"Человек носит ад в самом себе." (с) Мартин Лютер
С утра все эсперы "Йокогамы" только и говорили о неожиданном прибытии Дазая в их блок. Господин старший надзиратель пришёл чуть больше часа назад, скрылся за дверями комнаты триста двадцать шесть и с тех пор не выходил. Причина могла быть только одна — новый одарённый, вот только что надзиратель делает там так долго? В какой-то момент большинство обитателей блока затихли, пытаясь расслышать хоть что-то за дверью, но оттуда не доносилось ни звука. Рюноске, сидящий в кресле поодаль и усердно делающий вид, что книга в его руках занимает парня гораздо больше сплетен, краем глаза всё же следил за происходящим. В действительности его распирало любопытство о причинах появления и задержки Дазая в триста двадцать шестой комнате, но уподобляться этой стае ворон, на которую были похожи одарённые, он не собирался. Акутагава тихо, с самым независимым видом листал книгу, название которой даже не удосужился узнать. Ещё минут пятнадцать спустя дверь всё же раскрылась, быстро скрывшись в стенном пазухе. Старший надзиратель вышел в общий зал в сопровождении мелкого рыжего мальчишки в красной футболке и мешковатых болотного цвета штанах. Руки и шея паренька были тонкими, словно спички, и хотя Рюноске сам не блистал телосложением, даже ему они показались слишком уж тощими. При каждом шаге сквозь штаны проявлялись острые, словно углы, колени. А тяжёлый ошейник просто лежал на плечах, давя на них. Мальчишка не крутил головой, пытаясь осмотреть внезапно замерших эсперов. Он заметно нервничал, но уверенно шёл за Дазаем, глядя ему точно в спину. Краем глаза Рюноске заметил, как перед уходом Дазай перекинулся парой фраз с дежурным надзирателем, и тот кивнул в ответ. Как только рыжий мальчишка с сопровождающим покинули блок, он достал рацию. Акутагава отложил книгу на стол и поднялся из кресла. "Потерянный рай" Джона Мильтона. Парень усмехнулся этой иронии, провёл по названию пальцами и вновь взял книгу. Он обязательно прочтёт её. — Акутагава! К Рюноске спешила невыносимая по его мнению дура Хигучи. Да, он не имел права перечить надзирателю, но своё мнение о ней не таил. Девушку он встретил расслабленной позой и презрением во взгляде серых глаз. — В чём дело? — лениво поинтересовался парень. — Дазай просил через десять минут доставить тебя на индивидуальную тренировку. Тонкие, почти незаметные на бледном лице брови, выгнулись. Дазай что, хочет бросить новичка ради его тренировки? Но зачем? В любом случае, от Хигучи он ответов не получит, всё решится на площадке. — Минуту, — сухо бросил Акутагава, стискивая пальцами свой "Потерянный рай". — Я только плащ возьму. И быстрой походкой направился к своей двери. Подойти пришлось почти вплотную, чтобы система считала код доступа с чипа на ошейнике. Металлическая дверь бесшумно скользнула в сторону. Жилище Рюноске сильно отличалось от прочих, выделяемых эсперам. У него было целых три смежных комнаты вместо одной. У него была небольшая, но лично им выбранная в каталоге кровать, обои на стенах и ковры на полу. Были мелкие предметы интерьера, вроде статуэток, и даже невиданная роскошь для любого одарённого — личный телевизор. Рюноске мог часами смотреть его, разглядывая мир за пределами "Йокогамы" и записывая страны, города и местности, в которых собирался побывать после того, как станет человеком. Он никогда не будет сидеть на одном месте. Никогда не будет задерживаться где-либо надолго. Он хочет объездить весь мир, увидеть каждый его уголок. "Потерянный рай" Мильтона опустился на прикроватный столик, а Акутагава распахнул дверцы шкафа и достал из него свой любимый чёрный плащ. Тот подобно второй натуре обнял его плечи. Да, Рюноске тот ещё мрачный принц Арены. Этот образ он выбрал себе сам. Бледный вампир, что жаждет крови своего соперника. Возможно, где-то глубоко в душе в нём ещё жил недобитый романтик. Шаги его были едва слышны в коридорах, в отличие от чёткого постукивания каблуков Хигучи. Рюноске обычно двигался подобно бесшумной тени, мрачной и неизбежной. Отчасти это было въевшемся в плоть амплуа, с другой стороны — он был таким сколько себя помнил. Худой и болезненный с самого детства, Рюноске всегда старался быть ещё незаметнее. Он передвигался вдоль стен, прятался и отсиживался в тёмных углах, ступал легко и осторожно. Всё, лишь бы пьяный в стельку отец не заметил мальчика. Забившись в самый дальний угол за старым комодом, Рюноске прижимал к себе Гин, что едва научилась ходить, и позволял ей посасывать и кусать почти беззубыми дёснами свою ладошку. Или помогал держать слабым детским ручкам полежавшее и ставшее мягким яблоко, одно из тех, что собрал неделю назад у соседского забора, украдкой принёс домой и спрятал под кроватью. Лишь бы сестрёнка не плакала от голода и чешущихся дёсен. Забавно, Рюноске даже не мог вспомнить момента, когда его крошка-сестра научилась ходить. Гин всегда ползала за ним по дому и двору, опираясь на стёртые колени и грязные ладошки, а тут вдруг уже топает к нему неуверенными шажочками. Шлёпает по сырой после дождя земле босыми пятками. Тогда они вдвоём стали покидать свой пустой участок. Гин крепко держала его за руку и сосредоточенно делала шаги, иногда поднимая голову и озираясь по сторонам. Рюноске тоже смотрел. Смотрел на чужие дома с огородами и плодовыми деревьями. Смотрел на смеющихся детей, что запускают бумажного змея или носятся друг за другом вокруг сарая. На то, как старик Сюмото возится в земле и, утерев со лба рукавом пот, благодарно принимает из рук жены чашку родниковой воды. Как родители зовут своих заигравшихся детей по домам на обед, ужин или отходить ко сну. Другие дети не обращали на них с Гин никакого внимания. Не просили даже кинуть им обратно прилетевший под ноги Рюноске мячик. Как-то раз он с опаской приблизился к мячу, взял в покрытые засохшей грязью ладошки и нерешительно шагнул к застывшим в недоумении ребятам. — Это ваше, — слегка запинаясь, сказал он и хотел было уже добавить "Можно мне поиграть с вами?", как увидел на их лицах откровенную злость. Позже он понял, что они не злились, а презирали его, но дети часто путают одно с другим. В любом случае, это выражение заставило Рюноске втянуть голову в худые плечи и сжаться. — Чего ему надо? — шептались они между собой. — Зачем он пришёл? Нагито, это твой мяч, вот и забирай у него. Лучше не стоит... Мама говорила, что он плохой. — Ладно, мелочь, стойте здесь, — горько вздохнул десятилетка Соучи — старший брат Нагито, самый рослый и сильный из всей компании, и деловито подошёл к Рюноске. — Ну и зачем ты сюда пришёл? — грубо поинтересовался он, пиная носком ботинка землю. Рюноске сглотнул, кашлянул и протянул ему мячик. — У вас укатился, — прошептал он тихо, почти себе под нос. — Ну укатился, и что? — Я думал, что... что... Он стал заикаться, от чего стушевался пуще прежнего. На бледных щеках выступила краска. Соучи смотрел на него в упор, словно выжидая. Наконец, хрупкое терпение его лопнуло. — Валил бы ты отсюда, заморыш, — протянул парнишка и почесал голову. — А м...мячик? Рюноске предпринял ещё одну попытку отдать им игрушку. — Себе оставь. После твоих ручонок к нему всё равно никто прикасаться не захочет, — усмехнулся Соучи и повернулся спиной, возвращаясь к друзьям. — Пойдёмте лучше ловить лягушек! Воодушевившись и загалдев, словно птицы, дети побежали по дороге в противоположную от Рюноске сторону. Так у него появился потрёпанный зелёный мяч. Когда отца не бывало дома, Рюноске сидел во дворе прямо на земле и стучал им по ветхим доскам стены дома. Откинет от себя, мячик ударится о стену, полетит обратно, Рюноске поймает. Эти незатейливые действия умиротворяли его. Гин сидела рядышком и пыталась чертить что-то палочкой на земле. Мимо их участка пробегали спешащие по домам дети. В желудке урчало от голода. В последний раз он ел прошлым вечером — ухитрился стащить пару яблок и три огурца на другом конце деревни. Сам съел одно подпорченное, а красивое красное принёс Гин. Огурцы были свежими, так что их он тоже приберёг для сестрёнки. За забором появилась тёмная фигура, что слегка покачивалась, словно бельё на верёвке. Рюноске тут же прекратил играть, крепко поймав мяч и пряча его за спину. — Гин, — позвал он тихо. Сестра подняла на него глаза, быстро посмотрела за забор, отбросила в сторону палочку и подошла к брату. Она без слов вложила маленькую ладошку в его. Когда по вечерам отец приходил домой шатающейся походкой, брат с сестрой тихо крались к забору с противоположной стороны дома и ускользали наружу. Гин на удивление послушно для такой малышки выполняла команды брата. Ещё она почти никогда не плакала и практически не говорила. Она научилась двигаться так же бесшумно, как и Рюноске, только, в отличие от него, ей не пришлось проходить через побои пьяного родителя, чтобы догадаться — лучше быть невидимкой. Они молча брели по улице. Гин посасывала палец, а Рюноске пинал камни и комья земли. Он всё никак не мог понять, за что им с сестрой досталась такая поганая жизнь. Отец пил и раньше, но после смерти матери совсем слетел с катушек. В доме всегда было грязно и холодно, пахло плесенью и гнилыми половицами. Никогда не было еды. Может, отец просто надеялся и ждал, когда его дети умрут от голода? Что же, Рюноске не стал бы списывать эту версию со счетов. Как бы там ни было, они с Гин всё ещё живы ему назло. И сдаваться просто так Акутагава-младший не собирался. — Чего застыл, как вкопанный, пацан? Только услышав хриплый голос, Рюноске понял, что уже несколько минут стоит и смотрит, как дед Сюмото сидит на ступеньках своего дома и курит. Старик смотрел на него со странным прищуром, словно что-то прикидывал в голове. "Сейчас чем-нибудь кинет" пронеслось в мозгу Рюноске, и он, крепче сжав руку Гин, собрался убегать. Бегать ему было не привыкать, хотя простуженные почти с рождения лёгкие сильно мешали. Бежать удавалось быстро, но недолго, а потом он сидел на корточках и хрипло кашлял, едва не выплёвывая внутренности. Старик тем не менее не шевелился, лишь продолжал затягиваться сигаретой и выпускать в вечерний воздух серый дым. — Ты же Акутагава, да? Рюноске, кажется... Мальчик поджал обветренные губы и твёрдо кивнул. Каким бы ни был его отец, самого себя Рюноске стесняться не собирался. Да, сейчас он маленький оборванный мальчишка, но погодите — он чуть-чуть подрастёт и найдёт работу! Сможет нормально накормить Гин и увезти её подальше из этой дыры. — Подойти сюда, — позвал старик, туша сигарету о ступеньку. Та вся сплошь и рядом была покрыта чёрными отметинами от бычков. Рюноске напрягся сильнее и с места не сдвинулся. Не привык он как-то доверять людям. — Да не бойся ты! Тащи свою тощую задницу сюда! Не мне же, старому, ковылять к тебе! Что-то в его хриплом голосе заставило мальчишку зашевелиться. Он прошептал Гин "жди здесь" и, выпустив её ладошку, открыл калитку. Старик Сюмото смотрел на него с тем же прищуром, а когда Рюноске приблизился к крыльцу, завёл руку за спину, ища там что-то. Покряхтел и разогнавшись обратно, протянул мальчишке половину хлебной булки. Акутагава в недоумении уставился на неё. — Бери, — гаркнул старик и потряс рукой. Рюноске помотал головой. — Не нужны мне подачки. Сюмото раздражённо сплюнул. — Бери говорю! Это не тебе, а ей! И он указал кивком на мнущиюся с ноги на ногу на дороге Гин. Девочка с интересом пыталась заглянуть через забор, но нарушить приказ брата не решалась. Рюноске покусывал губы, всё ещё сомневаясь. Он ненавидел, когда его жалели, словно беспомощного калеку. Но Гин... — Только для неё, — наконец выпалил он и схватил протянутый хлеб. Прижав его к груди, он бегом бросился к калитке. Это было унизительно, но так он сможет сегодня накормить сестру. — Хоть бы "спасибо" сказал! — крикнул ему вдогонку старик, когда Рюноске, схватив Гин за руку, уже убегал дальше по улице. Окольными путями дети вернулись к дому, проскользнули через дыру в заборе и устроились у задней стены. Рюноске устало откинул назад голову, глядя в темнеющее небо. А ведь оно для всех одинаковое и всем принадлежит в равной степени. И Рюноске, и старик Сюмото со своей женой, и все остальные в деревне видят одно и то же небо. Да что там! Даже городские видят его же! Он бы так и сидел, если бы Гин не стала дёргать его за дырявый рукав кофты. Мальчик опустил на неё взгляд. — Хочешь есть? — тихо спросил он. Девочка кивнула. Тогда Рюноске расстегнул кофту и достал из-за пазухи хлеб. Тот, хоть и был уже дневной давности, но в тот миг пах для ребят как самое изысканное лакомство. Сейчас бы Акутагава от такого нос поворотил, но тогда... Рюноске даже выпал из реальности на несколько минут, вдыхая хлебный запах. Он отломил треть куска и протянул сестре. — Только не спеша ешь, а то живот заболит. Гин кивнула и принялась маленькими кусочками откусывать угощение. Рюноске ещё раз вдохнул аромат и убрал хлеб за пазуху. Съест огурцы, а булку оставит сестре на завтра. — Рю, — тихим голоском позвала она, оставив кусочек размером с детский кулачок. — А ты? — Я не хочу, — устало улыбнулся он, потрепав девчушку по спутанным волосам. — Доедай и пойдём спать. День спустя Рюноске грыз грязный ноготь, наблюдал за сестрой, катающей по двору мячик, и думал. Старик Сюмото явно не готовил хлеб для него, он уже лежал на крыльце, а значит, можно попробовать улучить момент и прокрасться к дому. Вдруг там будет лежать что-то съестное? Гин он побоялся оставлять дома одну, никогда не предугадаешь, вернётся отец или нет, поэтому он спрятал её в кустах недалеко от дома старика Сюмото. Сам же с обычным для него потерянным взглядом принялся шататься мимо забора туда и обратно, краем глаза поглядывая на участок. Прошло минут пять, никто из дома не появлялся, и тогда мальчишка быстро отворил калитку, кинувшись к крыльцу. Глаза забегали по ступеням, небольшому столику и паре холщовых туго набитых мешков. Наугад он сунул в один из них руку и вытащил приличных размеров редьку. Быстро запихал в кофту, потянулся за следующей, когда дверь отворилась и хриплый голос насмешливо произнёс: — Ну и какой пример ты подаёшь сестре? Рюноске застыл, пытаясь утихомирить бешено бьющееся сердце, и медленно повернулся. Прямо перед ним было морщинистое лицо старика. Его блеклые тускло-серые глаза смотрели с укором, но без агрессии. Мальчик протянул редьку хозяину. Старик Сюмото принял её и, взвесив на руке, кинул сверху на мешок. Рюноске был зол, но не на него, а на самого себя, что так облажался и глупо попался. На месте Сюмото он бы побил гнусного мальчишку. Но Сюмото, кряхтя, тяжело опустился на ступени, достал из кармана куртки пачку сигарет, чиркнул зажигалкой и закурил, глядя вдаль. Рюноске молча стоял рядом, ожидая приговора. — Сколько тебе лет, пацан? — задумчиво спросил он. — Шесть, — выпалил подсудимый. — Шесть, — протянул старик и покрутил в пальцах сигарету. — Куришь? — он поднял взгляд на мальчика и протянул её. Тот отрицательно замотал головой. — Ну и молодец. Сюмото снова отвернулся и затянулся. — Шесть лет, а уже воровством решил промышлять, — Рюноске показалось, или в голосе старика была горечь. — И кем ты вырастешь? Вором? Или потом и убить решишь за еду? — он прокашлялся. — Нет, это не дело. Да и деревня у нас небольшая. Тут украл, там украл, а потом пришли мужики с палками. Кто будет тогда о сестрёнке твоей заботиться? Мальчик пристыженно опустил голову: об этом он не подумал. Хотел только, чтобы хоть на день в животе перестало крутить и урчать. — Где девочка? Рюноске молчал. — Да не жмись ты. Знаю, что без неё никуда не ходишь. Тащи сюда. Акутагава вытащил из-за пазухи удобно устроенную там ранее редьку, положил на ступеньку рядом с Сюмото и медленно поплёлся за Гин. Старик внимательно смотрел на неё, стоявшую рядом с братом. Оба бросали на него короткие взгляды. — А ей сколько? — он снова закурил. — Четыре. — Говорить умеет? — Да, но мало. — Ну хорошо, а то мы с женой уж решили, что она отсталая. Значит так, пацан, у меня к тебе будет один только вопрос, который может изменить твою жизнь, — Рюноске нервно сглотнул и кивнул. — Ты всю жизнь хочешь на чужом побираться или сам научиться что-то делать и зарабатывать хлеб? Следующие четыре года Рюноске мог бы назвать самыми счастливыми в своей жизни. Старик Сюмото хоть и ворчал постоянно, плевался, курил как паровоз, но научил его обрабатывать землю на своём участке, выращивать овощи, собирать яблоки и делать из них какую-то брагу. После первого такого изготовления, он налил кружку и протянул её мальчишке. "Пей" сказал он, и Рюноске выпил. Внутренности все словно огнём обожгло, и он долго не мог прокашляться под хриплый смех Сюмото. За четыре года старик и его жена стали для детей Акутагава почти родными. И уж точно гораздо роднее, чем отец. Ребята часто оставались ночевать у пожилой пары, не возвращаясь в собственный дом. Год спустя, когда Рюноске исполнилось семь, старик стал брать его с собой в ближайший город на базар — продавать редьку, яблоки, брагу и пирожки, которые его жене помогала печь Гин. К слову, сестра стала ходить умытая, причёсанная. Но главное, Гин стала нормально говорить. Не много, конечно, ведь она по натуре довольно молчалива, но всё же. А ещё улыбаться. И смеяться. Бывало, вечером все четверо усядутся на ступеньки, будут грызть свежие яблоки, а старик травит байки, и все заливисто смеются. Наверное, в те далёкие дни, Рюноске действительно мог бы сказать, что у него есть семья. А ещё у него была свобода. Часто, закончив дела в огороде и саду Сюмото, Рюноске просто ложился на траву и мог часами смотреть в небо. Наблюдать, как медленно оно окрашивается в розовый, алый, а после темнеет, и тысячи звёзд рассыпаются по нему. Или пойти на речку ловить рыбу на ужин. Мог бы даже пойти поиграть с деревенскими мальчишками, ведь они больше не сторонились его, но Акутагава сам давно уже не хотел с ними дружить. Детская обида болезненно застряла в нём. Да и что ему эти глупые дети? У него было всё, что нужно: сестра и почти родные дед с бабкой. Он ведь чувствовал, что-то не так, когда шёл обратно с рыбалки. То ли ветер был какой-то странный, то ли слишком тихо в деревьях, то ли люди на него смотрели так, как он уже отвык за четыре года. Да ещё и тучи вот-вот прорвутся дождём. Рюноске поплотнее запахнул длинный жёсткий брезентовый плащ и ускорил шаг. В окнах домика привычно горел свет, но калитка была распахнута и покосилась. Верхняя петля вырвана из деревянного основания. Первые капли дождя упали на землю. Рюноске рванул к крыльцу, на котором сидели старики. Бабуля прятала лицо в застиранный фартук и всхлипывала. Дед курил, поднося сигарету к губам дрожащими руками. Ведро выпало из пальцев Рюноске, вода разлилась, тут же пропитывая землю. Рыба дёргалась и била хвостами по земле и жестяным бокам ведра. — Гин, — сдавленно произнёс парень. — Где Гин? Плечи старушки снова затряслись, и послышались всхлипы. Старик Сюмото опустил белую голову и помотал ей из стороны в сторону. — Да не молчите! Где моя сестра? — С полчаса назад приходил ваш папаша. Кричал, бил всё. Спрашивал, где ты. — Гин... — Забрал он её. Схватил на плечо и унёс, как бы она ни вырывалась. Прости, что не уберёг, пацан... Но Рюноске уже не слушал. Он развернулся к ним спиной, выбежал на дорогу и как можно быстрее побежал к своему старенькому дому, где не появлялся уже почти полгода. На небе громыхнуло, блеснула молния. Сердце, казалось, подскочило и застряло в горле. Только бы успеть. Только бы этот урод ничего не сделал сестре. — Гин! — орал он, вбегая на пустующий грязный участок. — Гин! Рывком открывает дверь в дом. Там всё так же пахнет плесенью и гнилью, только сильнее. Ещё и затхлостью. На полу у двери отвратительная лужа блевотины, которую парень едва успел заметить и перепрыгнуть. Темно и ужасно душно. — Гин! За стенами дома снова загромыхало, а вспышка на миг осветила комнату. Груда тряпья в углу, пустые бутылки, разбросанные по всему полу, разлагающийся труп собаки. Рюноске почувствовал, как его мутит. Теперь, видя всё это, он словно стал чётче ощущать зловоние, наполняющее дом. От выворачивания желудка удержало лишь то, что он увидел. Человек, не имеющий права называться ничьим отцом, держал его маленькую сестрёнку за волосы и ржавым кухонным ножом срезал с неё одежду, заботливо прошитую из старых вещей жены старика Сюмото. Рот девочке затыкал импровизированный кляп из грязной, как и всё в доме, тряпки. Заметив брата, Гин замычала, выпучив глаза. — Чего надо? — рванул повернувшийся мужчина и направил нож в сторону сына. Вспышки молний и раскаты грома стали чаще, а по крыше громко и быстро застучал дождь. — Отпусти её, — с угрозой с голосе ответил мальчик, сжимая кулаки. Плевать он хотел на то, что отец сильнее, или что у него нож. Рюноске за сестру голыми руками порвёт. — Слыш, вали отсюда, крысёныш! Злость закипала внутри, как ни разу в жизни. Рюноске чувствовал, как его трясёт под тяжёлым, скрывающим хилое тело, плащом. Эта злость застилала глаза, туманила разум. Старик Сюмото как-то сказал ему, что сила зависит не от мышц, сила идёт изнутри, от самого сердца. Если хочешь одолеть врага, что больше и выносливее тебя, найди её. — Эй, заморыш, ты меня слышал?! — отец оттолкнул от себя Гин и встал на ноги. Сила есть в любом из нас, но не все могут её отыскать. Ведь, когда ты знаешь, что борешься за правое дело, ты можешь больше, чем думал изначально. Ты достанешь силу из сердца, души и разума, ведь ты не можешь отступить. Как только задумаешься о бегстве, больше никогда не сможешь её взять. — Да сдохни ты! Замахнувшись ножом, отец прыгнул на него. Рюноске на миг зажмурился, готовый попробовать выбить из вонючих рук оружие. Стоило открыть глаза, как он практически оцепенел от ужаса: нож уже опускался на метнувшуюся между ним и отцом Гин. — Нет! Не было ощущения замедленной съёмки, короткая жизнь не пролетала перед взором. Наоборот, всё случилось так быстро, что Рюноске ничего не понял. Когда нужно отдать всё, можно обнаружить в себе нечто страшное. Удар сердца назад он едва не потерял сестру, а в следующий — гора мяса, бывшая им отцом, уже захлёбывается кровью и конвульсивно подёргивается, пронзённая десятком тёмно-зелёных, неправильной формы лезвий. Мальчик нервно сглотнул, вслепую нащупал плечо Гин, убеждаясь, что она в порядке. — Что произошло? — шёпотом спрашивает он, боясь шевельнуться. — Кто это сделал? — Рю, — зовёт его сестра, но он боится опустить глаза. Боится, потому что откуда-то знает, что это сотворил он. Хилый мальчик отыскал в себе силу, на которую и не рассчитывал. — Рю... Он молчит и сильнее сжимает её плечо. Такого не может быть. — Отпусти его, Рю, — тихо, но уверенно просит Гин. — Он уже умер. Как он может его отпустить, если он ничего не делал? Он не протыкал отца этими штуками, правда ведь? Почему Гин решила, что это он? Взгляд медленно скользит в частых вспышках молний по лезвиям вниз. Опускается на пол, следя за их положением. Всё ближе и ближе к самому Рюноске. Это какой-то кошмарный сон. Он просто уснул на берегу реки, и никто не забирал Гин, не убивал отца. Сейчас он возьмёт улов, вернётся домой к старикам, они с Сюмото починят стол на крыльце, пока бабуля с Гин приготовят рыбу и рис. Хотя рис, наверное, уже готов и остывает. Он ведь задержался, уснув. Ну же, Рюноске, просыпайся! Неверящим взглядом смотрел он, как лезвия перетекают в разобранный подол плаща. Он чувствовал его. Чувствовал, как кровь словно стала другой. Чувствовал едва различимый зуд под кожей. Неужели это и правда сделал он? Или то, что неистово выло сейчас в его венах? "Отпусти", подумал мальчик, и лезвия тут же медленно заскользили прочь из трупа, роняя его на пол. "Только не ко мне", умолял Рюноске, но видел, как они стали размягчаться и втягиваться в подол брезентового плаща, что вновь стал целым. — Мать честная! Акутагава резко обернулся и увидел в окне голову Сюмото, глядящего на покойника. Потом старик сплюнул внутрь дома и повернулся к ребятам. — Быстро домой! Вас не должны тут видеть! Впервые не Рюноске вёл сестру, а она его. Парень с трудом переставлял ноги по скользкой земле, наступал в лужи и совершенно не обращал внимания на ливень. Он смотрел вперёд себя и пребывал где-то в своём сознании, ведь даже не надел плащ на сестру, что накинула на плечи какую-то грязную тряпку взамен порванной кофточки. Рюноске не мог поверить в произошедшее. В подобном состоянии он пребывал четверо суток, а на пятые он понял — никому нельзя доверять. Из ступора его вывел крик Гин. Решив, что сестре вновь угрожает опасность, мальчишка вскочил с кровати, на которой лежал, и бросился на крыльцо. Какой-то здоровенный мужик с длинными сальными волосами, собранными в низкий хвост, держал за руку его сестру. Гин отчаянно пыталась вырваться, пиналась, колотила его кулачком свободной руки и даже пыталась укусить. Но громила просто поднял её как пушинку на вытянутой руке и вколол иглу на непонятном аппарате в плечо. Да что же это такое?! За что им всё это?! Рюноске бросился к ним. — Не тронь её! Всё тот же брезентовый плащ на плечах, и снова этот бешеный ритм в крови и зуд. Подол разрывается, удлинняются и становятся плотнее, острее его лоскуты. Он ощущает болезненный укол в шею сзади. Рюноске чувствует, как сила моментально предаёт его и исчезает. Плащ безжизненно опускается вниз. Громила смотрит на него с самодовольной улыбкой. — Отпустите Гин, — молит Акутагава, чувствуя накатывающую слабость. Мужчина сначала не понимает, а потом вспоминает про девочку, что всё ещё бьётся в его громадной руке. — Не вопрос, — у него достаточно приятный голос для такого верзилы. Низкий, чуть грубый, но приятный. Как только ноги Гин коснулись земли, она бросилась к брату. Странно, но никто не думал ей мешать. Рюноске обнял сестру. — Не бойся. Я с тобой. Мужчина ухмыльнулся и полез во внутренний карман кожаной куртки, откуда извлёк пачку купюр. Пару раз Рюноске видел такие на рынке, Сюмото говорил, что это большие деньги. Верзила отсчитал половину стопки и протянул перед собой. "Мне не нужно, — хотел закричать парень. — Просто оставьте нас в покое!" Но не успел. Мимо проковылял старик, выхватив деньги из рук мужчины. Рюноске потерялся окончательно, не понимая, что происходит. — А она? — хрипло спросил Сюмото, кивая на Гин. — Нет. Только мальчишка. Девочку можешь оставить. Рюноске показалось, что у него земля уходит из-под ног. Мальчишка крепче прижал к себе сестру, держась за неё, как за последнюю опору в этом полном безумства мире. Четыре года они практически были семьёй, и тут... — Вы продаёте, — он запнулся, не в силах осмыслить происходящее. — Продаёте нас? Старик опустил глаза к земле, не желая смотреть на него. Мужчина хрипло рассмеялся: — Только тебя. Девочка нам не нужна. — Я никуда не пойду без Гин! — Парень, — Сюмото, всё ещё не глядя на него, схватил девочку за рукав, — оставь её. Так будет лучше. Мы позаботимся о ней. — Чёрта с два, я её вам оставлю! — Рюноске понимал лишь, что старик предал его, а теперь их с сестрой хотят разлучить. Взгляд серых глаз метал молнии, и хотя он больше не чувствовал силу в своей крови, готов был драться до последнего голыми руками, даже если заранее знал, что проиграет. Умирать, так хоть с гордо поднятой головой, а не жалкой тварью. — Старик дело говорит, — судя по голосу мужчина начинал постепенно терять терпение. — Ей будет лучше с ними, а не с тобой. Выростят её, как свою, и никто никогда не узнает, что у неё брат был одарённый. Тогда Рюноске впервые услышал это слово — одарённый. Он не знал, что скрывается за ним, но сразу ощутил исходящую неприязнь. Не такой, как Гин, как Сюмото, как прочие дети. Неправильный. Дефектный. Тот, кого купили, подобно вещи. Гин плакала, хваталась пальчиками за его плащ, не желая отпускать, но старик всё же смог оттащить её в сторону. Вместе с женой они увели её в дом, а Рюноске остался один напротив этого странного человека. Руки, ноги его не слушались, а в голове стоял непроглядной туман. Мальчик всё не мог понять, что с ним не так, почему жизнь раз за разом проверяет его на прочность. Почему он не такой, как Гин, хоть они и родственники? Почему её старик оставил, а его продал? Куда? Кому? Ответы на эти вопросы мог дать этот мужчина, но он молча указал Рюноске на машину, стоящую за забором. А когда Акутагава так и не сдвинулся с места, без слов подошёл, схватил его за руку, дотащил до дороги и затолкал в салон. Рюноске больше не сопротивлялся. Сил не осталось. Сколько они ехали, мальчишка не знал, все его мысли пребывали в полнейшем беспорядке, и ни одна не могла оформиться в законченную. Хаос и безнадёжность. — Кто такие одарённые? — наконец решился спросить он, с трудом разлепив губы. Тело едва слушалось. Мужчина, сидевший рядом и равнодушно смотревший в окно, встрепенулся, поворачивая голову к пленнику. Окинул его оценивающим взглядом и снова хмыкнул в привычной манере. — Такие же, как ты. Недолюди. Рюноске на удивление спокойно воспринял это оскорбление. Так вот, кто он на самом деле. Не человек. — Почему я раньше был нормальным, а теперь такой? Мужчина вздохнул. — Как тебя зовут? — Акутагава Рюноске. — Ты всегда был таким, Акутагава Рюноске, но врачи проглядели при твоём рождении. В этом нет твоей вины. А теперь показал то, что спрятано было в тебе с самого начала. — И что это? — мальчик оторвал взгляд от своих коленей и глянул прямо в тёмные глаза мужчины. — Дай ему имя сам.***
Хигучи запросила открытие дверей полигона и, получив добро, впустила эспера внутрь. Впереди круг, присыпанный песком, что ещё больше равняло его с гладиаторской ареной. Арматуры, провода, свисающие с них, железные конструкции разнообразных форм, манекены и мешки с песком. Всё это можно было сломать. Не было лишь Дазая. Если его нет на полигоне, то он наблюдает. Рюноске поднял голову, глядя равнодушно и холодно. Там, наверху, в одной из наблюдательных комнат стоял старший надзиратель, а рядом с ним — новенький рыжеволосый эспер. Дазай часто объяснял новым одарённым, что их ждёт, на примере тренировки Акутагавы, но в этот раз надзиратель не смотрел на него. Всё его внимание было приковано к рыжему мальчишке. "Дай ему имя сам". Губы дрогнули и растянулись в хищном оскале. — Расёмон!