***
31 декабря прошлого года, где-то за полчаса до 2019-го, Слава вышел на улицу, решив пройтись по опустевшему району. Свет тысяч фонарей Эдисона плавил окна девятиэтажек, из которых доносились звуки празднования русского нового года. Где-то играла музыка, где-то были слышны веселые громкие разговоры, смех и песни под гитару, из некоторых же окон доносились крики, сопровождавшие драку пьяных алкашей, без которой невозможен ни один типичный праздник. Не желая вслушиваться в пролетарское веселье, он включил музыку в наушниках как можно громче.Бит шатает голову, и я поверх бита И моя русская поэзия в подъезде у кента Где я глядел во все глазищи, но увидел лишь одно: Бесконечные трущобы в бесконечное окно
Бомжи, маргиналы, нищета, разваливающиеся здания, в которых всё ещё живут люди(?), неблагополучные семьи, неблагополучные районы и даже целые неблагополучные города. Бездомные собаки. Бездомные люди. Никому не нужные, умирающие в построенных ещё до революции домах, старики, которые после смерти разлагаются, сидя в кресле, месяцами. Никем не найденные. Никому не нужные. Ровно до тех пор, пока молоденькая соседка, променявшая карьеру балерины на дешёвую водку и работу кассирши в "Пятерочке", не зайдет за солью, обнаружив уродливый труп. Она завизжит, а на ее крик сбегутся остальные. Совместными усилиями они вспомнят, как звали их покойную соседку, которой было уже далеко за 80, – Лидия Васильевна. Женщиной она была высоких моральных качеств, а ещё верующей – хотела, чтобы похоронили её по всем православным ритуальным обрядам, рядом со своим мужем. Но кто же об этом помнил? Лидия Васильевна не одна такая. Таких миллионы по всей России. От Калининграда до Чукотского автономного округа. От Москвы и Санкт-Петербурга до Улан-Удэ и Ростова. Отвратительные города, отвратительные люди. Отвратительная Россия. С 18 века мы пытаемся прорубить окно в Европу, да все никак. Мы делаем шаг – они десять. Советский Союз распался почти 30 лет назад, а мы всё ещё пережевываем его остатки, давясь осколками перестройки. Батюшка Ленин разложился на плесень и на липовый мед, а ты разложишься на отчаяние и безысходность, при чем ещё при жизни. Патриоты, националисты, неонацисты – и чем же все вы так гордитесь? "Страданиями своими русский народ как бы наслаждается". Действительно, страдания – неотъемлемая часть русской культуры, русского менталитета. Потерпи – да воздастся тебе за терпение твоё. Не воздастся. Если ты и веришь в Бога, то он в тебя – нет. И сколько бы ты ни молился, выход будет лишь один, и тебе он не понравится. Это твой Ад. Это твое Чистилище. На качеле в самом крайнем дворе города, за которым находилось то самое нихуя, некогда бывшее кукурузным полем, кто-то сидел. Человек в черном капюшоне, давясь сигаретным дымом, закашлялся. Слава удивился: ну и какой долбоеб, кроме него самого, вместо того, чтобы отмечать «праздник» с семьёй или друзьями, сидит тут на качеле и одиноко курит, игнорируя всеобщее торжество? Влад. Чувства Славы можно было бы описать как нечто среднее между мыслью «вот же уебок» и необъяснимой радостью встречи человека, у которого так же, как и у него самого, отсутствует новогоднее настроение. Он подошёл ближе. – Я вообще не выкупаю, как тебе лучше объяснить, чтоб ты тут больше не появлялся? Это для твоего же блага, пойми. – устало, но с некой злобой в голосе проговорил он. Славе не нравилось, что парень игнорирует его предупреждения. Славе не нравилось, что какой-то уебок непонятного пола – то ли очень страшненькая девочка, то ли очень красивый мальчик – появляется на его территории уже в который раз, не боясь никого. – Ну а тебе-то какое дело? – Влад поднял голову, посмотрев парню прямо в глаза, – Ты мне кто – мать? Где хочу, там и гуляю. Тебя это ебать не должно. И снова этот взгляд, от которого мурашки по коже. – Ты потише-то будь, всё-таки это не я на твоём районе, а ты на моем. – Своей грубостью Влад выводил Славу из себя. И он, пожалуй, единственный, кто мог это сделать. – Ну и с хуя ли он твой? Купил или чё? – Влад хмыкнул, – Я реально не понимаю, с чего такое отношение? Вы ведёте себя, как быдло, ты и твои дружки, да и вообще все с вашего района. Хотите к себе нормального отношения? Ведите себя соответствующе. Слава усмехнулся. – Ну, сука, считай, что ты допизделся. – в его голосе чувствовались обида и горечь, он всю жизнь терпел презрительное отношение к себе, но когда говорили что-то подобное в лицо – его глаза застилала ярость и он готов был въебать каждому, кто посмел так отозваться о его родном районе. Слава схватил парня за куртку, подняв с качели; окурок Мальборо упал на заледеневшую землю, притрушенную свежим снегом, так напоминавшим детям сахарную пудру, а Славе – амфетамин. Костяшки на его руках были как всегда сбиты, слегка покрасневшие, руки были все в ссадинах и порезах, а вокруг среднего пальца левой руки был обмотан бежевый тканевый пластырь. Влад поймал себя на мысли, что это выглядит довольно притягательно и эстетично, и ему, пожалуй, это нравится. Слава ударил парня в нос, после чего обхватил его одной рукой, а другую крепко сжал на горле. Кровь стекала по лицу Влада, окрашивая белый снег в багровые тона. – Ещё раз увижу здесь твое ебало, и будешь искать свои конечности по всему району. – презрительно произнес сквозь зубы Слава. Слезы стекали по щекам Влада, дышать было сложно, лицо покраснело от нехватки кислорода. У него был триггер на асфиксию – старший брат в особо хуевом настроении мог душить его до потери сознания, оставляя на нежной детской шее синяки. Когда Влад стал задыхаться, Слава отпустил его, грубо оттолкнув в сторону, и ушел. На ярком экране старенького Самсунга высветилась цифра – 00:02.