* * *
Утром Рамбл проснулся свежим как огурчик. От ночной истомы не осталось и следа. Он потянулся всем телом и уже собирался вскочить с кровати, когда заметил что-то прилипшее к переднему копыту. Чёрный волос. Пегасёнок поднес его к мордочке. Волос был выдран, покрыт грязью и пах землей. Рамбл покосился на подушку: ничего аномального, подушка как подушка. Он потянулся к ней, на секунду заколебался, а затем перевернул её. Под ней ничего не было — лишь старая хлопчатая простыня, на которой он спал с детства. Странные дела. Он махнул копытом, чтобы стряхнуть выпавший волосок, и полетел на первый этаж готовиться к новому дню.* * *
Весь день холодало. Как сказал Тандерлейн, его брат, приближается холодный фронт. К тому времени, как Рамбл погасил свет и улёгся в постель, за окном убаюкивающе барабанил тихий ночной дождь. Через пару часов Рамбла разбудил полный мочевой пузырь. Пегасёнок вздохнул и попытался понять, не светает ли за окном. А то, может, стоит просто поваляться, не обращая внимания на растущее, смутно болезненное давление в паху. Но облом: не видно было ни зги, а до рассвета ещё ждать и ждать. Рамбл выбрался из-под простыни, побрёл в туалет и, сделав свои дела, плюхнулся обратно на кровать, готовый сразу отдаться объятиям сна. И когда сон уже почти незаметно подкрался к нему, в темноте скрипнули пружины. Рамбл мгновенно очнулся — и замер, не сводя взгляда с окна. Матрас за спиной ушёл вниз, словно на него кто-то лёг. “Тандерлейн, — подумал Рамбл, напрягшись всем телом от страха. У него перехватило дыхание. — Это Тандерлейн. Услышал, как я ходил в туалет, и зашёл проверить”. Но Тандерлейн молчал; Рамбл весь обмер, не смея перевернуться. Сердце бешено колотилось в груди. К горлу подкатил липкий безотчётный страх, застыл на языке, готовый вырваться криком. Нет-нет-нет… Усилием воли пегасёнок загнал страх обратно. Это всё понарошку. Воображение разыгралось — сон такой. Только-то и надо сделать, что перевернуться и увидеть, что кровать пуста. Он собрал всю свою храбрость в копыто и принялся отсчитывать, чтобы потом повернуться и с облегчением выдохнуть. Но каждый раз, доходя до нуля, он мешкал. Храбрость из раза в раз подводила. Через какое-то время за окном посветлело и рассвет прогнал прочь тьму, а в коридоре раздались шаги, дверь в спальню отворилась, и голос Тандерлейна… — Просыпайся, соня, завтрак пропустишь! Шаги не спеша протопали по коридору, спустились по лестнице и стихли на первом этаже. Рамбл медленно повернулся, готовый чуть что завопить и броситься бежать, но на кровати ничего не было. Пусто — всю ночь было пусто. Всё-таки просто сон. Но вниз Рамбл спустился на едва держащихся ногах.* * *
Рамбл почти забыл о кошмаре. За день, на уроках и после школы, яркое осеннее солнце выжгло ночные воспоминания, и те испарились, что бусинки утренней росы со стебля травинки. Если не считать легкой усталости от недосыпа, витающей рядом, казалось, что прошлой ночью как будто ничего и не было. К вечеру, однако, ощущение жути вернулось. С заходом солнца ему начало казаться, что в пустых комнатах слышны чьи-то шаги, а в их доме, безупречно чистом, витает запах сырой земли и гниющих волос. С каждым часом становись всё страшнее. В какое-то мгновение он подумал, не попросить ли о помощи брата. Тандерлейн не стал бы возражать… мог бы, конечно, потом долго подтрунивать, но с радостью согласился бы поспать вместе, только попроси. Он и раньше этого не чурался, когда темнота слишком пугала маленького Рамбла. “Мне просто приснился кошмар”, — пегасёнок одёрнул себя. Он уже жеребец, почти взрослый. Темноты и кошмаров боятся только жеребята. Он пожелал брату спокойной ночи и пошёл к себе в спальню. Рамбл прикрыл дверь и осмотрел замок. Тот появился недавно: однажды, ещё летом, Тандерлейн установил его без спроса и потом объяснил, что Рамбл достиг возраста, когда ему может понадобиться уединиться. Тогда Рамбл его не понял — теперь же, вспоминая взгляд, которым наградила его Эппл Блум, и её стройный грациозный силуэт, бегущий по осенней траве, он о кое-чём догадывался. Но замком не отгородишься от кошмаром. Рамбл захлопнул дверь, но запираться не стал. Затем выключил свет и неподвижно замер во тьме. Ничего не изменилось. Всё, что было в комнате, осталось абсолютно таким же, как при свете. Им-то ничего, конечно, только его головушке существует разница между “темно” и “светло”. А всему остальному, всему осязаемому и настоящему, на это по барабану. Он стоял в темноте и дышал, пока сердце не прекратило стучать как бешеное. Затем, через какое-то время, шагнул к кровати и забрался под одеяло. То было особо плотное.* * *
Рамблу приснилось, что в комнате кто-то шумит. Он очнулся и на секунду, охваченный паникой, даже забыл, почему лёг с выключенным светом. Он успокоил сбившееся дыхание. Вдохнул, выдохнул — как в полёте. Под толстым одеялом было тепло и спокойно. Хоть это и лишь кусок материи, оно было словно несокрушимый щит против тьмы и всего, что она скрывала. Там могло притаиться что угодно, но покуда он под одеялом, бояться нечего. Рамбл перевернулся на другой бок. Копыто зацепилось за что-то под одеялом; нитка, наверное, за скол в роговице. Он потянул на себя — нитка оторвалась со звуком, будто от выдернутого волоса — и устроился поудобнее. В комнату проникало достаточно света уличных фонарей, чтобы были видны очертания предметов. По-прежнему пусто. Не то чтобы он ждал чего-то, но хоть можно вздохнуть с облегчением. Только коридор в дверном проёме чернел непроглядной тьмой. Рамбл опустил веки, и постепенно его сморил сон.