Следуя донесениям

Отец любил готовить уху. Видеть Виктора Ивановича на кухне было привычней, нежели Марию Тимофеевну. Мать готовила скверно и долго, единственное, что у неё вкусно получалось – овсяная каша. Зато женщина была прекрасным помощником, когда требовалось подать половник или завязать мужу фартук. Вот и сейчас приготовив кастрюлю, Мария Тимофеевна села на стул, поглядывая на лук и морковь – быть может, почистить? Но словно прочтя мысли, Виктор Иванович покачал указательным пальцем. Анна улыбнулась, оторвавшись на мгновение от книги. В теплом доме ей почему-то было зябко. Она согревалась странным пледом, взявшимся не пойми откуда. Куталась в него с ногами, но никак не могла согреться. Виктор Иванович опустил рыбу в кастрюлю и принялся за овощи. Он нарезал картофель ровными кубиками, лук – кольцами. – Анна, – позвал отец, и дочь подошла. В мужской руке блеснул нож – аккуратный, острый. Миронов вложил в её ладонь и посмотрел в глаза. – Порежь морковку. Анна мелко нарезала, вслушиваясь в разговор родителей. Отец рассказывал об отличиях немецких танков от советских, Мария Тимофеевна со знанием дела заявила, что если зениток будет мало или их уничтожат штурмовики, то дивизии придёт конец. Нож соскочил и порезал палец. Капля крови упала на доску. – Кончено! Дочь обернулась на вскрик побелевшей матери. – Анна! Виктор Иванович тряхнул ее, и она клацнула зубами. – Анна! Взгляд опустился на залитые кровью, дрожащие руки, на подол некогда серого платья, а теперь – темно-красного. – Анна! Тускнели лица родителей, голос отца слабел, и она уже не чувствовала крепких рук на своих плечах. Ей было холодно, болела поясница. Откуда-то доносилось жужжание. Анна проснулась. Ей часто снились кошмары – реалистичная, яркая смерть отца, словно она была с ним на передовой. Она видела стрелявших в него немцев, знала, куда его ранили, смотрела, как, умирая, его взгляд застыл на небе. И хоть похоронка так и не пришла, и числился Миронов среди пропавших, Анна знала правду. С ужасом она проснулась, когда погиб дядя, известие о смерти которого пришло лишь через месяц. Она знала, как убили мать. Были ли это обычные кошмары или что-то большее? Анна вздрогнула и огляделась. Нина спала, повернувшись спиной, и ветер щекотал растрепавшиеся грязные волосы. Немцы торопливо складывались. Танки с машинами были уже заправлены и готовы для следующего рывка. Бутылка с водой наполовину опустела, Анна подняла голову и поднесла горлышко ко рту, как заметила в небе чёрные точки, стремительно приближавшиеся. Она встала. Точки, напомнившие мелких птиц, приближались и увеличивались. Шум моторов разбудил Нежинскую. Сморщившись, она захотела выругаться, как над ней пронеслись три советские эскадрильи. Нина подскочила на ноги, глазами провожая самолеты. Двенадцать штурмовиков синхронно выполнили разворот и нанесли удары. Земля задрожала, по ногам пошла вибрация. Вдалеке поднялись клубы пыли. Полыхнул огонь. Послышались крики. – Ложись! Двенадцать пикирующих бомбардировщиков вторили штурмовикам, уничтожая танки, машины и оставшиеся зенитки. Вся дивизия была как на ладони. Немцы в панике бежали. Земля взрывалась. Стонала техника. Падали деревья. Душераздирающие крики разрезали густой воздух. Одна из бомб угодила в грузовик с ранеными, которых вчера перевязывала Анна. Все вокруг грохотало, разрывалось от снарядов. Самолеты растянулись по всему флангу, методичными бомбардировочно-штурмовыми ударами они не оставляли шанса на спасение. Позади взорвалась бронемашина, пожар перебросился на другую. Удар пришёлся поблизости и в ушах заложило. Нина что-то прокричала, дернула за руку, и они побежали, а через несколько секунд береза разлетелась в щепки. Они бежали мимо горевшей бронетехники, обезображенных огнём людей. Бум. Бум. Беспрерывный грохот. А над головой родные самолеты. Спасались солдаты, прятались медсестры и раненые. Дивизия погибала. Анна зажмурилась, пригибаясь к земле. Она не надеялась выжить в этой мясорубке. Бомбы падали со всех сторон. Она вдруг вспомнила про Райхенбаха – он тоже прячется, сравнявшись с землёй или уже мертв? Но вдруг звук подбитого штурмовика заставил вскинуть голову. В небе теперь вместо трёх было шесть эскадрилей. Подбитый Ил-2 летел вниз, оставляя за собой чёрный след. – Люфтваффе, – прошептала Анна, и Нежинская подняла голову. Немецкая авиация нагрянула в тот момент, когда немцам было впору начинать молиться. Эскадрильи схлестнулись. Советские истребители прикрывали штурмовиков. Люфтваффе с ожесточением обороняли дивизию, маневрируя между Ил-2 и Пе-2. Численное превосходство было за немцами, они словно знали, что летят на подкрепление и впереди их ждёт беспощадный бой. Сейчас они были единственной надеждой сухопутных войск выжить и прорваться к Днепру. Небо потемнело. Самолеты кружили, гудели, падали, загорались, но ни одна из сторон не сдавала позиций. У советской авиации был прямой приказ уничтожить остатки Второй танковой дивизии СС, у люфтваффе – сберечь любой ценой. Они маневрировали и сбивали друг друга. Анна на мгновение опустила глаза и увидела сквозь дым Райхенбаха. Он стоял, заложив за спину руки, и смотрел в небо. По его лицу невозможно было понять, о чем он думал. Слегка нахмурившись, он достал из внутреннего кармана куртки сигареты и закурил, продолжая изучать воздушный бой. Ей на секунду показалось, что вся его поза говорит о нетерпении, будто для него удивительно, почему советские самолеты все ещё в небе. Делая очередную затяжку, бригадефюрер переместил взгляд на уцелевшую технику. Анна увидела линию танков, нетронутых бомбами и огнём, и снова посмотрела на Райхенбаха. Их взгляды встретились. По его губам скользнула улыбка, вытащив изо рта сигарету, он коснулся двумя пальцами фуражки и склонил голову в знак приветствия. – Да он издевается! – прошипела Анна, как только отвернулась. – Кто? – Нина подняла лицо и сдула с лица волосы. Анна кивнула в сторону бригадефюрера. Теперь уже он полностью отвернулся и сосредоточился на сражении. Медленно выпуская сигаретный дым, немец усмехнулся собственным мыслям. – Все ещё считаешь, что ему надо на передовую? – Я считаю, – заговорила Нежинская и тут же смолкла, прерванная ревом сбитого самолёта. Пе-2 встретился с землёй через считанные секунды и загорелся. – Я считаю, – продолжила она, – что у него отсутствует инстинкт самосохранения. Анна вновь обратила взор на Райхенбаха. Единственный, кто не бежал и не прятался, он непроизвольно приковывал к себе заинтересованные взгляды. Именно в этот момент, когда его фигура возвышалась над пепелищем, Анна поняла, что он доведёт свою дивизию до Днепра чего бы ему это ни стоило. Он был уверен в своих силах и такая уверенность в победе не могла ни завораживать. Нет, это не было «глухим заблуждением», о котором он вчера говорил, когда Анна попыталась уличить его в ошибочности суждений. Он зажал в зубах сигарету, следя за сбитым немецким истребителем. Бой за воздушное господство не прекращался. Анне было сложно сказать на чьей стороне теперь преимущество. Самолётов значительно поубавилось, обстрелы дивизии прекратились. Снаряды разрывали небо. – Хоть бы пригнулся ради приличия, – проворчала Нежинская. Райхенбах затушил сигарету каблуком сапога и вернулся к созерцанию боя. Анна поколебалась и села. Палить по ним давно перестали, оставалось ждать, кто одержит победу. – Как ты? Нина не рискнула сесть, обвела взглядом горящую технику и стряхнула с груди землю. – Жива. Что у тебя там? Анна разжала руки и они обе ахнули. – Как это ты не сберегла плед? Пей. Она и сама не знала, как бутылка осталась в руках. Настоящее чудо. Они по очереди отпили, продолжая всматриваться в небо. – Признаем, их истребители появились вовремя. Анна кивнула, глядя на бригадефюрера. Неосознанно её взгляд постоянно к нему возвращался. Ей хотелось знать, о чем он думал и что собирался предпринять. Земля сотряслась от очередного разбившегося самолёта. Райхенбах проследил за траекторией падения и кого-то подозвал. Буквально через минуту, отряхиваясь, подбежал штурмбаннфюрер. Выслушав приказ, тот скрылся. – Мы пробежали половину лагеря? – Видимо, да. Не думаю, что командный состав расположился в хвосте неподалёку от госпиталя, – усмехнулась Нина. – Наши хорошо поработали. – Они отступают, – тихо ответила Анна, и Нежинская вскинула голову. Действительно, советские эскадрильи, потеряв больше половины самолётов, разворачивались. Несмотря на возможность пуститься в погоню, люфтваффе остались прикрывать дивизию. Как только советские самолеты исчезли, выглянули немцы. Многих ранило и кто-то не мог идти. Они лежали, истекали кровью и звали сестёр. С техникой дело обстояло не лучше – какие-то танки и машины оказались полностью уничтожены, другие догорали, третьи – искорёжены. Из своих укрытий показались офицеры. Не теряя времени, они начали отдавать распоряжения. Заводили танки, садились по машинам. Тяжелораненых не грузили. – Они их оставляют. Нина хмыкнула. – Зачем они им? Никакого толка. Присмотрись, большинство умрет в дороге. – После такого налёта немцы не будут делать остановок. Они встали и осмотрелись. Некогда многотысячная дивизия, наводящая страх как на мирное население, так и на Красную Армию, на данный момент насчитывала тысяч восемь солдат. Бои за Харьков истощили «Дас Райх», поражение на реке Миус и последовавшие отступления измучили. Райхенбах принял на себя командование в тяжелые дни, когда больше всего Вторая танковая дивизия нуждалась в соединении с другой. – Куда ты? Нина не обернулась, а наоборот ускорилась. Подбежала к мертвому немцу, перевернула на спину и сняла «сухарку» с фляжкой. – Ему больше не понадобится, – сказала она и высыпала содержимое. Анна глотнула из фляжки, глядя на консервы, сигареты, миску для еды, ложку, вилку, перочинный ножик. Полтора часа назад они чуть не погибли, а сейчас обзавелись настоящим богатством. – Нина! – Не только тебе быть добытчиком. Они съели сухари. Анна доедала, пока Нина укладывала вещи. Нежинская огляделась, сощурилась и скользнула в перевёрнутую машину. – Что ты делаешь? В ответ Анна услышала возню. Она опустилась и просунула голову в окно. Нина ползла с чем-то в руках. – Возьми. Куртка! Тёплая, большая куртка. Нежинская вылезла и подошла к немцу, чья сумка теперь принадлежала им. Она скинула туфли, натянула найденные шерстяные носки и сняла с него сапоги. – Нужно найти ещё одну куртку и сапоги, – сказала она и посмотрела по сторонам. – Пошли. Анна кивнула, хоть ей и не нравилась идея стаскивать с мертвого немца обувь, но она так замёрзла за последние дни...на ней не было ничего, кроме платья и туфель. Найти сапоги не составило труда, правда, на четыре размера больше и маленькая ножка Анны так и норовила вылететь. Кожа сотрется в кровь через несколько часов такой ходьбы, однако, идти в туфлях поздней осенью было в разы хуже. – Я возьму себе, ты совсем в ней утонешь, – сказала Нина, отряхивая вторую куртку. Нежинская убрала «сухарку» и застегнулась на все пуговицы. – Спрячемся в лесу, в такой суматохе они не заметят нашего исчезновения. Будем держаться дороги. Анна кивнула и проводила глазами проехавшую машину. Пехота строилась. Дивизия выдвигалась. Женщины свернули в противоположную сторону и поспешили к лесу. Вчера перед сном они продумали план, а внезапное появление самолётов оттянуло побег. Они оббежали танки и скрылись за грузовиками. Нужно было пробежать поле, отделявшее их от леса, а перед этим умудриться пройти незамеченными. Нежинская думала перекатиться за куст, как их окликнула медсестра, та самая, с которой они ехали. – Проклятье! – прошипела Нина и резко развернулась, сжав в кулаке нож. Женщина округлила глаза, поджала губы и огляделась, явно недовольная видом советских пленных в немецкой форме. Нежинская провела пальцами по лезвию – можно было легко убить её, но не пройдёт и тридцати секунд, как немцы заметят и расстреляют их. Зная о нерасторопности Мироновой, нечего было и говорить о таком раскладе. Секунды показались вечностью, прежде чем медсестра затараторила, показывая рукой на грузовик с новыми ранеными. Она махнула им и развернулась. Нина выругалась. – Что нам делать? К тому времени их заметили другие. Несколько солдат отделились от толпы и направились к ним. Немка повернулась на крики мужчин и пошла навстречу. Тыча пальцами в девушек, они решали вопрос об их судьбе. Те, кто оставались прикрывать отход дивизии, настаивали, чтобы женщин отдали им. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не подоспел гауптштурмфюрер. Именно он отдал приказ сопроводить пленниц к раненым. Попытка побега провалилась. У них не отняли одежду, в отличие от «сухарки». Проверив содержимое сумки и карманов курток, обеих запихнули в грузовик. Они снова были в дороге. Анна видела, как основная часть немцев шла пешком. Их миновала такая участь только потому, что они оказывали первую помощь пострадавшим. – У нас была такая возможность! – Будет другая. Нина зло вскинула голову. – Ты, видно, не понимаешь. Нас скорее прикончат, чем выпадет второй шанс. Анна выпустила из рук бинты и обняла. – Мы что-нибудь придумаем. Мы живы. Мы вместе. Нежинская недоверчиво приобняла в ответ и зашептала: – Ещё раз скажешь подобную ерунду про «живы» и «вместе», и я съем часть твоего пайка, поняла? Анна улыбнулась и отстранилась. – Только если ты пообещаешь не вешать нос. Она щелкнула ей по носу, и Нина недовольно скривилась. Дивизия беспрерывно двигалась. Весь день они провели в пути. Ближе к вечеру медсестра угостила их консервами и дала фляжку с водой. – Как думаешь, долго нам? – поинтересовалась Нежинская, подкрепившись. – Едем с самого утра. Солнце село. – Я хочу спать, – зевнула Нина и положила голову на колени Анны. Анна сама хотела спать. Целый день в дороге утомил, она видела растянувшуюся линию солдат, когда-то ровного строя. Веки налились свинцом, и глаза закрылись. Она проснулась на рассвете, разбуженная стоном раненого, перевязку которому делала Нина. И снова они провели день в дороге, сделав небольшой привал в полдень. Лишь к вечеру, в сумерках, Анна увидела вдалеке правый берег Днепра. С потерями, но дивизия дошла. Нина спрыгнула на землю, Анна зашаркала в сапогах. Линия обороны простиралась на километры. Кругом землянки, дзоты, палатки. Бессметное количество немцев. Анна нащупала руку Нины и сплела пальцы. – А ведь вчера мы могли сбежать, – сказала Нежинская. – Не могли. Из грузовиков вылезали медсестры и сбивались в кучу. К ним подошла женщина и куда-то повела. – Пошли за ними. Они шли на расстоянии и вывернули к реке. На этой части не было мужчин, женщины стирали одежду и подняли головы на приход. Одна из медсестёр опустила пальцы в воду и отскочила. Нежинская усмехнулась и скинула куртку. – Уверена? – Предлагаешь ходить грязной? Под ошарашенные взгляды она сняла платье и нырнула. Ей кинули кусок мыла, по всей видимости, приняв за одну из своих. Анна последовала примеру. От ледяной воды застучали зубы, не слушались пальцы. Немки переглянулись, однако лишь немногие рискнули войти в реку. Через пять минут они уже наскоро вытирались, дрожа всем телом. Медсестра, с которой они ехали два дня, положила перед ними два комплекта мужской одежды. – Платья постираем, не пропадать же добру, – озвучила общие мысли Нежинская. Они управились быстро. Медсестры старались не смотреть на них. Правда, когда их всех привели к землянкам, немки разделились на группы. Катрина, как позже узнала Анна имя той медсестры, кивнула им и зашла в землянку ещё с пятью девушками. – Мы что же, будем жить с ними? – Ты сама говорила – нехватка сестёр. В землянке было сухо и тепло. Катрина, как главная, выделила одну из нар, куда девушки сразу залезли. Они накрылись куртками и наблюдали из своего укрытия за немками. Прошло около двух часов, когда в землянку спустился солдат и, выяснив, где советские медсестры, велел выйти той, которую зовут Анна. – Нет! – шикнула Нежинская, но Анна только мотнула головой и слезла с нар. Её вытолкали наружу и повели вдоль землянок к блиндажу. Она не хотела думать к кому и зачем её ведут. Спрятав руки в карманы, она старалась не смотреть по сторонам, дабы не привлекать лишнее внимание. Наконец, солдат остановился возле блиндажа, отрапортовал и их пропустили. При виде неё Райхенбах вышел из-за стола и галантно поклонился. – Анна Викторовна, доброй ночи. – Он кивком отпустил солдата, а затем указал на скамью. – Прошу. Анна медленно подошла и с беспокойством села. – Позвольте. – Он помог снять верхнюю одежду. – Как вы добрались? – Смеётесь? Райхенбах хмыкнул и сел напротив. – Видите ли, война лишила меня привычного общества. – Сожалею. – Так как вы единственная женщина, младше сорока и не побывавшая в койках моих солдат, я посчитал возможным пригласить вас за свой стол. Анна со злостью почувствовала, как вспыхнули щеки, и поджала губы. Бригадефюрер подался вперёд, сцепил пальцы и с ухмылкой оглядел девушку. – Вы раздели моего солдата. – Мертвым не нужна одежда. Он издал тихий смешок. – Должен заметить, вам к лицу немецкая форма. Я могу распорядиться и вам выдадут униформу медсестры. – Это ни к чему. – Предпочитаете закатывать рукава и носить штаны на десять размеров больше? К чему этот надутый патриотизм, когда на вас уже форма солдата СС? – Райхенбах взял нож и отрезал кусок сочного мяса. – Попробуйте. Приготовлено недурно. – Взгляд темных глаз остановился на лице. – Скажете, что не голодны? Консервы из сумки эсэсовца нравятся больше? – Чего вы хотите? – Вы напряжены, – усмехнулся Райхенбах. – Думаешь, я собираюсь выведать секретную информацию о планах вашей армии? Ты ничего не знаешь, по крайней мере, то, что было бы мне интересно. – Вы всегда уверены в своих силах? – Мне казалось, разрабатывая операции, медсестёр не приглашают или постойте, Анна Викторовна, – он вдруг приподнял вилку, замер на секунду, – даже кухарка должна уметь управлять государством? – тонкие губы исказила очередная насмешка. – Ешьте. Смелее. Анна не шелохнулась, продолжив сидеть прямо, вытянувшись как струна. – Как вам угодно, – бригадефюрер пожал плечами, – я не сторонник насилия над женщинами, даже когда они валятся в обморок от голода и все равно отказываются есть. Анна решила, что ослышалась. – Против насилия и устраиваете карательные операции? Убиваете мирное население, сжигаете дома. Райхенбах прислонился к стене. В тусклом свете его чёрные глаза пугали, она не выдержала и отвела взгляд. – Война – это всегда потери и приказы, которым нужно неукоснительно следовать. В ней проснулось желание поддеть его: – Всегда делаете то, что вам говорят? Уголки губ чуть дрогнули в улыбке, а глаза прищурились. – Я всегда, – подчеркнул он, – выполняю приказы. Если каждый будет делать то, что захочет, победы никогда не одержать. – Вы верите в свою победу? – Я верю в победу государства на службе которого нахожусь. – Он помолчал, оглядывая её. – Так как давно вы на фронте? – Зачем вы меня позвали? – Поговорить. – О чем? – О чем, по-вашему, могут говорить мужчина и молодая, – он запнулся, смерив взглядом, – девушка? Анна промолчала. В другой ситуации, в параллельном мире, где они не были бы врагами, она сочла бы его голос приятным. Ей пришлось признать, что её завораживало титаническое спокойствие, исходившее от него. – Отбивали Харьков? Его упрямство разговорить удивляло или это было безразличие к чужим чувствам? – Да. Приехали к нам из Италии? Бригадефюрер приподнял бровь, губы вытянулись в улыбке. – Кто вам сказал? – Слухами земля полнится. Он приблизился, с интересом разглядывая лицо, отчего краска залила щёки, и Анна потупилась. – Чего вы боитесь? – мягко спросил немец и пробежал взглядом по шее, плечам, рукам. – Боитесь получить похоронку на мужа? – У меня нет мужа. – Тогда кого-то из родственников? – Мой отец погиб под Москвой, – глухо ответила Анна. – Мать? – Расстреляли за пособничество партизанам. Он ничего не ответил, и она подняла голову. Райхенбах поглаживал подбородок и задумчиво смотрел. Анна решила, что если он захочет принести свои соболезнования, то это остывшее мясо угодит ему прямо в холёное, сытое лицо. – У вас никого не осталось? – Никого, кроме Нины. – Нины? Анна и сама удивилась. Так просто и честно она призналась в сокровенном. За эти дни Нежинская стала ей дороже всех на свете, на двоих они делили хлеб, воду, плед. Их страхи и надежды были так похожи, словно они смотрели в одно зеркало. – Нас вместе захватили. – Ах, эта та девушка, которая была с вами при обстреле? Тоже медсестра и надо полагать весьма способная, раз её оставили. Анна вновь не ответила, на что Райхенбах хмыкнул. – Так сколько вы на фронте? Вас ещё может удивить человеческая жестокость и напугать мучительная смерть. – Вы наблюдали за мной? – Порой смотреть в небо было утомительно. Не с начала войны, как ваша подруга? Анна удивилась. Нина действительно была на фронте с лета 1941г. Отсюда и хладнокровие, и большой опыт сестринского дела. – С января этого года. Он кивнул. – Вы можете спросить что-то у меня. Анна открыта рот, чтобы сказать, как он ей неинтересен, но зацепилась взглядом за Рыцарский крест. – За что вас наградили? – Балканская кампания. – Я думала, вы были все время в Италии. – В самый решающий момент, увы, я там не был. Я покинул Италию в конце июня. Фюрер посчитал, что ситуация здесь куда сложнее. Райхенбах ухмыльнулся, заметив, с каким вниманием его слушают. Анна хотела задать вопрос, как в дверь постучали. Бригадефюреру принесли бумаги. Он что-то сказал и посмотрел на Анну. – Прошу простить, Анна Викторовна. Вынужден прервать нашу приятную беседу. Продолжим в другой раз. – Засим он отдал приказ офицеру, забрал листы и вышел из-за стола.