью, вступая в бой с кем-либо. Ведь брат не удержится — вмешается, не позволит, чтобы Ткачева билась в одиночку, встанет плечом к плечу, не смотря ни на что.       Они забывают о собственной безопасности, когда дело касается друг друга. Весь рационализм исчезает, остаются лишь голые инстинкты, требующие защищать самое дорогое, самое ценное. Самое важное. Если Андрей столкнётся в битве против них обоих, то однозначно не хватит — даже его всеобъемлющей, невероятно сильной жажды жизни не хватит, чтобы одолеть близнецов, сражающихся друг за друга. Лена чуть улыбнулась, приободрившись. Они справятся. По крайней мере, она с братом — точно. Пока оба близнеца-Ткачева живы, они непобедимы. Определённо.       Андрей, сохраняя равнодушное, отрешённое выражение лица, поднимается вслед за Артёмом, по привычке отряхивает свои уже замаравшиеся в крови и пыли бежевые шорты, всё ещё пребывая в некоторой прострации. Лена даже задумывается — очень похоже, что это Васильеву отрезали два пальца, а не ей. В любом случае, сейчас Зелёнка и палец о палец не ударит, чтобы привести его в чувства. О господи, она ужасна. Взгляд снова упал на два уже почти не кровоточащих обрубка. Теперь, получается, эти выражения* (Лена не помнила, как они называются) про пальцы будут… каламбурами? Или это простая игра слов? Чёрт, она совершенно не разбиралась во всех этих русскоязычных (или не очень) терминах. У Зелёнки всегда были проблемы с учёбой, так какого хера она сейчас думает о каких-то сраных каламбурах? Надо подумать о том, что делать дальше! — Давайте… пойдём вперёд? — пустым, ничего не выражающим голосом (от него мурашки по коже идут) предлагает Андрей, точно читая мысли Лены, и та кивком выражает своё согласие. Артём же кивком не ограничивается, поворачивается к Васильеву и смотрит хмуро — будто и не он рыдал, сидя у него на коленях совсем недавно. — Куда конкретно? Мы не знаем правильной дороги. — Та прост походим. Рано или поздно найдём, — нарочито-беззаботно, отчётливо-фальшиво говорит Лена. Она никогда не была хорошей актрисой, и всем прекрасно видно, что Ткачева притворяется. Но совершенно непонятно, с какой целью. «Что с тобой?» — так и просится с языка, однако, Артём молчит. Только смотрит обеспокоенно, незаметно для себя смягчаясь. Лицо Андрея же всё ещё не выражает абсолютно ничего — поразительное равнодушие и полная пустота. Произошедшее словно выжгло в нём все эмоции дотла, оставив за собой только способность рационально мыслить и анализировать. Сейчас, как ни странно, Андрей больше всего именно пугал. Своими, подёрнувшимися ледяной плёнкой, глазами, сухими, механическими движения и неживым голосом. Словно перед ними стоял не меланхоличный и ленивый Андрей Васильев, а кто-то другой.       Этот кто-то куда более хладнокровный, в нём нет эмпатии, присущей любому человеческому существу — он смотрит холодно, оценивающе, точно заранее просчитывая свой следующий шаг. Но зачем? На данный момент они заодно. А этот смотрит так, будто они — враги какие-то. Зелёнка уверенно вскидывает взгляд и смотрит в глаза человека, который поразительно похож на Андрея Васильева, но в то же время различия между ним и этим бросаются в глаза. Их невозможно игнорировать — они маячат на виду, и Лена попросту физически не способна не обращать внимания.       Он опасен. А потому Зелёнка уверенно вскидывает голову, смотрит прямо и тяжёло, сталкиваясь взглядом с Андреем (или всё-таки кем-то другим?), подавляя в себе желание съёжиться под холодным взором сине-зелёных глаз. Она не может понять, почему боится — это же Дрюха, тот самый, нескладный, худой и бледный мальчишка, у которого из красивого разве что глаза. Так откуда же это отчётливое ощущение опасности? Откуда непонятная тревога?       Артём отступает на шаг назад, не желая оказаться в эпицентре этого противостояния. Хищники признают только тех, кто равен им по силе. Он же себя таковым не чувствовал. Артём здесь лишний. Артём здесь не нужен. Ткачев жив только потому, что эти двое не давали ему погибнуть. Сейчас он как никогда осознавал свою слабость, свою беспомощность перед этим местом. Зелёнка не умирает благодаря физической силе, Андрей же выживает за счёт воли и жажды жизни. Артём же, фактически, бесполезен — они тянут его за собой, прикрывая, защищая, не желая его смерти.       Глупо. Потому что он, так или иначе, умрёт. Этот лабиринт выпустит только одного человека. Сильнейшего и живучего. По-другому и быть не может. Андрей и Лена выглядели так, словно вот-вот накинутся друг на друга, точно чуя соперника. Сестра просто желает победить — это потешит её самолюбие, а Андрей… Андрей действительно хочет выжить. Очевидно, он на уровне инстинктов осознаёт, что Лена представляет для него угрозу. И ему… явно не хочется так просто проигрывать. Ткачев ёжится едва заметно, ощущая в себе еле заметный страх за сестру. Он лишь усилием воли отбрасывает грызущие его сомнения и разбивает сгустившееся напряжение сухим кашлем. — Нам действительно надо идти, — они наконец-то отступают, вздрагивают, а во взгляде Андрея появляются эмоции. Некто исчез, возможно, спрятался ненадолго, но не ушёл навсегда. Он ещё явит себя во всей красе, именно тогда, когда нужно. Артём вдруг осознаёт, что этот — всего лишь Андрей, только абстрагировавшийся ото всех эмоций, запихавший куда подальше свои чувства, оставив лишь способность анализировать. Странная, даже пугающая, способность. Андрей подбирает нож, складывает и запихивает под резинку шортов. На всякий случай.       Вендиго нигде нет, кажется, арсонисты-таки добили эту жуткую тварь. Правда, ценой нескольких тысяч своих сородичей, но так даже лучше — они перебили друг друга, и теперь, наверное, нескоро решатся напасть на них. Однако, несмотря, на вроде как, миновавшую их угрозу, Андрей всё равно отчётливо понимает, что за ними наблюдают. Неизвестный, в отличие от вендиго, не выдаёт себя даже шорохом, передвигаясь быстро и бесшумно. Быстрее любых тварей, которых они когда-либо встречали. Он появился почти после самого первого их шага — точно подменяя собою очередную тварь, и если вендиго поставил себе примитивную цель запугать и быстро уничтожить подростков, то мотивы этого существа непонятны.       Подростки неосознанно жались друг к другу, насторожённо вглядываясь в темноту и отчаянно силясь понять: где оно? Тварь откровенно с ними игралась. Мелькала где-то за чужими спинами, проносилась над головой, не издавая ни единого звука, пристально следила за каждым их шагом, затаившись совсем-совсем рядом — только руку протяни, и наткнёшься на шершавую, ледяную кожу существа. Андрею не нравилось это ощущение — чудовище чего-то ждёт. И он даже предположить не мог, чего. Спину прошил заинтересованный липкий взгляд, Андрей максимально быстро развернулся и никого не увидел. Ну разумеется. Артём тронул Васильева за плечо потной ладонью, мягко повернул обратно и они вновь зашагали, почти игнорируя чужое присутствие. Почти.       Они пришли в коридор, где сцепились вендиго и арсонисты. Андрей не видел точно, но предполагал, что каменный пол весь в чёрных следах горящих лапок ящериц. Что примечательно, трупа вендиго нигде не было. Неужели он-таки не умер, а просто спрятался, чтобы зализать раны? Но… крался за ними сейчас явно не вендиго. Вендиго передвигался более шумно, чаще мелькал перед глазами, и все его действия уходили на то, чтобы запугать своих предполагаемых жертв. Эта тварь преследовала какие-то свои определённые цели, и Андрей отдал бы всё, чтобы узнать их.       Сердце отчётливо билось где-то в груди, пульсировало, разгоняя адреналин по крови, казалось, почти ударяясь о рёбра. Андрей чувствовал его судорожное движение, ощущал, как тело постепенно сковывает знакомое ощущение нестерпимого страха, вызванного такой узнаваемой, гнетущей, аурой. Он всё ещё помнил придавливающую к земле силу, помнил свою дрожь беспомощности, помнил, как его окутал липкий ужас, тисками сковавший движения. Именно это он и ощутил при встрече со Стальной Леди. Даже боль от ран затмилась — её насквозь перекрывало это мерзкое ощущение бегущих по коже мурашек.       Андрей ещё как-то мог сопротивляться, уже знакомый с подобным явлением, чем бы оно, мать его, ни было. А Ткачевы не удержались — упали, дрожащие, с животным ужасом в глазах, не способные даже нормально стоять. Васильев скрипнул зубами, пытаясь не обращать внимания на страх, что постепенно прорывался к нему в подсознание. На дрожащих ногах он потянулся руками к близнецам, надеясь растормошить их, приподнять, помочь, да сделать хоть что-нибудь. Но его рука нащупала только воротник футболки Зелёнки.       Артём исчез.       Когда Андрей это осознал, неяркий свет заполонил весь обширный коридор, являя оставшимся двоим престранную картину. Рыжеволосый мужчина, лет так двадцати пяти навскидку, сидел на красивом деревянном, явно ручной работы, стуле, расположив на своих коленях слегка растерянного Артёма Ткачева, сжимая цепкими, длинными пальцами тощие мальчишечьи бока. Одетый в белую рубашку с короткими рукавами, официальные, тёмно-синего цвета брюки, он удерживал Тёму, неизвестно как до этого стащив его. Незнакомец вскинул свои горящие, жёлтые глаза, ухмыльнулся, обнажив ряд острых зубов, и Андрей наконец понял, кто это.       Диктор собственной персоной явился к ним в человеческом обличии. — Приветствую, детишки, — заговорил он неспешно, тягуче, совсем не так, как разговаривал ранее. Его голос, бархатистый и мягкий, чем-то напоминал приторные интонации Стальной Леди — такой же фальшивый и кровожадный. Гнетущая, тяжёлая аура исчезла, и Лена растерянно моргнула, не обнаружив рядом с собой брата. Когда она увидела, где сейчас Артём, её взгляд окрасился отчётливой угрозой. — Кто ты, чёрт побери, такой? — она почти шипела, шумно втягивая в себя воздух. Андрей обеспокоенно покосился на неё — видя, что брат в опасности, Зелёнка очень быстро выходила из себя. Она может наделать глупостей. — Я? — наигранно-удивлённо вскинул брови Диктор. — Всего лишь прохожий, решил заглянуть к вам на чай, *amis, — его ладонь переместилась на тонкую шею Артёма, ощутимо сдавив её. Ткачев только испуганно пискнул. Его кожа, и без того бледная, стала похожа на лист бумаги. Лена широко распахнула глаза, чуть дрожа от бешенства. Андрей взглянул на неё, отчаянно пытаясь хоть взглядом передать, что сейчас не стоит выходить из себя, но всё тщётно. Зелёнка ни на что не обращала внимания, сосредоточившись только на брате. Чёрт. — Отпусти его, — тем не менее, она не спешит бросаться, очевидно, понимая: Зелёнка не ровня этой твари. Он убьёт её раньше, чем она успеет понять, что происходит. — Не то что? — насмешливо улыбается Диктор, явно наслаждаясь происходящим. Цепкая хватка когтистых пальцев разжимается, прекращая душить Артёма, и тот жадно, шумно дышит, наслаждаясь открывшейся возможностью. Лена обессиленно кусает губы, кажется, не зная ответа на его вопрос. Они не смогут ему сделать ни-че-го. Даже при всём желании. — Что тебе от нас нужно? — наконец-таки спрашивает Андрей осторожно, сжимая в обожённой ладони недавно вытащенный нож, хоть и понимая, что он, фактически, бесполезен сейчас. Эту тварь убьёт разве что гранатомёт, но они, к сожалению, такими богатствами не располагают. А с оружием, пусть и таким ничтожным, всё же спокойнее.       Диктор прекращает улыбаться, его взгляд приобретает задумчивость, но даже сейчас эти эмоции фальшивы насквозь — Андрей видит, как его руки подрагивают в нетерпении, и совсем скоро произойдёт нечто ужасное. Нечто, что доставит удовольствие этому уроду со странной черной меткой на левой руке. Андрей заметил её не сразу — всё его внимание было сосредоточено на Тёме, попавшем в мерзкие лапы саламандры. Но времени на раздумывания нет — надо попытаться… а что они могут? Стоять здесь и сыпать пустыми угрозами? Пытаться договориться с Диктором, заранее зная, что все попытки будут провальными? А не будет ли лучше отступить прямо сейчас, бросив Артёма? — Не будет, Андрюша, — неожиданно-ласково отвечает на его мысли Диктор. Андрей поперхнулся. Эти твари ещё и телепатией обладают? — Не мы. Босс общается с нами телепатически, он же читает ваши мысли, милые. Его возможности поражают, правда? — Диктор мигом приобрёл какой-то мечтательный вид, руки чуть расслабились, и Артём бешено дёрнулся в попытке вырваться. Стальная хватка вернулась, едва не ломая Ткачеву рёбра, и тот вскрикнул от неожиданной боли. Саламандра (или саламандр?) недовольно нахмурился, мигом растеряв свою беспечность. — Впрочем, не об этом сейчас. У вас двоих есть шанс спасти этого очаровательного мальчика, — Зелёнка открыла было рот, уже готовясь выяснять условия, но Диктор мягким движением руки остановил готовый обрушиться на него словесный поток. — Нужно всего лишь правильно ответить на мой вопрос. В противном случае Артём Ткачев умрёт, — тварь жёстко усмехнулась, потянула за волосы Тёму, что внезапно приобрёл спокойный вид, ещё больше открывая тонкую шею.       Андрей и Лена, как по команде, напряглись. О чём спросит этот урод? Какую-нибудь историческую дату? Уравнение с квадратными корнями? Доказательство теоремы Пифагора? Мысли, совершенно идиотские и неправдоподобные, бешено вертелись в чужих головах, строя теории (одну тупее другой). Босс монотонно пересказывал почти всё, иногда не успевая за потоком размышлений двух напуганных подростков. Диктор усмехнулся. Всё же, иногда дети бывают такими забавными. — Итак. Елена, — Зелёнка вздрогнула, как от удара, услышав своё полное имя, — и Андрей. Расскажите о своих чувствах друг к другу на данный момент.       Андрею захотелось истерично засмеяться — просто превосходно, такая чудесная возможность признаться, и, ах, он спасёт этим брата возлюбленной, это так романтично… Диктор, кажется, тихо хохотнул, когда Босс поведал ему о переживаниях Андрея, и оттого Васильева едва не заколотило. Что же, он хотел сделать это в наиболее подходящей обстановке? Желание исполнилось. Первой заговорила Лена, чуть-чуть успокоившись и постоянно скашивая на брата полный страха взгляд. — Я… считаю, что Андрей — мой друг. Он всегда относился ко мне с… восторгом?.. и я ценю это. Мне кажется, нам надо выйти отсюда. Всем втроём. Чтобы… чтобы Корги и Шурик не погибли напрасно. Поэтому… я хочу попробовать защитить Андрея. Вытащить его. Но и рисковать собой и своим братом ради него не собираюсь, — речь у Зелёнки получилась сбивчивой, отрывистой, она говорила торопливо и часто запиналась, желая поскорее закончить. Времени раздумывать над искренностью её слов не было, Андрей откашлялся, приготовившись говорить.       Не то что бы он испытывал неловкость, просто Андрею хотелось сделать это при других обстоятельствах. Потому что, несмотря на всё произошедшее, Зелёнка нравилась ему. Конечно, пропал тот пылкий восторг, о котором она говорила. Осталось что-то мягкое, что-то, что могло найти реализацию в будущем, когда они все окажутся в безопасности. А потому он уверенно устремил взгляд на некогда свой объект обожания, прекрасно понимая — Андрей без труда сможет отречься от остатков былых чувств, если потребуется. — Ты мне нравишься. Очень давно и очень сильно, — начинает тихо, его почти не слышно, и Лене даже приходится поднапрячь слух. Её глаза распахиваются в неверии, но Андрей продолжает, и с каждым словом его голос обретает уверенность. — Сейчас я не уверен, что всё также, но, во мне остались отголоски прежних чувств. Я не стану жертвовать своей жизнью ради тебя или Артёма, но хочу по возможности выйти вместе с вами, — в конце Андрей говорит ровно и твёрдо, а внутри колышется что-то тёмное, злое, но он упорно не обращает на это внимания. Зря.       Диктор с непроницаемым выражением лица выслушал их обоих. Подростки (а Лена в особенности) затаили дыхание, ожидая, что саламандра отпустит Артёма, который, как ни странно, выглядел спокойно и уверенно, уже не так сильно реагируя на Диктора. Его пальцы начали медленно разжиматься, почти отпуская Ткачева — тому стоило только встать, и он бы уже был на свободе. Лена облегчённо улыбнулась, и даже Андрей расслабился чуть-чуть — они уйдут без потерь.       Поэтому, когда белоснежные клыки впились в хрупкую шею, метко находя сонную артерию, а после рывком растягивая рану, Андрей не сразу среагировал, полагая, что всё это ему просто мерещится. Брызнула кровь, орошая алым фонтаном всё вокруг, а Зелёнка замерла. Улыбка медленно исчезла — на её место пришло некоторое непонимание. Они же честно ответили. Так почему же? А Артём вскрикнул от шока и пронзившей шею боли — кровь брызгала во все стороны, заливая Диктора, Лену и Андрея — последние двое всё ещё не до конца осознавали происходящее.       «Как, однако, сильно брызжет кровь», — заторможенно, почти недоумённо думал Андрей, почти ничего не слыша — в ушах грохотало, сердце болезненно пульсировало, а мысли рвано метались где-то в голове, не желая складываться в единую картину.       Лишь когда Диктор презрительным, надменным жестом откинул уже почти умершее тело, мрачный коридор сотряс пронзительный визг упавшей на колени Лены Ткачевы, что в ужасе зажимала уши руками. Больно, чертовски больно, больнее, чем отрезание пальцев, больнее, чем любой, даже самый сильный, удар, нестерпимо больно. Она чувствовала на себе насмешливый взгляд Диктора, тщётно пытаясь абстрагироваться от реальности и не участвовать в творящемся вокруг безумии. На её одежде, теле, волосах — кровь брата, а сам он сейчас смотрит в пустоту потрясённо, даже не понимая до конца, что произошло.       Лена не чувствует удара в солнечное сплетение, а дыхание почему-то прерывается — воздуха не хватает. Артём ещё шевелится, тянется дрожащими пальцами к ране, смотрит неверяще — он хочет жить, господи, а она не может сделать абсолютно ничего, почему, почему так, за что, Тёма ведь невиновен, не-ви-но-вен, он не заслужил всего этого, почему, почему, почему… В ушах грохочет, сердце бьётся-бьётся-бьётся, Лене кажется, она даже чувствует его бешеную, почти болезненную, пульсацию, и удивляется — как оно ещё не остановилось? Ведь, по ощущениям, оттуда вырвали что-то — настолько ей больно. — Вы соврали, детишки, — он говорит негромко, но его голос пробирается глубоко-глубоко в голову, под череп, к мозгу, проникая в глубины подсознания и безжалостно возвращая в реальность. Сердце почему-то болело невероятно, но ведь у Лены никогда не было проблем с сердцем… — Ты, Елена, на самом деле попросту жаждешь победить Андрея, доказать ему своё превосходство, уйдя в закат вместе со спасённым братом. Тебя не волнует его жизнь, ты воспринимаешь всё происходящее, как азартную игру и даже не осознаёшь это. А ты, Андрей, всерьёз озабочен своей жизнью и хочешь избавиться от Елены, чтобы она не мешала тебе выживать. Глупые, маленькие детишки, из-за вашей лжи Артём умрёт, — он говорил и говорил, и они двое с каждым произнесённым словом осознавали, что сказанное — правда. Осознание безжалостно било прямо по совести, моральные принципы не могли позволить признать правду, отчаянно выискивая оправдания и прекрасно понимая, что этого не получится.       Артём что-то надсадно прохрипел на ухо сестре — его серые глаза стремительно темнели, пустели, но он всё силился выдавить одно-единственное слово, понимая, что больше уже всё равно не успеет — слишком много он потерял крови, это травма, несовместимая с жизнью, они на биологии проходили — ха-ха, биологичка больше никогда не поставит ему двойку, нет, всё не то, он должен сказать, он должен сказать! Ткачев почти бесшумно выдыхает отчаянно дрожащей сестре, радуясь — у него получилось! — и та крупно вздрагивает, Артём даже успевает почувствовать, как на его щёку капает чужая слеза, тянет руку к лицу Лены, желая стереть — ей ведь так не идёт плакать! — но не успевает, и его рука, тонкая и слабая, шумно падает рядом с телом — однако, Артём этого шума не услышал.       Больно. Больно осознавать свою гнилую натуру и то, что из-за неё погиб кто-то невиновный, больно видеть, как друг умирает, больно осознавать, что все чувства были ложью. Больно, больно, больно. Нож выскользнул из ослабевших пальцев, падая и с громким стуком ударяясь о пол, а Зелёнка всё обнимала затихшего брата, бормоча что-то ему на ухо и отчаянно гладя изуродованной рукой каштановые, мягкие волосы, уже не понимая, что Артёму теперь всё равно.