Следующая станция...

      Юнги ненавидит свою работу. Особенно сильно – утром после бурной ночи, утонувшей в алкоголе, кальянном паре и в компании нескольких симпатичных мордашек женского пола, которые, впрочем, опустошив его, и без того не толстый кошелёк, упархнули в неизвестном направлении, оставив его пьяное тело куковать в полном одиночестве на лавочке возле подъезда.       Домой приползти это тело умудрилось лишь под утро, когда надоедливая трель будильника врезалась в сознание безысходным фактом того, что на сборы и попытку привести себя в мало-мальский порядок осталось приблизительно полтора часа.       И вот, Юнги – абсолютно не спавший, злой, до сих пор не отошедший от прошедшего и выглядящий, как побитая временем и обстоятельствами собака, – стоит пошатываясь на перроне и ожидает поезд, в который на самом деле соваться не хочет от слова «совсем».       Он бы с радостью прошёлся пешком по свежему воздуху, но тогда он опоздает везде и всюду с вероятностью в сто процентов, а значит он просто зря выполз из дома и мог бы с тем же успехом проспать весь этот день.       Гул подъезжающего поезда отдаётся в голове и ушах непрерывными ударами металлических тарелок друг о друга, отчего виски обжигает болью. Юнги морщится, скрипя зубами так, что чувствует стирающуюся эмаль всеми рецепторами, и мысленно проклинает чертову работу, гребаное утро и собственную, совершенно ебанутую идею отправиться кутить в будний день посреди недели.       Подхваченный людским потоком и совершенно лишённый сил на сопротивление, Юнги оказывается в вагоне раньше, чем успевает это осознать. Он лишь заторможено хлопает глазами в попытке отогнать сон и медленно, будто из последних сил, оглядывается по сторонам, прежде чем уткнуться взглядом в чужую грудь в подозрительно знакомой, даже для его плохо соображающего мозга, белой накрахмаленной рубашке.       В этот момент Юнги отчаянно надеется на то, что ему показалось. Потому что... ну, мало ли сколько в этом мире таких же подозрительно знакомых? Ведь может быть так, что это всего лишь его пьяное воображение сыграло с ним злую шутку? И вовсе не важно то, что в разрез этим мыслям в нос ударил такой же знакомый, одурманивающий запах.       Юнги, не глядя вверх, невольно прижимается ближе к горячему телу, стараясь бесшумно втянуть носом аромат. Это не просто запах парфюма, это его "лимитированная" версия, созданная специально для Мина. Зелёно-древесный, с подтоном белого мускуса и амбры, тесно переплетённый с естественным запахом тела мужчины, едва уловимой нотой яблочного шампуня и, кажется, мяты, он щекочет чувствительные рецепторы словно ведьмовское зелье. Мин вскидывает потерянно взгляд вверх и утыкается им в – это уже не смешно – до дрожи знакомую острую линию челюсти. А на что он, собственно, надеялся, когда заранее узнал его ещё до того, как увидел воочию?       И в голове щелкает, словно тумблер – Юнги утыкается в широкую горячую шею холодным носом, ведёт им по гладкой коже чуть за ухо, возвращаясь обратно чуть вниз и вправо, аккурат под челюсть, чтобы прихватить кожу губами прямо над кадыком. Она, как он и думал, чуть пряная и солёная, щиплет горечью парфюма на кончике языка. Но ему нравится. Хочется собрать этот запах весь без остатка и присвоить себе до последней терпкой ноты. И Мин поддаётся – впивается следом губами за ухом, а затем – без промедления – аккурат на линии челюсти, где прикусывает, пятная загорелую кожу неаккуратными алыми следами. Тихо скулит куда-то в чужое ухо, прихватывая прошитую пирсингом мочку, и тут же мокро ведёт языком снова вниз, на этот раз марая лиловым засосом ключицу.       И тут, словно за шиворот из-под толщи воды – отдаленно, где-то на грани сознания Юнги слышит голос, оповещающий о его станции. Поезд останавливается и Мин, влажно причмокнув, отрывается от чужой кожи и пулей вылетает из вагона. Что это было, он разберётся чуть позже.