***
Перед глазами мелькают картинки-воспоминания. Вот они с Артёмом, ещё совсем маленькие и почти (всё же Лена выше на пару сантиметров) одинакового роста, играют в лошадок, и Лена восторжённо смотрит на больших-больших, добрых монстров, видимых только ей. Артём улыбается слегка печально, но трогает сестру за плечо, предлагая дальше играть в лошадок. Лена соглашается, и все галлюцинации уходят на второй план, потому что перед ней улыбка самого дорогого ей человека — брата. Вот Артём, уже чуть постарше, уговаривает немного напуганную Лену пойти к врачу — она боялась этого человека в белом халате, что с бесстрастным лицом замерял ей всё, что можно и задавал непонятные вопросы. Родители не хотели на неё давить — это может пагубно сказаться на болезни маленькой Ткачевы. Поэтому, Артём находит забившуюся в угол сестру и мягко, ласково просит её согласиться на уговоры родителей, потому что он беспокоится. И Лена, пусть и с недовольным лицом, всё же даёт себя одеть — только ради него. Вот им уже по семь лет и рост Лены составляет сто двадцать семь сантиметров, в то время Тёма ниже её ровно на восемь сантиметров. Он явно недоволен, почти обижен этим — ведь какой мальчик ниже своей сестры-близнеца почти на полголовы? Лена беззаботно смеётся и говорит, что будет любить Артёма, даже если тот будет ниже её на голову. Брату становится чуть-чуть легче, а потому к новым одноклассникам они идут уже улыбаясь. Артёму девять, и он плачет, даже не так — ревёт откровенно, сидя у больничной койки Лены. И сама Лена плачет тоже — потому что она не хотела делать больно Андрею Данову, не хотела ломать ему спину и выдавливать глаз. Из-за неё Тёма теперь считает себя виноватым, и оттого ей ещё хуже — он же ни в чём, абсолютно ни в чём, не виновен! Это всё она — не сумела себя сдержать, поддалась идиотским провокациям и в итоге вышла из себя. Артём тут не при чём. Тогда, сидя в палате психиатрической больницы, Лена поклялась, что больше никогда не будет плакать. С каждым годом их связь укреплялась, становилась почти неразрывной, сильной невероятно. Лена без преувеличения могла с лёгкостью отдать жизнь за Артёма, как и он — за неё. Эта, чисто братская любовь, придавала Зелёнке сил, позволяла шагать вперёд с гордо поднятой головой и сияющей улыбкой на лице. Они как две половинки одного целого, как Луна и Земля — один без другого существовать не сможет и обязательно повергнется в хаос. Лена никогда не допускала мысли о том, что однажды брат может умереть. Само понятие смерти всегда казалось ей чем-то далёким, нереальным — в конце-концов, ей четырнадцать лет и она занимается боксом, что может пойти не так? Даже с такой болезнью у Лены вся жизнь ещё впереди, а Тёма и вовсе совсем здоровый — ему жить ещё дольше. Нет, никто определённо не умрёт. Не в четырнадцать лет, когда вся-вся жизнь впереди. Наверняка она будет наполненной красками, живой, яркой и запоминающейся, и умирать они оба будут с усталой улыбкой на губах, прожившие долгую-долгую, счастливую и прекрасную, жизнь. Лена помнила, что у Тёмы кожа мягкая и тёплая, а сам он, такой худенький и тонкий, что его можно почти накрыть собой. И не было этого ощущения липкого и мокрого. Не было столько красного. Был только улыбающийся брат. Лене до безумия хотелось бы увидеть эту улыбку ещё хоть разочек, хоть краем глаза — но запечатлеть, запомнить, потому что последнее время Артём почти перестал улыбаться. Замкнулся в себе, закрылся — и несмотря на то, что их связь не ослабевала, он предпочёл спрятать от сестры свои переживания. Глупый котёнок. Такой же маленький и слабый, пугливый, но отчаянно старающийся казаться больше и сильнее. Лена поклялась его защищать. А теперь он безвольно обвис в её руках, маленький, слабый, ломкий и хрупкий до безобразия. Расслабившийся навеки — можно было подумать, что Тёма спит, но кровь, кровь пропитала всю его одежду, забрызгала частично лицо (Лена закрыла его глаза, не в силах смотреть на это, полное ужаса, выражение), попала ещё и на Лену. Он умер буквально за пару минут, она ничего, ничего не успела ему сказать, охваченная болью и шоком. И ведь… в его смерти Лена виновата также, как и Андрей. Она не разобралась в себе, в собственной алчности и жажды победы, и из-за неё погиб самый дорогой ей человек. Тот, с кем Лена прошла огонь, воду и медные трубы. Тот, кто всегда был рядом, не смотря ни на что. По ощущениям это похоже на вырванный кусок сердца — болело также сильно и беспощадно. Лена знает, что Артём этого уже не почувствует, но продолжает гладить его по волосам, тоже измазанным кровью. Боли на месте миниатюрных культей (это выражение можно применить к обрезанным пальцам?) почти не чувствовалось, несмотря на то, что открывшиеся раны вновь кровоточили. Вообще плевать, если честно. Ей на всё теперь плевать — мир сузился до остывающего тела Артёма и её непрекращающихся рыданий. Обычно Тёма пах мятным шампунем, но она, как ни старалась, больше не могла его почувствовать — нос забивала только железистая вонь крови. Боль ядом течёт по венам, рвёт сухожилия, превращает в кровавое месиво внутренние органы и отравляет больное сознание. Таблетки оказались забыты — ещё чуть-чуть, и она вновь упадёт в пучину своего безумия. Впрочем, Лене даже не хотелось сопротивляться этому — во время очередного приступа она сможет хоть ненадолго забыть о том, что Артём, её тихий, милый брат, мёртв. Голоса вновь шепчут какие-то успокаивающие речи на ухо, и постепенно он становится громче и громче, завладевая сознанием, приказывая убить того, кто тоже виноват в смерти Артёма. Это всё он, это всё он, ты ни при чём, — слышит она, и темнота вокруг Лены сгущается, становится непроницаемой, почти ощутимой. Убить. Убить. Убить. Но из тьмы её вырывает тёплое касание к крепкому плечу, и Зелёнка, удивлённая, оборачивается. Андрей смотрит мягко, сожалеюще, и в его глазах тоже стоят слёзы — вся ярость, вся та безумная злоба, почему-то улетучивается почти мгновенно — она не может злиться на Васильева. Он ведь… просто хочет выжить, как Лена хочет победить, доказать непонятно кому, что она тоже может, что она тоже сильная. Как же ей хотелось забрать с собой брата… Теперь его нет. Тогда ради кого бороться? Ради кого идти вперёд и сопротивляться неуловимо приближающейся смерти? Ради себя, — внезапно понимает Ленка-Зелёнка. Андрей ведь мог её, обессиленную и сломленную, попросту убить. Но почему-то не стал. Вероятно, теперь хочет играть по-честному, да? Невольная усмешка появляется на влажных от слёз губах, и Ткачева Лена издаёт тихий смешок. О какой честности может идти речь, если он соврал этому рыжеволосому ублюдку, прекрасно зная, чем это закончится? Она, дрожа, поднимается, аккуратно опускает тело брата, смотрит на его лицо, на собственноручно закрытые ею глаза, на лужу крови вокруг. И понимает, что теперь сделает всё, ради того, чтобы не повторить участь брата. Он хотел, чтобы Лена выжила. Что же, она выживет. Ведь… Тёма умирал не для того, чтобы она осталась здесь, отчаявшаяся и сдавшаяся. — Прощай, глупый котёнок, — шепчет тихо, нежно оставляя на лбу трупа прощальный поцелуй, полный невыраженной горечи, боли и тоски по убитому. Лена выдавливает себе на руку последнюю оставшуюся таблетку (очевидно, остальные блистеры попросту выпали из её рюкзака во время очередного побега), проглатывает и утирает губы. Сейчас не время нервничать. Оставить его здесь гнить больно до дрожи, но Лена понимает: они не смогут тащить тело за собой. Называть этот застывший труп братом теперь казалось чем-то безумным, невозможным, потому что живой Артём Ткачев не выглядит так. У Лены руки липкие от крови (своей и Тёминой) — а та ещё тёплая, не спешит остывать окончательно, и ей до безумия хочется впитать в себя это последнее тепло, которое может преподнести Артём. Облизать, чувствуя солоноватый привкус потухшей жизни, унести с собою… Лену передёрнуло от отвращения к себе. Нельзя позволять безумию овладевать ей. Андрей терпеливо ждёт её — безмолвный и неподвижный, с ножом в опущенной руке, тихо скорбящий вместе с нею. Артём был и его другом тоже. И пусть Андрей остаётся всё тем же скользким, злобным и испуганным типом (Лене вновь стало противно — и этот человек испытывал к ней романтические чувства?), он такой же человек, как и они все. И после содеянного тоже чувствует сожаление. Ну, пока Андрей способен чувствовать вину, он не такой уж и ублюдок. Ублюдок не стал бы её щадить. Они идут по тёмному коридору всё также молча, ни о чём не разговаривая. В душе Лены отчего-то разгорается непонятное волнение, живое и яркое, предвкушающее. Впереди этих двоих, очевидно, поджидает нечто очень, очень важное, то, от чего зависит, как сложится их дальнейшая судьба. И последние выжившие чувствуют это как никогда отчётливо — по их, ещё не до конца сформировавшимся, телам, растекается жидким огнём сила, плещется где-то в груди, избавляя от боли и лишних мыслей. Неожиданно Лене стало как никогда легко — в конце-концов, это, наверное, одно из самых последних испытаний, в котором Артём уже не участвует. Теперь ей нужно позаботиться только о себе, а это, хоть и терзает болью в груди, но одновременно чуть-чуть утешает. Они попадают в просторную, огромную комнату. Неяркий свет, присущий этому месту, загорается, стоит Андрею, идущему чуть впереди, переступить красивый, деревянный порог. Лена заходит вслед за ним, и понимает: вот оно. Наступил переломный момент, возможно, один из самых важных в этом лабиринте. Конец близок, как никогда. Остались последние, и, несомненно, самые сложные, испытания. — Как и ожидалось, двое из вас добрались до этого места, — разносится голос Диктора, отчего-то мягкий и даже довольный. — Заиграли финальные аккорды, о, несомненно, это будет прекрасно, — саламандра тянет время, разглагольствует, и Лена подавляет в себе желание наорать на него. Ярость, едва сдерживаемая одной таблеткой, переполняет её, но неожиданно Ткачева понимает: этот ублюдок просто провоцирует её. Хочет вывести из себя, насладиться чужим болезненным бессилием. И успокаивается. — К моему большому сожалению, в следующую комнату может пройти только один, — эти слова почти не удивляют Зелёнку — как ни странно, она ожидала чего-то подобного. Андрей, очевидно, тоже, раз уж решил оставить её в живых. — Я, Диктор, предлагаю вам решить эту дилемму. У вас есть несколько вариантов. Первый: один из вас просто пропустит другого и тем самым подпишет себе смертный приговор, — чужой голос сквозит насмешливостью, но Лена не обращает на это внимание. Она ждёт. — Второй: с помощью небольшой лотереи мы сами выберем, кто пройдёт и убьём одного из вас, — тварь замолкает ненадолго, и Ткачева уже подумала было с удивлением, что это всё, но, как оказалось, это была всего лишь драматическая пауза. Чёртов показушник. — И третий: сразиться друг с другом, чтобы в честном поединке определить, кто из вас достоин пройти дальше, — в конце этой речи его голос превратился в издевательское шипение — Диктор надеялся, что они испугаются и выберут второй вариант. Возможно, он был бы лучше, но Лена не может так рисковать, да и Андрей, видимо, не намерен. — Так что же вы выбираете, милые? — интересуется Диктор с искренним любопытством, и они, не сговариваясь, по очереди отвечают. — Третий. — Третий, ублюдок. Саламандра замолкает, очевидно, удивлённая таким поворотом. Но тут же берёт себя в руки (или это лапы?) и сообщает будничным тоном. — Что же, в ящиках по разным сторонам комнаты есть оружие. Выбирайте, что хотите, милые детишки — можете даже попрощаться друг с другом. На всё про всё у вас есть десять минут, по моей команде начинаете битву. Ух, давно я так не развлекался! — и всё же, говорить спокойно, без этих пафосных, сочившихся презрением, речей, явно не в стиле Диктора. В конце он, как всегда, повысил голос и добавил восторжённых ноток. Эта тварь превосходит по мерзостности даже самого отбитого и жестокого маньяка, — презрительно думается Зелёнке, пока она перебирает оружие. Правая рука у неё явно нерабочая — тремя пальцами ничего не удержишь, даже ручку. Придётся обойтись только левой. Как ни странно, все мысли у неё отстранённые, сосредоточенные только на самом главном: устранить Андрея и выжить самой. Устранить Андрея и выжить самой. Во рту почему-то горько-горько, а на душе — отвратительно-тяжёло. Будто она собирается драться не с далеко не невинным Васильевым, а с маленьким ребёнком, который даже сдачи дать толком не может. Возможно, так оно и есть. Их физические возможности невероятно отличаются — Лена, занимавшаяся боксом последние три года, почти до предела натренировала свою выносливость, в то время как Андрей, нигде, кроме как на физ-ре, не бегал. И, тем не менее, он до сих жив. Удивительно. Красивый серебристый ножик с длинным вытянутым лезвием идеально ложится в здоровую левую руку, и Лена чувствует, как её уставшее тело наливается знакомой предвкушающей силой. Жаждой сражения. И, несмотря на то, что этот бой будет отличаться ото всех остальных в её жизни, она проиграть не намерена. Васильев копается в оружии, вздыхает, и, откидывая продолговатые мечи, странного вида цепи и прочие непонятные вещи, выбирает себе и второй нож. Знает же, что Зелёнка не может пользоваться правой рукой. Что же, теперь они на равных. — Знаешь, — вдруг заговорил Андрей с ноткой сожаления в голосе, — а ты ведь правда мне нравилась, — Лена поднимает бровь. Кажется, он решил, что самое время для подобных речей. Зелёнка не может с ним не согласиться — в конце концов, они, скорее всего, сейчас разговаривают в последний раз. Это немного странно — осознавать, что уже через несколько минут ты будешь насмерть драться с человеком, который недавно вёл с тобой задушевные диалоги. — Почему ты раньше не сказал? — Лена интересуется лишь ради приличия, ей не так интересно беседовать с будущим мертвецомГлава десятая. Последний отборочный этап
14 июня 2019 г. в 21:14
Артёму теперь всё равно, — отрешённо думает Андрей, глядя, как Лена захлёбывается в рыданиях, прижимая к себе ещё тёплое тело брата. Диктор как сквозь землю провалился сразу же после того, как разоблачил их с Зелёнкой во лжи. И чего он добился? — слёзы застилают глаза, из-за них почти ничего не видно — Андрею хочется биться головой о стену, потому что он опять плачет, как девчонка. Сидит рядом с Леной, на первый взгляд тихий и спокойный, а на деле — едва заметно дрожащий, напуганный и уставший до безумия.
Опять. Опять по его вине кто-то умер — и ведь Андрей же почти осознавал, почти понимал то, что на самом деле чувствует, но предпочёл как обычно бездушно прикрыться враньём, лишь бы не раскрывать свою гадливость. Хотя, какая, к чёрту, гадливость? Он — не герой приключенческой книжки, где добро всегда побеждает и почти все остаются живы, где все дружны и готовы жизнь друг за друга отдать. Нет. Он — Андрей Васильев, обычный русский подросток из миллионов таких же. У него нет какой-то способности, он отнюдь не самоотверженный, даже наоборот — готов прикрыться телом кого-то знакомого, лишь бы не пострадать самому. Поэтому и отыгрывать героя книжки Андрей не собирается.
В конце-концов, он ещё ребёнок. Как и Шурик. Как и Корги. Как и Артём. Факт того, что он жив — всего-навсего чистой воды везение, не более. А хуже всего стало, когда Андрей вновь вспомнил, как держал обоих близнецов за руки, ведя их за собой и оставляя Мишу на растерзание костяным (кстати, где они сейчас?) гончим. Он ведь тогда твёрдо намеревался выйти из лабиринта втроём, раз уж вчетвером не получилось — и что теперь? Осталось только желание выбраться отсюда самому, и плевать, с Зелёнкой или без. Если так задуматься, то ему изначально было плевать.
Единственное, что сподвигло Андрея на попытки помощи Ткачевым, так это жалкие остатки совести и лёгкое сожаление. Он не желал им смерти. Он просто хочет выбраться сам и жертвовать собой не собирается. Казалось бы, элементарная мысль — это всего лишь банальный инстинкт самосохранения, которому Андрей следует, но отчего-то на душе будто камень лежал, настолько Васильеву было тяжёло. И мерзко от себя же — все на свете твердили, что ради любви можно и умереть, воспевали Ромео и Джульетту, но Андрей совершенно точно знал: он никогда не умрёт ради Зелёнки.
В его теле теплится жизнь, тлеет угольком, который может легко потухнуть в этом месте. Но Андрей стоит за него горой: ужом изворачивается, вьётся, выскальзывает из цепких лап смерти, оставляя вместо себя кого-то другого. Сначала это была удача, далее вполне осознанный выбор, а потом и вовсе откровенная ложь в попытках скрыть гниль, что таилась в глубинах его души. Теперь, когда приоритеты расставлены, а совесть спрятана куда подальше, Андрей понимает, что прямо сейчас Зелёнка уязвима, как никогда. Рана на душе болит куда сильнее, нежели обрубки пальцев. Нужно только пырнуть пару раз ножом, и тогда она ничего не сможет сделать. Умрёт, а Андрей пойдёт дальше уже в одиночестве, без Ткачевы, путающейся под ногами.
Убив Зелёнку, он устранит ещё одну угрозу, а значит, повысит свои шансы на выживание. Андрей чувствовал, как учащается его дыхание, как предательски болит сердце, стоит только подумать о Лене, уже мёртвой. С пустым взглядом, холодным телом и опарышами в брюшной полости. Но… таким может стать и сам Андрей, если у него не получится что-то предпринять. Надо прекратить всё это безумие хотя бы на время. Надо убить Лену, чтобы она потом не убила его. Именно сейчас, потому что в любой другой раз она с лёгкостью отобьётся благодаря своей физической силе. У Лены серьёзно ранена душа, и пока она упивается своей болью, Андрей убьёт её. Да.
Медленно приближаясь к Зелёнке, которая, кажется, скоро сломает хрупкое тельце Артёма (Андрей старался не смотреть на него) своими сильными ручищами, настолько крепко она его к себе прижимала, Андрей крепче сжимает в руке нож, которым не так давно резал пальцы подруги. Лена не замечала ничего, не переставая плакать. Плач уже превратился в тоненькие поскуливания — и выглядела она обессиленной. Жалкой. Слабой. Образ непобедимой Лены Ткачевы рушился на глазах, с каждым тихим всхлипом, с каждым судорожным вдохом. Шаги почему-то выходят очень медленными, он никак не может подойти и нанести первый удар, как бы не старался.
Она действительно не замечает абсолютно ничего — глядит безумно в пустоту и плачет, плачет, плачет. Первый раз за всё их знакомство Андрей увидел на лице Лены слёзы — и это по-настоящему пугало, потому что она никогда не позволяла себе плакать. Даже тогда, когда вендиго почти оторвал ей пальцы, Лена не заплакала — то был просто крик безумной агонии, но никаких слёз. Наверное, какой бы сильной не была физическая боль, Зелёнка никогда не позволяла себе заплакать. Эта боль совершенно иная — она исходит изнутри, прямо из пульсирующего где-то за рёбрами сердца, распространяется по всему телу и высасывает силы, заставляя только отчаянно, совершенно по-детски, рыдать.
Андрей смотрит на скорчившуюся Зелёнку, смотрит на нож в своей руке, занесённый прямо над ей широкой, подрагивающей спиной, и не может заставить себя ударить. Это, пожалуй, очень-очень странно — Андрей не сомневался, что, если бы Лена защищалась, он с лёгкостью мог прикончить её. А когда она сидит, полностью обессиленная, рыдая над телом брата, Васильев чувствует себя самой настоящей крысой. Он не сомневается, что позже будет проклинать эту свою пощаду, но сейчас Андрей только со вздохом складывает нож, всё ещё испачканный в крови той же Зелёнки. Глупый поступок, ведь Андрей в любом случае не герой, а скорее эгоистичный ублюдок, на данный момент строящий из себя хер знает кого. А зачем? Всё равно ведь, так или иначе, он кинет Лену, если это будет угрожать его жизни.
Но, всё же, вот так вот убивать со спины — ещё более подло, чем убегать, стремясь спасти себя.
или своим убийцей.
— Боялся, — ответ короткий и лаконичный, но ей этого не понять. Почему нельзя просто подойти и сказать: «ты мне нравишься, Зелёнка, давай встречаться?» Возможно, она бы и согласилась — просто так, из интереса. Не сказать, что ей нравился Андрей, скорее, он был просто интересным человеком. По крайней мере, Лена думала именно так. До попадания в лабиринт, разумеется.
— А чего бояться-то? Я б тебя покусала или чё-то типа того, если бы ты сразу всё рассказал? — она вновь разговаривает в своей, привычной ей, манере речи. Как будто ничего и не произошло. Как будто Артём не умер всего какие-то жалкие двадцать минут назад.
Андрей неопределённо мотает головой, таким образом отвечая на её вопрос, и Зелёнка не горит желанием узнавать, что означает этот короткий жест. Лена смотрит на него, внимательно, пристально, но невероятно устало. Даже сожалеюще. Кто знает, не будь всего этого дерьма, у них, возможно, могло бы что-то выйти. Однако, не время сейчас убиваться по прежним беззаботным денькам. Не сказать, что Лена прямо-таки верила в судьбу, но есть вероятность, что все события, произошедшие ранее, вели их всех к этому дню. Дню, когда предстояло поставить на кон свою жизнь.
— Мне всегда нравилось восхищение в твоих глазах, — бормочет задумчиво, в какой-то степени меланхолично, — они у тебя красивые. Ты знал? — Андрей вздрагивает, оборачивается, и в его сине-зелёных, красивых, как упоминала Зелёнка недавно, глазах, плещется острая тоска.
— Я не хочу с тобой драться, — и голос у него тихий, надорванный.
— Так не дерись, — жёстко, почти равнодушно. Она надеялась подкосить боевой дух потенциального противника — Васильев как никогда близок к отчаянью. Нужно лишь подтолкнуть чуть-чуть. — Сдайся прямо сейчас и дай мне пройти. Потому что я тебя не пропущу.
Лена торжествующе усмехнулась, тем самым эффектно заканчивая свою фразу. С интересом вгляделась в лицо замершего напротив Андрея. И усмешка пропала также быстро, как и появилась, растаяла на её губах, оставляя после себя лишь насторожённость. Ткачевой стало немного по себе — Андрей улыбался. Надменно так, немного насмешливо, снисходительно. Так, как смотрит на храбрящуюся жертву хищник. Дрожь мимолётного страха окатила её, осев где-то на холке — Лене никогда не нравилось это ощущение. Когда она только-только начинала заниматься боксом, оно преследовало её постоянно — этот липкий презрительный взгляд противника, который не сомневался в своей победе. Бесит. Злоба помогла вытеснить взявшуюся непонятно откуда тревогу, и Лена, мотнув головой, взглянула в чужие глаза уже более уверенно.
— Ты же знаешь, я не могу, — говорит Андрей всё с тем же выражением лица. — Я не могу сдаться сейчас. Только не после того, через что прошёл. И я выживу, даже если…
— …тебе придётся убить меня, — заканчивает за него Лена, получая в ответ лёгкий кивок. На мгновение прикрывает глаза. Кривит губы в усталой полуулыбке. Она и сама чувствовала то же самое. И если Андреем двигало желание жить, то Лена твёрдо намерена не сделать смерть Артёма напрасной. Больше она не допустит ошибок.
— Я не проиграю, — щурится Андрей.
— Как и я, — в тон ему отвечает Лена. Интересно, сколько осталось времени до старта? Не терпится закончить всё это. И узнать наконец, почему же никто до сих пор не дошёл до конца Чертогов Хаоса.
Девчонка усаживается, прислоняется спиной к стене и полностью закрывает глаза. Медитация всегда помогала избавиться от лишних мыслей перед боем. Да. Это всего лишь очередной бой, где надо просто нокаутировать противника, а в левой руке у неё вовсе не нож — это её любимая чёрно-красная перчатка, и на правой не отсутствующие пальцы, а обыкновенный ушиб, но тренер всё равно разрешил выступить, потому что соревнования неофициальные, а соперники ничтожно-слабые. А на трибунах, как обычно, сидит Артём — складывает ладони рупором, отчаянно хлопает и орёт во всю мощь лёгких, несмотря на то, что знает — она обязательно победит. Он никогда не пропускал соревнования сестры, даже если из-за них приходилось отсутствовать на занятиях литературного кружка.
Вот она, запыхавшаяся, потная после очередного боя, идёт передохнуть чуть-чуть, и на её покатые плечи ложатся длинные пальцы брата. Он разминает уставшие мышцы, смотрит беспокойно и всё интересуется, не устала ли Лена? Не слишком ли трудно? Все таблетки точно приняты в срок? А Лена улыбается и говорит, что всё отлично и она обязательно выиграет. Так было всегда. Так и будет впредь. Её лёгкую полудрёму разрушает громкий, радостный голос Диктора — от него хочется отрезать себе уши. С точно такой же интонацией он разговаривал с ними вживую, удерживая у себя Артёма. Мерзкий ублюдок.
Поднимаясь и разминаясь, Лена ощутила к затёкшим плечам фантомное прикосновение; мягкое, ласковое «удачи». Или же это сознание вновь шалит? В Чертогах Хаоса трудно отличить иллюзию от реальности. Да и не так уж это и важно сейчас. Даже если ей всё примерещилось, Артём, даже будучи мёртвым, не прекратит за неё болеть. И Елена Ткачева не собиралась разочаровывать его ожидания.