Гарри Поттер и Узник Нурменгарда

Он сразу узнал его. С первого взгляда, даже при неясном свете фонаря, поэтому и позволил мальчишке принять помощь «незнакомца». Хотелось истерически рассмеяться. Что это, злая ирония судьбы? Или же Альбус протягивает своим детишкам руку помощи из могилы? Геллерт достаточно знал о смерти, чтобы не сомневаться, что это возможно. И всё же он надеялся, что тот сейчас наслаждается спокойным забвением. Он это заслужил. Аберфорт безобразно постарел, в его грубом простом лице не было и намека на ту тонкую мудрость, которой отличалось лицо его брата. Но Геллерт посмотрел в его глаза и… Ещё десятилетие назад он нашёл бы тысячу различий между двумя оттенками голубого, ещё десятилетие назад он бы оскорбился, если бы кто-то сказал, что братья Дамблдоры хоть в чём-то похожи. Но сейчас, когда он так истосковался по Альбусу, когда единственным образом, возникающим при мысли о нем, была иллюзия древнего старика в белоснежной гробнице, Геллерт не мог отвести взгляд от этих глаз. Он благодарил Вотана за чары невидимости, мог себе представить, как жалко выглядел в эту минуту, выискивая с больным отчаянием на презираемом лице знакомые черты, но у него не было сил остановиться. Аберфорт что-то сказал детям и отправился на улицу, замести их следы и в случае необходимости сбить с толку Пожирателей, солгать. Семейный талант, единственный, пожалуй, которым Дамблдоры владели поровну. — Мы же в «Кабаньей голове», вы поняли? — спросила Гермиона у мальчишек. — Помните, кто обычно здесь собирался? С чего вы взяли, что мы в безопасности. Она напряжённо вслушивалась в то, что происходило на улице, пытаясь понять, не собираются ли их выдать. — Вы в безопасности, — тихо ответил Геллерт. — Я знаю, кто это. — Думаю, я тоже, — Поттер стянул Мантию. — В любом случае, надо будет уходить отсюда как можно быстрее, нельзя терять время! — Поттер, — сказал Геллерт, — будет лучше… — Если он о Вас не узнает, я тоже так думаю. Так что, — он замешкался, — простите мне мою прямоту, но постарайтесь держать себя в руках. Геллерт хотел огрызнуться в ответ, но на лестнице послышались тяжелые шаги Аберфорта. Он взмахнул палочкой, снимая с Гермионы и Рона заклинания невидимости, и отошёл в дальний угол комнаты, чтобы наверняка остаться незамеченным, как раз в тот момент, когда брат Альбуса зашёл в комнату. — Идиоты безмозглые! — сказал Аберфорт сердито, переводя взгляд с одного на другого. — Зачем вас сюда принесло? — Мы здесь по поручению профессора Дамблдора, — ответил Поттер и добавил, — Вы ведь его брат, верно? Аберфорт. Тот удивлённо посмотрел на парня. — Откуда ты знаешь? Уж не рассказывал же он тебе обо мне? Альбус редко упоминал о моём существовании. — Нет, мы прочитали о Вас в его биографии, — объяснила Гермиона. — Захватывающая, должно быть, книжонка. Геллерт сжал кулаки, удивляясь тому, как мало изменился за все эти годы завистливый грубый мальчишка, которого он знал. Стараясь справиться с поднимавшимся в нём гневом, он отвернулся от говоривших, рассматривая нехитрую обстановку комнаты. Его взгляд быстро скользил по стенам, когда он увидел её. Геллерт вздрогнул, решив на мгновение, что перед ним призрак. Ариана на портрете казалась живой, куда живее, чем когда он видел её в последний раз. Она выглядела спокойной и умиротворённой, улыбалась каким-то своим мыслям. Геллерт редко видел её такой тем летом, но в те редкие моменты просветления он почти способен был разглядеть за мороком её болезни волшебницу, которой она могла бы стать. — Ну что ж, — услышал он Аберфорта, — теперь надо подумать, как вам лучше выбраться отсюда. — Мы не собираемся уходить, — отрезал Поттер. Разумеется, Аберфорт отговаривал их. Геллерт вспомнил свой первый разговор с мальчишкой. И вынужден был признать, что их аргументы звучали до отвращения похоже. Но Геллерт, Геллерт тогда был измучен одиночеством, был зол на Альбуса за то, что тот умер раньше него, хотя и давно предвидел это. И всё же пророчества, как часто говорил его друг, наука весьма туманная. Геллерт даже испытал некоторое истеричное злорадство, когда узнал, как близки к истине были его видения. Он мог позволить себе немного яда в сторону старого друга и его идеалистических целей. Аберфорт же все эти годы был так близок к Альбусу, жил рядом с его обожаемой школой, и что, всё ещё злился на брата? Даже сейчас, посмертно, не собирался уважать его желания? Не видел важность его планов, не видел общей картины, даже когда Пожиратели смерти оккупировали его проклятую деревню? Идиот, упрямый идиот, которым всегда и был. Наверняка у него на заднем дворе всё так же живут проклятые козы, над которыми он всё так же и трясётся. — Мой брат много чего хотел, — сказал Аберфорт, — и, как правило, люди страдали ради исполнения его великих задач. Поттер попытался что-то возразить, но Аберфорт не слушал. — Ты думаешь, я не понимал родного брата? Думаешь, ты знал Альбуса лучше, чем я? Я хорошо знал его, Поттер. Он научился скрывать и утаивать ещё на руках нашей матери. Утайки и ложь — мы выросли на этом, и Альбус… у него был природный талант. Геллерт неосознанно сделал шаг в сторону Аберфорта, но остановился. «Природный талант»! Которому Аберфорт был так рад, когда его обожаемая сестрёнка убила их мать. Альбус рассказывал Геллерту о том дне. Аберфорт отправил ему сову, без всяких объяснений требуя, чтобы тот срочно отправился во Впадину. Когда Альбус оказался дома, Аберфорт стоял в прихожей, белый как мел. Видимо, так и не пошевелился с того момента, как написал письмо. Не попытался хоть что-нибудь предпринять, позвать на помощь, да просто сесть хотя бы. Он так и не смог ничего толком объяснить, просто трясущейся рукой показывал в сторону кухни. Альбус, конечно, предполагал, что что-то случилось с Арианой. Они всегда предполагали именно это. Но представить, что именно его там ждёт, он не мог. Его мать лежала на полу, и она без всяких сомнений была мертва. Убита собственной дочерью. У старшего из братьев не было времени горевать, ему некого было позвать на помощь. Альбус рассказывал о самой страшной ночи в своей жизни, слепо глядя в стену, и когда Геллерт сжал его руку, отчаянно дрожащую, он сжал его пальцы в ответ так сильно, словно хотел их сломать. Альбус одурманил Ариану, которая уже и не помнив, что именно она сделала, весело играла в своей комнате. Затем, стараясь не смотреть на труп, на Кендру, расставил на кухонном столе ингредиенты для одного сложного зелья. Все они были правильными, кроме одного. Он поднял мать с пола, с помощью нехитрых заклинаний расположил её у стола. И, защитив себя магическим щитом, бросил тот самый лишний ингредиент в котёл. Взрыв обезобразил тело. Альбус смотрел на жуткие ожоги, на развороченную до кости руку, на изуродованное лицо. Знал, что это он сделал с ней, он. Даже Геллерта, который уже успел познакомиться с некромантией, ужаснул рассказ друга. Альбус признался, что к тому моменту, как прибыли вызванные им колдомедики, он настолько онемел, что ему пришлось разыгрывать скорбь: настоящая боль осталась внутри. И первый раз Альбус искренне оплакал мать лишь после своей исповеди, на плече у Геллерта. Брат, разумеется, так его и не поблагодарил. Аберфорт тем временем рассказывал дальше. — Но месяц-другой он справлялся… пока не появился тот. — Геллерт улыбнулся, увидев, как исказилось лицо Аберфорта. — Гриндельвальд. Поттер бросил на него короткий взгляд. Гермиона заметно напряглась. Но поглощённый своими воспоминаниями Аберфорт этого не заметил. — Наконец-то мой брат встретил равного собеседника, такого же блестяще одаренного, как он сам. И уход за Арианой отошёл на второй план, пока они строили планы нового мироустройства для магглов и волшебников, искали Дары Смерти и занимались прочими интересными вещами. Великие планы во благо всех волшебников! А что при этом недосмотрели за одной девчушкой, так что с того, раз Альбус трудился во имя общего блага? Спустя несколько недель мне это надоело. Геллерт слушал, как тот описал их дуэль. Не забыл, конечно же, не забыл упомянуть про Круцио. Геллерта с четырнадцати лет учили применять непростительные в этой стране заклинания, его воспитали в других порядках, но кого это интересовало?.. И эта мелочность Аберфорта… он рассказывает о смерти сестры, но считает нужным объяснить, каким хорошим и смелым был он сам, какими ужасными — Геллерт и Альбус. Удивительно, что он не стал рассказывать детям, как его злили отношения брата, которых ни Геллерт, ни сам Альбус не стеснялись и не пытались скрыть, как его передёргивало, когда он видел их держащимися за руки, как злился, когда Альбус не ночевал дома. Аберфорт продолжал говорить, а Геллерт мечтал или впиться ему в горло, задушить, разодрать голыми руками, только чтобы он перестал говорить, не заставлял вновь переживать тот день, не заставлял думать обо всём, что случилось дальше, или хотя бы выйти вон из этой комнаты, из этой войны. И никогда больше не вспоминать о Дамблдоре. — …И я не знаю, кто из нас это был, это мог быть любой из троих — она вдруг упала мёртвой. Он не знал. Никто из них не знал, да и какая разница? Аберфорт начал эту ссору, Геллерт был слишком жесток, а Альбус оказался предателем. Геллерта исключили из школы, Батильда познакомила его с Альбусом. Кендра не сдала Ариану в Мунго, не стала защищать своих сыновей от безумия дочери. А магглы искалечили невинного ребёнка, потому что никто не указал им на их место. Кто виноват? Голос Аберфорта оборвался на последнем слове, и он опустился на ближайший стул. — Мне так… так жаль, — тихо сказала Гермиона. — Ее не стало, — прохрипел Аберфорт. — Навсегда. — Он утёр нос рукавом и откашлялся. — Конечно, Гриндельвальд поспешил смыться. За ним уже тянулся кой-какой след из его родных мест, и он не хотел, чтобы на него повесили ещё Ариану. А Альбус получил свободу, так ведь? Свободу от сестры, висевшей камнем у него на шее, свободу стать величайшим волшебником во всём… Не было за ним никакого следа, как бы Аберфорт не пытался убедить Альбуса в обратном, не было. И он ушёл не из трусости, плевать ему было на английское правосудие, да его бы и виновным никогда не признали, если бы он рассказал про Ариану правду. Тётка бы всё подтвердила, да и некоторые другие соседи. Но это было не важно, ведь Альбус предал его. Весь его мир тогда разрушился точно так же, как разрушился мир Аберфорта, когда умерла его сестра. Рука сама потянулась к волшебной палочке, он больше не мог выносить эту смердящую ложь. Но прежде, чем Геллерт успел хоть что-нибудь сделать, Поттер произнёс: — Он никогда уже не получил свободы. — Как ты сказал? — переспросил Аберфорт. — Никогда, — продолжал Гарри. — В ту ночь, когда Ваш брат погиб, он выпил зелье, лишающее разума. И стал стонать, споря с кем-то, кого не было рядом. «Не тронь их, прошу тебя… Ударь лучше в меня». Ему казалось, что он снова там, с Вами и Гриндельвальдом, я знаю. Ему казалось, что перед ним Гриндельвальд, разящий Вас и Ариану… Это была для него пытка. Если бы Вы видели его тогда, Вы не говорили бы, что он освободился. Геллерт замер. После всех этих лет. После всех их разговоров, писем, он всё ещё думал, что Геллерт на это способен? Неужели он так и не понял, так и не понял до конца, что Геллерт не использовал его? Что если и было в нём хоть что-то хорошее за все те жуткие годы чёрного террора, это проклятый Альбус? Что он пытался убить его не из страха перед поражением, а чтобы избавиться от соблазна всё бросить. Пытался, но так и не смог. Эта пропасть невысказанного разверзлась перед Геллертом ужасающей пустотой. Был ли он для Альбуса только болью и страхом? И ничем большим? О чем он думал, умирая? О том дне, когда погибла Ариана? Винил его? Желал, чтобы они никогда не встречались? Всё ещё был в плену видений, умер в страхе перед человеком, который всю свою жизнь… Геллерт дрожащей рукой провёл по лицу. Он снова был благодарен за то, что никто не видел его в эту страшную минуту. Один раз он уже пережил такое же сокрушительное поражение, в 1945-м, когда безоружный упал на колени перед Альбусом, не решаясь поднять взгляд от земли и посмотреть на победителя. Потому что смотреть на Альбуса всегда было слишком больно. Аберфорт после долгой паузы произнёс: — Откуда ты знаешь, Поттер, что мой брат не заботился больше об общем благе, чем о тебе? Откуда ты знаешь, что он не считал возможным пренебречь и тобой, как нашей сестрёнкой? И тут Геллерт не выдержал. Он сбросил чары и в секунду оказался у Аберфорта, прижимая палочку к его горлу. Геллерт дрожал, но рука его оставалась твёрдой. — Потому что он никогда не пренебрегал твоей чёртовой сестрой! Это ты, одержимый завистью к нему и собственной беспомощностью, не позволял ему сделать единственно правильной вещи: закрыть её в лечебнице. Ты, шестнадцатилетний сопляк, не мог за ней уследить. И пострадать мог кто угодно. Так же, как пострадала ваша мать! — Ты? Ты! Откуда?.. Да как ты смеешь быть в моём доме? — Аберфорт хотел встать, но Геллерт сильнее прижал палочку к его горлу, вынуждая оставаться на месте. — Не вздумай… Если не хочешь, чтобы я закончил то, что мы начали в тот день, не вздумай двигаться. — Гриндельвальд! — услышал он голос Поттера. — Подожди, мальчик, не советую тебе мне мешать. Я не собираюсь убивать его, по крайней мере, пока. Но пусть он меня выслушает, а ты потерпи. Поттер сделал шаг назад, но палочку не опустил. Геллерт снова повернулся к Аберфорту. — Твой брат всю свою жизнь посвятил тому, чтобы бороться с «общим благом», несчастный ты идиот. Ты думаешь, легко ему было сделать со мной то, что он сделал? — а сам подумал: а было ли это так сложно, как сам он надеялся? — Думаешь, легко было трястись над вашим миром, что бы вы все тут продолжали вести свои бессмысленно жалкие жизни? — А кто назначил его защитником? Кто дал ему право рисковать чужими жизнями ради воплощения его великих замыслов? — Да никто больше не мог занять его место! Альбус был велик, он стоил вас всех. А ты, как ты можешь судить его, когда и сам пытался управлять чужими жизнями. Решил припомнить старые обиды? Ты прятал мои письма к нему! — Аберфорт на этих словах ядовито усмехнулся. — Хотел спасти его, не так ли? Хотя никто тебя спасителем не назначал. Мы узнали об этом много лет спустя, уже после дуэли. Ты знаешь, что тогда стоило для меня одно письмо от него? Одно, Аберфорт? Я променял бы его на целый мир. Буквально. Но ты спрятал их, а когда он наконец стал их получать, было слишком поздно: я уже стал тем, кем стал. Я выбрал мир, а не его. Ты вспыльчивый, самодовольный ребёнок, ты царил в вашем доме и держал его там, потому что только там мог превзойти его. За пределами вашего дома он всегда был лучше, чем ты. Это не Альбус пытался показать тебе, какой он исключительный, это ты пытался втоптать его в грязь. У тебя умерла сестра, но остался живой брат. А ты, ты так его и не простил. Как ты помог ему, когда он пошёл на дуэль ко мне? Ты хотя бы налил ему своего дрянного виски? Ты представляешь, через что он прошёл, сколько сделал, пока ты душил его своей виной! Потому что ты нашёл, да? Снова нашёл способ быть сильнее, обозначить над ним свою власть. Великий Альбус, которому ты так завидовал, пресмыкается у твоих ног ради прощения, которое ты всё равно ему не дашь. И не важно, что весь остальной мир преклоняется перед ним, — у Геллерта кружилась голова от азарта и злобы, Аберфорт тяжело дышал, сжав губы, не сводя с него ненавидящего взгляда. — Я знаю, сколько горя я ему принёс, — тихо продолжил Геллерт. — Но ты — ты причинил ему боли не меньше. И если бы ты любил Альбуса хотя бы на долю так же, как её, хотя бы на одну долю так же, как любил его я, всё было бы иначе. Он опустил палочку. — И не забывай, Аберфорт. Это ты начал ту ссору. А он, он только пытался нас разнять. Если Геллерт надеялся, что его речь произведёт на Аберфорта хоть какое-то впечатление, он ошибся. Как только Гриндельвальд опустил руку, тот выхватил собственную палочку. — Думаешь, я стану тебя слушать? Думаешь, ты первый, кто рассказывает мне сказки о замечательном Альбусе? Он обвёл тебя вокруг пальца так же, как и всех остальных. Вы стоите друг друга, Гриндельвальд. Может, когда-то я и думал, что это ты использовал моего брата, но теперь… Нет! Это он тебя дурачил, а ты и не видел. Любил он его, как же! Думаешь, наверное, что он тебе взаимностью отвечал? А что же тогда он не попытался найти тебя? Поговорить с тобой, пока не стало слишком поздно? Что, молчишь? Нечего тебе сказать? Геллерт действительно молчал. Слова Аберфорта не стали для него откровением. Он и сам задавался раньше этими вопросами. Но ранили они его от этого ничуть не меньше. — Опусти палочку, Аберфорт. Или ты хочешь, чтобы дети снова пострадали из-за твоего скверного характера? — Трус! Прикрываешься ими? Потому что боишься со мной драться? — Не смеши меня. Это не составляло труда, когда мне было шестнадцать, и сейчас будет так же просто. Я не хочу с тобой драться, потому что Альбус бы этого не хотел. — Вот только не надо играть в благородство! Мы все знаем, что ты из себя представляешь. — Люди меняются, Аберфорт. Со времени моей войны прошло много лет. — Да плевать мне, что ты делал на войне. Для меня ты навсегда останешься убийцей моей сестры, и никем больше. — Я не убивал её, — сказал вдруг Геллерт. Теперь, когда Альбус умер, он мог это сказать, когда больше не боялся, что тот узнает правду. — Я не знаю, твоё это было заклинание или Альбуса, но оно не было моим. Вот только значения это не имеет. Мы все виноваты, и ты тоже. Перестань делать вид, что это не так. Лицо Аберфорта стало багровым от злости. Он переводил взгляд от лица Гриндельвальда на его палочку, понимая, что не выстоит против него и минуты. Костяшки Геллерта побелели, так сильно он сжимал их, не давая себе напасть. — Хватит, остановитесь! — услышал он голос Гермионы. — Ты обвиняешь Альбуса в эгоизме, но хочешь убить меня. Я могу помочь этим детям. Убей меня — и лишишь их помощи, вынудишь сражаться в одиночестве. Или, может, ты сам хочешь занять моё место? Прошу, я не жадный. Присоединишься к ним, действительно сделаешь что-нибудь полезное — и можешь убить меня. Только пока будешь в Хогвартсе, не забудь отомстить за брата. Я понимаю, для тебя это мелочь, и всё же его убийца — директор в школе, которая стала Альбусу домом. Думаю, он бы хотел, чтобы кто-то это исправил. — Да плевать мне на его желания! Ты убил мою сестру! — сорвался Аберфорт, но не успел произнести ни единого заклинания: Геллерт с абсурдной лёгкостью выбил палочку у него из рук и поймал её. — Я бы сломал твою палочку, видит Вотан, человеку твоих талантов она не слишком нужна. Но у вас здесь война, жестоко оставлять тебя безоружным. Мгновение Геллерт был уверен, что тот просто бросится на него с кулаками. Вдруг он услышал удивлённый возглас Рона и повернулся к нему. Парень смотрел на портрет Арианы, который распахнулся, словно дверца в стене, а за ней открылся длинный туннель. Оттуда выбрался обросший, израненный и оборванный мальчишка и с воплем восторга бросился к Гарри: — Я знал, что ты придёшь! Я знал, Гарри!