Йокогама — арена смерти

"Человечность — это способность участвовать в судьбе других людей." (с) Иммануил Кант

      Дазай по десятому разу перебирал три несчастных листа бумаги, лежащих в тонкой пластиковой папке, принесённой Одой, и вчитывался в каждое слово, как будто надеялся разглядеть среди них не замеченное ранее. Время от времени он делал глоток горячего кофе из кружки с логотипом "Йокогамы". Мори презентовал два года назад при изготовлении новой партии сувениров, и Осаму не посмел отказаться. Собственно говоря, никто из сотрудников Арены не отказался, и теперь вся "Йокогама" демонстративно пила из этих кружек. "Поднимает коллективный дух!" — уверял дядя, вышагивая по коридорам с довольным видом, заложив руки за спину.       — Это всё, что есть? — он поднял голову на сидящего напротив Одасаку. Тот с отстранённым видом попивал чай, закинув ногу на ногу, и просматривал почту в телефоне. Не отвлекаясь от своих дел, мужчина кивнул. — Два года в спец подразделении морского флота, два года в международной разведке и четыре в специальном отделе по делам одарённых. Если про первые два места есть хоть какая-то информация: Единая Европа, четыре месяца в Российской империи, два — в Китае, ещё два — на Кубе, то о его делах в отделе вообще ничего нет.       — Не удивляюсь, — Ода допечатал письмо и отложил телефон. — Они похожи на тебя, только ты — закон в Арене, а отдел — во всей Японии. Мы для этих вояк ничем не отличаемся от одарённых, такие же куски мяса.       — И всё же, — Осаму отбросил листы на стойку, — живые люди не появляются из воздуха и не пропадают бесследно. А у нас и то и другое пересеклось в одной точке пространства и времени.       — Ты всё не успокоишься по поводу этого рыжего эспера? — Ода смотрел с укором. — Чем он тебя так зацепил?       Ответом ему стал презрительный смешок.       — Вот и я не знаю, чем. Хочу выяснить.       Сакуноске покачал ногой в воздухе, обдумывая услышанное, и оно явно ему не нравилось. Как и высветившееся на экране телефона сообщение, которое, к счастью, старший надзиратель не видит.       — Дазай, — начинает он и видит, как кривится собеседник, ненавидящий поучительный тон. Но, как старший товарищ, Ода обязан его предупредить. — Послушай друга, брось ты эти поиски. Они не приведут ни к чему хорошему. Я уже говорил тебе не связываться с отделом, и повторяю ещё раз. Не просто так стирают информацию о людях. Не просто так их удаляют из баз данных. Если тебе этот парень так импонирует, то не копай ничего хотя бы ради него. Кто бы он ни был, военные сбагрили его сюда и свалили. Ты же не хочешь, чтобы они в один прекрасный день вернулись за парнем?       — Думаешь, меня можно запугать угрозами? — криво улыбнулся надзиратель.       — Тебя, может, и нет. А Мори что скажет на это?       Пришлось согласиться, что дядя будет не в восторге разбираться с военными и отделом. Если бросить поиски через базы данных, остаётся ещё один вариант — узнать у Накахары напрямую. Да, не сразу, но рано или поздно парень начнёт доверять ему настолько, чтобы открыть своё прошлое.       — Уговорил, — зевая, протянул Дазай и оттолкнул ладонью листы с бессмысленным досье.       — Вот так просто? — Сакуноске не поверил своим ушам, но бумаги собрал и засунул обратно в папку. — Без требований ломать сайты, напрягать Анго?       — Да, — Осаму потянулся, разминая спину. И всё-таки он не выспался нормально. Комнату Чуи парень покинул часа в три ночи, а Одасаку заявился уже в семь. Встречать друга пришлось в одних трусах и наброшенной на плечи рубашке, Дазай не хранил в Арене вещи для повседневной носки. — Тебя что-то не устраивает?       — Нет, я рад, что ты меня слушаешь. Только на тебя это не очень похоже.       — Считай, что я пытаюсь следовать твоим здравым советам, — надзиратель одним глотком допил кофе и встал, давая понять, что разговор окончен.       — Дазай, да ты сам не свой с тех пор, как привезли этого эспера!       — И что?       — Да чем он лучше других, не могу понять! — Одасаку редко срывался на Дазая, обычно просто выжидая, пока парня отпустит тот или иной бзик. Кричал он не со зла, а от непонимания того, что творится в голове друга. Как бы прискорбно ни звучало, но единственный, кого сам Дазай и называл другом, никогда не знал, что за мысли роятся под этой каштановой макушкой. — Когда привезли Кёку, она вообще отказывалась несколько недель разговаривать. Почему заморышу твоего возраста ты импонируешь больше, чем несчастному ребёнку?       Никто не знал, что творится в голове у Осаму Дазая, но в один миг он мог измениться в лице, добродушно улыбнуться фальшивой улыбкой и безопасно протянуть руку.       — Просто отдай мне его новый ошейник. У меня сегодня много работы.       Сакуноске выжидающе смотрел на друга, ожидая хоть какого-то проблеска настоящих эмоций, но тщетно. Дазай даже не двигался. Тяжело вздохнув, мужчина взял в руки свой старенький дипломат и бросил на столешницу металлический ошейник. Тот гулко отозвался ударом о поверхность.       — Увидимся позже.       Карточка Дазая лежала у двери. Ода взмахнул ей напротив панели, положил обратно на полочку и вышел, больше не сказав ни слова.       Дазаю не было жаль этой ссоры. А дружба вообще являлась для парня довольно абстрактным понятием. Что-то легко разумеемое другими, но которое никто не в силах точно объяснить. Да, он относился к Одасаку лучше, чем к большинству других, с ним было весело в барах, и он всегда готов был послушать бессмысленную болтовню Дазая, когда тому становилось скучно. А ещё Одасаку спокойно донёс просьбу о поиске информации на Дзёно до юриста Мори — Анго, хотя наивно думал, что Осаму не заметит переписку в телефоне.       Парень взял в руки ошейник и с презрением стиснул его. На внутренней стороне выделялся выгравированный серийный номер "5158". Как будто эсперы были скотом без имени и личности. Вся жизнь под бдительным оком камер слежения, под крики тупой толпы. И рано или поздно всё, о чём они могли мечтать, обращается в прах. Приходит осознание пустоты и бессмысленности собственной жизни, порочного круга арены, из которого нет выхода.       Надзиратель положил ошейник обратно на стол, стараясь сделать это как можно тише. Он ненавидит это "украшение", что сегодня сам же застегнёт на тонкой шейке Чуи. Осаму Дазай — неадекватный человек в глазах людей и эсперов — в душе рыдал едва ли не над каждым своим подопечным. И даже высказывая или поря Рюноске, Дазай преследовал лишь одну цель — парень должен быть сильнее, чтобы выжить в высшей лиге, в которую он метит. Должен идеально и точно владеть и своим даром, и мозгами.       Акутагава будет сражаться против одарённых Шибусавы, это точно. Что бы Дазай ни говорил, но он действительно считал парня самым стоящим бойцом "Йокогамы" на данный момент. Возможно, кроме Коё, но та давно не участвует в настоящих поединках по распоряжению Мори. Она уже навоевалась, и теперь больше играет роль мамы для всех детей-эсперов Арены и устраивает совместно с Кёкой постановочное шоу "Битва демонов".       Но однажды Дазай упросил Мори и с согласия Озаки провёл тренировочный спарринг между ней и Акутагавой. О, эта женщина заслужила звание легенды! Пусть и билась она далеко не в полную мощь, но Осаму был впечатлён.       Осаму надел брюки и прошёл в свой кабинет. Без Чуи, мнущегося босыми ногами на ковре, было немного пусто. Как же неудачно поселился парень в его голове и мыслях. Почему именно он? Раньше никто так не тянулся к Дазаю, ища защиты и покоя. Что ни говори, а это подкупало.       "Семь сорок утра" показывали часы на чёрной коробке стационарного телефона. Накахару без его приказа никто не станет пока что будить, и Дазай решает дать парню выспаться, занявшись другими делами. Основной вопрос остаётся прежним — кого подать на одобрение дяде. Акутагава — да. Оба. Один биться, другая — в надзор. Дазаю нравилась Гин по многим качествам: исполнительная, смышлёная, физически подкованная, эмоционально стабильная и, что для него играло не последнюю роль, по-человечески относящаяся к эсперам. Осаму лично хлопотал за неё у Мори, когда та пришла следом за братом в "Йокогаму" и просила любую работу. А после старший надзиратель сам обучил её. Тихая и по большей части молчаливая Гин впитывала все полученные от него знания и навыки как губка, заставляя Дазая в душе гордиться девушкой.       Третьим надзирателем турнира со стороны "Йокогамы" будет Хигучи Ичиё. Она работает в Арене чуть меньше года, но за это время успела себя хорошо зарекомендовать. Пусть девушка и уступала в навыках Гин, но среди прочих всё же выделялась. Дазая забавляло её восхищение одарёнными, особенно Рюноске. Нетрудно догадаться, что именно оно привело Ичиё на должность надзирателя, но работу она всегда выполняла чётко. Сам Дазай не соблюдал правила настолько безукоризненно, как она.       Определиться с надзирателями было гораздо проще, чем с эсперами, и Осаму решил пока оформить этот список. Достав из верхнего ящика стола фирменный бланк с логотипом "Йокогамы" в правом верхнем углу и бледной, едва различимой надписью "Удача сопутствует храбрым" сверху вниз через всю страницу, он принялся искать ручку. И почему у него вечно такой бардак на столе? И, решив, немного прибраться, Осаму сгребает в одну кучу все отчёты, коих скопился целый ворох. Надо будет вечером вместе со списками занести дяде.       Бегло просматривая уже подписанные им на предмет содержания, парень замечает нечто странное. На отчёте о состоянии эсперов, принимавших участие в последнем показном представлении два дня назад, его подпись выглядит так, словно он нажрался в баре с Одасаку ещё до того, как поставил её, а не после. Но Осаму точно помнил, что распечатал отчёт утром следующего после представления дня. С тех пор в его квартире были лишь Накахара, Ода и Ёсано. Ни друг, ни врач в его кабинет не входили: Одасаку пил кофе, сидя за барной стойкой, и после ушёл, Акико осматривала Чую там же. Дазай ухмыльнулся — в этой комнате с момента получения отчёта был только рыжий одарённый. Ну и зачем ему понадобилось поставить подпись старшего надзирателя на отчёте, да ещё и так криво? Он вспомнил беглый взгляд, который Накахара пытался спрятать, когда Дазай вошёл в кабинет, и его уверения, что парень ничего не трогал.       Осаму ловит себя на том, что неосознанно водит кончиками пальцев по корявой подписи, и резко одёргивает руку, словно чернила на бумаге могут обжечь его. Бред какой-то! Дазаю просто жалко зашуганного парня, не больше. Он просто хочет, чтобы Накахара не видел в нём врага, и всё. Почему? Да просто потому что так хочется.       Старший надзиратель подрывается с места и мерит шагами комнату, потирая пальцами виски. "Врубай мозги, Дазай!" — рычит он сам на себя. Этот эспер ничем не отличается от остальных. Разве что рыжими кудрями, приятной к прикосновениям кожей и смотрящими в его гадкую душу небесными глазами.       — Я попал, — Осаму останавливается посреди комнаты и зажимает себе рот ладонью, выпучивая глаза. Сердце стучит слишком оглушительно где-то в глотке и отдаёт набатом в уши. Прекрасный похоронный марш для старшего надзирателя! И что делать? Что ему теперь делать с этим откровением? Вбить его по гвоздику в крышку гроба своей жизни? Парень пытается хотя бы дышать.       "Это просто симпатия, — пытается уверить себя Дазай. — Накахара слишком необычный, вот и привлёк твоё внимание. Даже не смей озвучивать другое слово для своего интереса! Тебя интересует только его прошлое, а не то, как приятно держать его в руках."       Кажется, Осаму всё-таки удаётся выровнять дыхание и успокоиться.       "Нужно немного перетерпеть, и этот интерес пройдёт," — думает надзиратель, возвращаясь к рабочему столу и, не задумываясь, убирая испорченный отчёт в ящик стола. Он распечатает новый, подпишет и отнесёт к Мори сегодня вечером. Всё в норме, это было просто временное помешательство на фоне стресса из-за приезда военных. Осаму забирает из принтера ещё горячий лист бумаги и аккуратным красивым почерком выводит в нижнем углу своё имя. Готово! Отчёты ровной стопкой отправляются в твёрдую чёрную папку. Надзиратель наконец вспоминает, что рубашка на нём до сих пор расстёгнута, и, застегнув пуговки, заправляет её в брюки.       В блок эсперов Дазай идёт как на эшафот. Кажется, даже к дяде он ни разу не шёл так медленно, словно пытаясь оттянуть неизбежный конец. И смерть его не в свистящей пуле, а в ласковой невинности и блестящих глазах. Пока никто его не видит, надзиратель до боли прикусывает губу, пытаясь отрезвить мысли. Если бы Чуя был обычным человеком, Дазай бы просто затащил его в койку и успокоился. Наверное. Перебесился бы и всё. Но Чуя — эспер, а значит, их отношения — крайнее табу для общества.       Осаму замирает на месте. Какие к чёрту отношения?! О чём он вообще думает?! Нет никаких отношений, даже теоретических!       — Доброе утро, господин Дазай, — кивает один из его подчинённых, сменивший в семь утра Гин в общей комнате блока одарённых.       Осаму сдержанно кивает в ответ, пока несколько эсперов, сидящих в зале, поворачивают головы в его сторону. В их глазах мелькает настороженность, они не понимают, для чего к ним пришёл сам старший надзиратель. Лично тренировал он только Акутагаву, и то не всегда.       Вот то, что отличает Накахару от всех прочих одарённых — в его глазах, смотрящих на Дазая, нет этой настороженности. Они блестят чистыми сапфирами, и будь Осаму проклят, если позволит им замутиться.       Он старается ничем не выдать своих терзаний, пока приближается к комнате триста двадцать шесть, слушая за спиной перешёптывание: одарённые гадают, кого в ней поселили. Взмах пропуском, два шага, и дверь закрывается за его спиной, оставляя Дазая наедине со своими демонами. И надзиратель принимает единственно-правильное решение — игнорировать. Дать понять Чуе, что бояться не стоит, но правила должны соблюдаться всеми. И самим Дазаем в том числе. Никакой нежности и фамильярности. Никаких...       В восемь утра во всём блоке эсперов автоматически включается приглушённый свет, имитируя наступление утра, поэтому активировать освещение Дазаю не было необходимости.       — Чуя? — Осаму в шоке смотрит на пустую постель и лишь через пару пропущенных ударов сердца понимает, что ищет подопечного не там. На кровати нет не только Накахары, но и одеяла.       Глупо было ожидать, что запуганный зверёк, проснувшись и не найдя рядом защитника, останется спать на прежнем месте. Дазай не спеша проходит в ванную, но и там нет подопечного. Если Чуя не забился в этот угол, то... Осаму опускается на колени и заглядывает под кровать.       Так и есть, зверёк спрятался в самом труднодоступном месте, прижавшись спиной к стене и отгородившись ото всех скомканным одеялом. Надо как-то вытащить его оттуда. Осаму старается говорить непреклонным голосом главного надзирателя:       — Чуя, ты спишь?       В ответ ему раздаётся тихий писк и слова, сказанные таким несчастным голосом, что все самоубеждения Дазая разбиваются в прах, а в груди сжимается что-то неприятное.       — Мне приснился кошмар.       Осаму сам не знает, зачем он это делает, но ложится грудью и животом на пол и заползает под кровать к дрожащему рыжему эсперу. Он старается думать о своём поступке как о части работы и не иначе. Тянет рукой одеяло, открывая доступ к сжавшемуся у стены парню, тот сначала неуверенно противится, но почти сразу отпускает край своей защиты.       Накахара всё ещё одет в рубашку Дазая, которая для него слишком длинная. Он поджимает к груди острые колени и узкие ладони, прячет лицо за растрёпанными рыжими кудряшками. Осаму поворачивается на бок, добравшись до него и устраиваясь в полуметре.       — Расскажешь мне, что тебе приснилось?       Рыжий сильно мотает головой, отказываясь, и Осаму на секунду думает, что он сейчас ударится макушкой о нависающую в опасной близости от неё кровать. Он протягивает руку не для того, чтобы дотронуться, но придерживая её выше, стараясь обезопасить голову эспера. Мягкие волосы приятно щекочут ладонь. Чуя кажется ему невероятно хрупким и маленьким. Таким, что его неосознанно хочется защищать ото всех бед.       — Обнимешь меня, — Осаму не спрашивает, а скорее предлагает, перебирая кончиками пальцев рыжие завитушки.       — Ты говорил, что нельзя, — недовольно бубнит Чуя, так и не отбросив от лица волосы.       — Мы с тобой сейчас в удивительном месте, — губ Дазая касается лёгкая дымка улыбки. — Посмотри, это чудесная страна Подкроватье! — он восклицает это тихо, почти шёпотом, словно доверяет Накахаре великую тайну. — Про неё не знает никто, кроме нас с тобой, и мы здесь одни. А раз мы здесь одни, никто и никогда не узнает, что правила были нарушены.       Чуя пыхтит под занавеской из волос, не понимая, издевается Дазай или говорит серьёзно. Потом дёргает ножкой, отпихивая от себя нижний край одеяла, и подползает к надзирателю, утыкаясь лицом ему в грудь. Вот и хорошо. Действительно хорошо. Осаму понимает, что впервые за сегодняшний ещё недолгий день чувствует себя на своём месте и удивительно спокойно. От того, что тёплое дыхание рыжего эспера приятно согревает ему грудь, от того, как тонкие пальчики стискивают рубашку на его животе. Как доверчиво он прижимается к Осаму, чувствуя себя защищённым в его руках. Дазай пытается абстрагироваться от этих чувств, но не может, и лишь сильнее стискивает худое тельце, прижимая к себе.       Он не справился со своей работой и не заслуживает занимаемой должности. Он не должен был привязываться к эсперам, но искренне переживает за Рюноске. И что ужаснее — он ещё больше привязан к Чуе. Дазай должен прямо сейчас пойти и написать заявление с просьбой к Мори освободить его с занимаемой должности и запретить любую работу, контактирующую с одарёнными. Попросить перевести его в юридический отдел, или в рекламный. Куда угодно, лишь бы никогда не пересекаться с эсперами. Но кто тогда позаботится о Чуе?       Дазай прижимает рыжего к себе и кривит лицо в болезненной гримасе. Как же его так угораздило? Почему из всех возможных вариантов судьба подкинула этот комочек невинности именно Дазаю? Почему Мори выкупил его, а не отдал Шибусаве? Внутри у Осаму всё похолодело, как только он представил, что Чую бросают на отсыревший футон в какой-нибудь грязной клетке, словно античного раба. Как его избивают, потому что несчастный парень отказывается есть принесённые ему помои. Как светлая кожа иссечена воспалёными ранами от кнута и покрыта несходящими гематомами. А свет постепенно меркнет в невероятных глазах.       У Дазая сердце кровью обливается от мысли, что подобное могло случиться, а он никогда бы даже не узнал о существовании Накахары Чуи. Возможно для Осаму и было так лучше, но Чуя... За что забытые людьми небеса отправили на проклятую землю своего ангела?       Чуя копошится, упирается ладонями в живот надзирателя и что-то невнятно ворчит. Осаму ослабляет хватку, и парень облегчённо вздыхает, слегка отстранившись.       — Ты меня чуть не задушил, — пеняет он Дазаю, недовольно морща носик.       — Я не хотел напугать тебя.       — Я знаю.       Какое-то время одарённый лежит тихо, молчит и Осаму, увязнув в пучине самобичевания. Потом рыжий неуверенно цепляется пальцами за рукав светлой рубашки надзирателя и немного тянет вниз и на себя.       — Дазай.       — Да?       — Я слышал голоса за стеной. Много. Чьи они?       — Других одарённых. Тех, кто сидят в общих комнатах. Ты познакомишься с ними.       — Не хочу! — оборвал его рыжий, вновь уткнувшись лицом в грудь надзирателя.       — Почему? Ты и они, вы эсперы. Вы похожи.       — А ты? — парень отстраняется, откидывая наконец волосы с лица, и сверлит Осаму презрительным взглядом.       — Что я? — Дазай похолодел, когда Чуя взял его ладонь в свою и медленно поднял к их лицам.       Он осторожно переплёл свои тонкие пальчики с его, смотря на сцепленные руки непривычным для Осаму взрослым взглядом, невольно заставляя надзирателя вспомнить, что Чуя не ребёнок, а его ровесник. Дазай слегка шевельнул пальцами, закрывая их "в замо́к".       — Посмотри, — говорил парень тихо, словно боялся, что их могут услышать, — разве моя рука отличается от твоей? Мои пальцы или ногти...       Вместо его слов, Осаму слышит звучные удары молотка о железные шляпки вбиваемых в лакированное дерево гвоздей. Бух! Бух! Бух! Дазай чувствует, как умирает, ведь сильнее всего в жизни хочется прямо сейчас, в эту самую секунду, коснуться губами костяшек этих тонких пальчиков. А после прижать Чую к себе и рассказывать часами напролёт, какой он невероятный. Что он не просто отличается от всех людей, что он их гораздо лучше.       — Или может быть, я дышу не воздухом, а чем-то иным? Или у меня четыре ноги и крылья? — не унимался рыжий, и гнев блестел в его синих глазах. — Почему ты не считаешь меня человеком?       Бух! И тишина.       Это был последний гвоздь. Осаму пощупал крышку — гроб заколочен идеально, придраться не к чему.       — Нет.       — Или у меня кровь зелёная? — Чуя не сразу понял, что на его тираду всё же ответили. А когда осознал, удивлённо уставился на Осаму. — Что ты имеешь ввиду? Что значит "нет"?       Сердце болезненно сжалось, а разум отказывался принимать, что Дазай может, подобно остальным неодарённым, считать его ущербным. Недочеловеком. Что всё его отношение к Чуе — лишь жалость к побитой псине, которую нужно вы́ходить, потому что это его долг. Зачем вся эта показная доброта? Зачем разговоры о каких-то людских правилах, которые они нарушают?       Дазай смотрел в эти ошарашенные глаза напротив, в которых боль и неверие смешивались с трепетной надеждой, и ощущал заполняющий лёгкие пепел. Ощущал, как ломаются в груди рёбра, как сердце сжимает ледяная когтистая лапа.       — Всё, что ты говоришь, нет, — Дазай удивлён, насколько спокойно и ровно звучит его голос. — И ты, и они, — вы все для меня являетесь людьми. Но в нашем мире мнение одного человека ничего не стоит. Да и тысяч людей, — он понизил голос до шёпота. — Даже здесь, в "Йокогаме", многие мои мысли подвергают критике, а поступки — сомнению. И всё же, именно здесь у меня есть максимальная возможность защитить тебя, — надзиратель прижал к своей груди их сцепленные ладони и почувствовал, как по телу растекается тепло.       — Ты хочешь... меня защитить? — распахнув так широко свои кристально чистые глаза, Накахара снова стал похож на ребёнка.       Осаму молча кивнул, не в силах озвучить все свои мысли. Да и что было озвучивать, когда он перестал понимать сам себя. Парень видел, как в глазах Чуи проносились смятение и призраки прошлого. Как он закусил губу. Чувствовал, как дёрнулась ладонь, сжатая в его руке, и которую он так и не отпустил.       — Ты мне веришь?       Все слова звучали шёпотом, как нечто интимное. Хотя, что ещё осталось интимного в этом мире, кроме доверия?       Чуя всё же смог удержать слёзы, лишь жалобно хныкнув, и прижался к Дазаю всем трепещущим телом. Осаму обнял его, поглаживая по спине. Накахара верил ему. Верил второму в своей жизни человеку. Ему была так необходима эта вера, похожая на распахнутую дверь в мир. А ещё рядом с Дазаем он ощущал удивительное спокойствие. Рядом с Дазаем он не боялся закрыть глаза и уснуть.       — Чуя, — ласково позвал надзиратель после того, как относительно собрал в единое целое расплавленный близостью рыжего эспера мозг. — Нам всё равно надо прогуляться. Я должен кое-что показать тебе.       — Хорошо, — раздалось глухо в районе груди.       Осаму облегчённо выдохнул на то, что парень так легко согласился. Приказывать и угрожать ему Дазай бы не смог, а как упрашивать — не представлял. Он мягко отстранился и спиной стал выбираться из-под кровати. В полумраке глаза наблюдающего за ним Чуи блестели так притягательно, что он хотел было плюнуть уже на всё, забраться обратно и лежать в обнимку с одарённым до конца своих дней. Вот только наступят они слишком быстро: придёт Мори и устроит им этот конец.       Чуя покорно выполз следом, подтягивая за собой одеяло. Белая рубашка, в которую был облачён рыжий, задралась, и Дазаю понадобилась вся выдержка, чтобы отвести глаза от полностью обнажившихся молочно-белых бёдер.       — Здесь должны были оставить для тебя одежду, — пробормотал надзиратель, отворачиваясь и чувствуя, как краска заливает щёки.       — Да, она здесь, — раздалось за спиной вместе с торопливыми шагами босых ног. Осаму пришлось зажмуриться и с силой вонзить зубы в губу, чтобы отогнать наваждение, как он медленно скользит руками и разводит в стороны эти ножки. Надзиратель не должен так думать в отношении своих подопечных.       Чуя возился минут пять прежде, чем сказать "Я готов". Осаму обернулся, чтобы увидеть перед собой смущённого парня в мягкой красной футболке и мешковатых спортивных штанах грязно-зелёного цвета.       — Тебе не идёт, — улыбнулся Дазай, потрепав ладонью спутанные кудри. — Ничего, я потом подберу что-нибудь более подходящее. И почему ты такой лохматый?       Парень насупился, вывернулся из-под руки и бегом бросился в душевую комнату. Полминуты спустя оттуда раздалось тяжёлое пыхтение, чередующееся с болезненным шипением сквозь зубы.       — Что ты делаешь? — Осаму зашёл к нему. Парень остервенело дёргал щёткой пряди своих густых волос, в которых та бессердечно застревала. — Ты же себе волосы повыдираешь!       Осаму подбежал и выхватил щётку из тонких рук. Чуя обиженно надул губы.       — Я и сам смогу!       — Конечно сможешь! Оставить себя без прекрасных волос!       Дазай поздно сообразил, что ляпнул в порыве. Из зеркала на него хлопали удивлённые глаза.       — Тебе правда нравится?       Чего уж теперь увиливать.       — Конечно нравится, — надзиратель приподнял густую тяжёлую прядь и принялся бережно расчёсывать. Чуя расслабленно опустил плечи и улыбнулся.       Время от времени Дазай бросал взгляд в зеркало и ловил на себе наблюдающий взгляд Накахары. Он расчесал больше половины, когда мелкое искушение открыло рот.       — Мне тоже нравится.       — Тебе приятно, когда другие расчёсывают тебе волосы?       — Нравится смотреть, как ты это делаешь.       Кажется, оставался ещё один гвоздь. И его сейчас ловко вогнали прямо в сердце Дазая. Рука с щёткой дрогнула, а пальцы второй сжали в кулак солнечные пряди.       — Я, — надо срочно выбираться из этой комнаты туда, где есть люди. Где Осаму будет проще себя контролировать. — Уже закончил.       Чуя придирчиво оглядел себя в зеркало и, довольный результатом, кивнул.       — Идём?       — Да. Только не забудь обуться.       — А это обязательно? Я раньше всегда ходил без обуви.       — А теперь будешь ходить в ботинках. Все люди ходят в ботинках.       На Чую такое заявление подействовало лучше любых уговоров. Схватив пару кроссовок, он стал засовывать в них ноги, даже не развязав шнурки. От натуги парень аж высунул кончик языка. Дазай едва не рассмеялся.       — Сядь. Да сядь же ты, — он несильно толкнул Накахару в грудь, заставляя приземлиться на край кровати, а сам встал перед ним на колено, хватая пальцами щиколотку. — Давай покажу.       У Дазая руки всегда такие тёплые, что Чуе не хочется, чтобы он отпускал его. Поглаживает ли он спину, держит за руку или приподнимает ногу, осторожно надевая на неё ботинок, Чуе это нравится.       — Смотри сюда, — зовёт Осаму, держа пальцами две верёвочки. — Эта идёт сюда, под другую. Затягиваешь. Потом делаешь петельки вот так. Складываешь вместе. Опять друг под друга и тянешь. Вот. Второй попробуй сам, — и он бережно обул вторую ногу.       Чуя склонился вниз так, что острые лопатки выпирали через футболку, а волосы вновь рассыпались, закрывая лицо огненным водопадом. Он потянул кончики шнурка в разные стороны, но нахмурился, понимая, что делает не верно. Попыхтев минут десять, которые Дазай терпеливо ждал, он всё же справился со своей задачей. Парень вскинул голову, одарив надзирателя взглядом победителя. По хорошему, надо было бы приставить к Чуе Коё, чтобы она приглядывала и учила его подобным вещам, но Осаму так умиляло видеть радость на лице парня, когда у того получалось сделать что-то, о чём другие даже не задумываются, совершая на автомате.       — Идём? — он протянул Накахаре руку, ставя на ноги.       И хоть парень храбрился и пытался выглядеть спокойно, Дазай видел его нервно бегающий взгляд и мелкое подрагивание пальцев от волнения. Зверёк хочет покинуть клетку, но он не знает, что его там ждёт.       Находящиеся в общем зале эсперы с неприкрытым удивлением провожали взглядами старшего надзирателя и незнакомого им пока нового одарённого. Чуя, к его чести, шёл, гордо подняв голову. Похоже, что он не собирался демонстрировать свои слабости ни перед кем, кроме Дазая.       Внутренние помещения Арены представляли собой целый лабиринт из коридоров со множеством ответвлений и дверей. Стараясь не отставать от Дазая, Чуя всё же украдкой рассматривал однообразные тоннели и встречающихся по пути людей. И хотя он сам уже был одет так ярко и красиво на его взгляд, парня просто поражало разнообразие цветов и форм одежды. Какое же всё вокруг яркое и красивое. Люди идут и здороваются с Дазаем, а Чуя радуется, что теперь стал частью этого мира. Пусть никто из них и не говорит с ним, но и не смотрит как на лабораторную крысу. Парень, конечно, не мог знать, что большинство от подобных взглядов и обращений останавливало присутствие господина Дазая, ибо каждый знал, что гнев старшего надзирателя будет страшен за подобные отношения. Эсперы — лишь его и господина Мори игрушки.       Сами коридоры разнообразием не отличались: гладкие и светло-серые с яркими белыми лампами по потолку. Никто не видел смысла украшать этот рабочий лабиринт.       Пока они шли, Осаму распорядился принести в наблюдательный пост за номером "три" две тарелки рисовой каши, пару бутылок воды и кофе. К моменту их прибытия в маленькой комнате рядом с лавкой уже стоял раскладной столик, накрытый скромным завтраком. Дазай решил, что Чуе будет проще, если сам надзиратель станет есть то же, что и он.       Рыжий был голоден, но первым делом он прошёл прямо и прислонился руками к огромному стеклу, занимающему всю стену. Под ним в нескольких метрах находилась круглая площадка приличных размеров, засыпанная песком. В нескольких местах высились массивные железные конструкции.       — Что это? — поинтересовался он, вглядываясь в площадку.       Осаму встал рядом, делая глоток из кружки.       — Это — тренировочный полигон, — пояснил он. — Основная площадка, где одарённые оттачивают свои навыки и устраивают спарринги — дружеские бои.       — Я тоже буду?       — Да. Только на них и на центральной арене разрешено использовать свои способности.       Стоило прозвучать словам, как взгляд Чуи стал холодным.       — Словно ничего не изменилось.       Его пальцы скользнули по стеклу, и парень отвернулся. Деревянной походкой Чуя приблизился к столику, опустился на лавку и принялся за завтрак. Все его движения стали механическими, и у Дазая сердце от этого болезненно сжималось. Чёрт! Осаму хочет сгрести его в объятия и стереть с красивого лица это пустое выражение, но он только садится рядом и придвигает к себе пиалу. Есть не хочется совершенно, приходится насильно заталкивать в себя ложку за ложкой. Осаму чувствует, как склизкая каша стекает по глотке, едва не застревая в ней. Чуя прав — они с Дазаем похожи, разница только в том, что на одном ошейник из металла с кучей датчиков, а на другом — из общественных предрассудков.       — Хочешь услышать правду? — Осаму откинулся головой на стену, сжимая ладонями чашку и глядя перед собой. — Ту, что я не говорил никому? — Чуя молчит. — Я ненавижу это место. Ненавижу людей и стены. Ненавижу выходить в круг центральной арены и видеть, как одарённые сражаются друг с другом, а зрители визжат от удовольствия, будто свиньи! — пальцы сжались сильнее, взгляд словно остекленел. — Ненавижу, что одарённых считают неполноценными, хотя многие эсперы гораздо лучше этих бездарностей! Ненавижу все эти правила и запреты! Ненавижу себя!       Кружку выхватили из рук. Осаму не сразу понял, что произошло. Моргнул. Медленно повернул голову, переводя взгляд на сидящего рядом парня. Чуя принюхивался к содержимому чашки, держа её рядом с лицом.       — Что это такое?       — Кофе, — машинально ответил Дазай, глядя на эспера. Тот ещё понюхал и поднёс к губам, делая маленький глоток.       — Горько, — поморщился он, но чашку не вернул, стал вращать в пальцах.       Зашипела рация Дазая, и женский голос оповестил старшего надзирателя, что Рюноске готов. Но Осаму не ответил. Не обратил внимания и на то, что внизу на полигоне отворилась дверь, впуская на песчаный круг юношу в чёрном плаще и светловолосую девушку в форменном костюме. Он смотрел лишь на задумчивый профиль, обрамлённый мягкими локонами. Что за мысли блуждают в этой голове? С чем рыжий сравнивает в них увиденное и услышанное?       — Чуя, — чувствуя неловкость тишины, позвал Осаму. — Я хочу попросить тебя понаблюдать за тем, что сейчас будет внизу.       Парень кивнул и протянул кружку Дазаю.