Следуя донесениям

Прошло четыре дня с их последнего разговора. Той ночью Анна видела Райхенбаха в последний раз. С тревогой она ждала следующего вечера, и когда солнце скрылось за горизонтом, она сидела, затаив дыхание, и вздрагивала от каждого звука. Было непонятно, что её так пугало – встреча с ним или его контроль над ситуацией? Она совершенно не знала этого человека и не понимала, чего от него ждать, и эта неизвестность страшила. Но за ней не пришли, не пришли и на следующий вечер, и последующий. Заканчивался очередной длинный, пасмурный день. В животе было пусто. Закусив губу, Анна сидела, склонившись над одеждой, и втыкала иголку с ниткой. – Что ты делаешь? – Ушиваю штаны, не видно? – Честно, шьёшь ты так же, как зашиваешь раны. – Не правда, мои швы всегда ровные! Это ты зашиваешь, будто до войны была мясником. Нежинская спустила ноги на пол. – Тогда мне нечего удивляться, ведь всему тебя научила я. – Перед отправкой на фронт я окончила курсы, – напомнила Анна, одарив Нину сердитым взглядом. Та достала из заначки сухари и захрустела, снова прислонившись спиной к стене. Немки сидели полукругом и что-то бурно обсуждали. Они почти не замечали их, лишь делились едой ровно столько, сколько хватало не умереть с голода, но благодаря Нежинской у них вот уже второй вечер подряд имелось что пожевать. Анна старалась не думать, каким способом Нина добывала эти крохи. – Держи, – она протянула ей сухарь, – тебе ещё мои штаны штопать. – Хочешь об этом поговорить? – аккуратно спросила Анна, беря еду. – Нет, – отрезала Нежинская и на время воцарилась тишина, прерываемая монотонным хрустом с двух сторон. Анна уколола палец и отдёрнула руку. – Как продвигается? – Долго будешь подшучивать? Нежинская отряхнула руки и подсела. – Ты так и не рассказала. – Анна склонилась над штаниной. – Что между вами? – Он хотел поговорить. – Это я слышала. – Нина приблизилась и сжала руку Анны. – Не забывай, кто он. Он убьёт тебя, как только ты станешь бесполезна. – Я всегда помню. – Она помолчала и тихо спросила: – Нина? – Да? – Для нас все кончено? – Кончено будет, когда твой труп даже не потрудятся закопать. – Ты видела хотя бы одного, кому удалось сбежать из немецкого плена? – Нет. Но я слышала о таких. Анна вскинула голову и с надеждой посмотрела. – Правда? – Да. Пообещай мне... – Все, что угодно! – Никогда не соглашайся, пока не узнаешь, что тебе предлагают, – в раздражении ответила Нежинская. – Если тебе...– её голос дрогнул, – если тебе удастся выжить...ты будешь помнить меня... У Анны увлажнились глаза. Она потянулась, чтобы обнять, но вспомнила о неприятии Ниной всех этих нежностей. – Даю слово. – Спасибо. – А ты...будешь меня помнить? – Тебя попробуй забудь, – хмыкнула Нежинская. – И принесла же его к нам нелегкая. – Он пока не успел себя проявить. – Он оборонял реку Миус. – И мы все равно взяли этот рубеж. – Какой ценой... я не спала два дня – не отходила от раненых. – Казалось, ещё чуть-чуть и я сойду с ума, – продолжила Анна, и Нина согласно кивнула. – А помнишь... – Да... Их взгляды встретились, и Анна, поколебавшись, обняла Нежинскую, а та положила голову ей на плечо. В землянку зашёл солдат, и девушки сжались. Немки обернулись, Катрина что-то сказала и вернулась к разговору. Нину забрали в очередной раз. Анна шила, не отвлекаясь ни на что вокруг. Она всегда дожидалась её, как-то просидела до семи утра, не сомкнув глаз. Вот и сейчас уже давно все спали, и она лежала с закрытыми глазами, укрывшись курткой. В землянке было так тихо, даже неуютно. Этой ночью почти не стреляли. Нежинская вернулась под утро, и Анна сразу подскочила. Как обычно, Нина оттолкнула её и залезла под куртку, свернулась калачиком. Когда же Анна попыталась погладить по плечу, та дернулась и послала её к чёрту. Анна покинула землянку, не в силах там находиться. Она никак не могла помочь Нине или же облегчить её страдания. Да и что она могла сделать? Сказать «все хорошо» или «все будет хорошо»? «Мы вместе, мы живы» – совсем не то, что хотела слышать Нина, да и хотела ли она сейчас что-то слушать? Начинался рассвет. Ледяной октябрьский ветер трепал выбившиеся пряди. Распустив по дороге волосы, Анна заплетала их в косу. Немцы не обращали на неё внимания, разве что только единожды кто-то свистнул вслед. Она уже не боялась ходить одна, все, кто были в радиусе нескольких сот метров, знали её и почему-то не трогали, тогда как Нину задирал каждый, пока один из штурмбаннфюреров не приметил для себя. Сейчас же и подавно всем было не до неё. Анна поежилась от холода и спустилась к берегу. Это было единственное уединённое место, которое она открыла для себя на второй день пребывания. В первый раз она забрела сюда случайно, петляя между землянками. Небольшой выступ, сокрытый деревьями. Она раздвинула руками ветви и замерла. У воды, к ней спиной, на её любимом месте стоял бригадефюрер. Спутать было невозможно. Он стоял ровно, с офицерской выправкой, и оглядывал Днепр. Вдали послышались одинокие выстрелы, а он лишь задумчиво сделал очередную затяжку. Анна ступила назад, прикидывая свои возможности покинуть территорию незамеченной, как Райхенбах произнёс: – Анна Викторовна. Вот так двумя словами была пресечена попытка к бегству. Нехотя пришлось выйти из своего укрытия. Деревья скрыли их от посторонних глаз, будто отделив от мира, погрязшего в жестокости и крови. – Как вы догадались? Анна услышала, как он усмехнулся. Стараясь не издать лишнего звука, она подошла ближе, но не вровень. – А хорошо вот так прогуляться спозаранку, не правда ли? – неожиданно мягко поинтересовался он. – Сейчас, полагаю, половина пятого. Я обычно просыпаюсь в это время. Возраст, – с улыбкой пояснил он и впервые бросил на неё взгляд. – А вы-то что? У молодых обычно в это время самый сладкий сон. По большей части ей всегда казалось, что он насмехался над ней или специально вёл себя так, будто никакой войны нет. Всего-то немецкий офицер стоит на правом берегу Днепра и любуется природными красотами суверенного государства. – Мне тоже не спится. – Тяжело уснуть рядом с врагом. Приходится постоянно быть начеку, – рассуждал он. – Некоторые наши медсестры свирепее солдат. Медсестры действительно держались отстранённо и надменно, но Анна с Ниной и не думали любезничать, поэтому вынужденное военное положение в землянке, к счастью, устраивало всех. – Мы никогда здесь с вами не встречались, – зачем-то нарушила тишину Анна, хотя и не чувствовала неловкости из-за возникшего между ними молчания. Его взгляд переместился с водной глади на неё. – А вы хотели? За дни, которые они не виделись, Анна решила, что его назначили командовать другой дивизией, потому что куда бы её не направили за это время, они ни разу не пересеклись, тогда как даже во время бомбардировки им каким-то образом удалось встретиться. – Я только удивлена – из всех мест вы выбрали это. Он затушил сигарету носком высокого сапога. – Отсюда хорошо видно наши огневые точки. – Райхенбах замолчал, и Анна проследила за его взглядом – немцы ожидали в любой момент нового форсирования реки. – Упрямство – поразительная вещь. У Германии, увы, нет такого неиссякаемого живого ресурса и нам приходится считать каждого солдата. Видите, я был даже вынужден обратиться за помощью к советским медсёстрам. – Догадываюсь, чего вам это стоило. – Вас кормят? – Вас это волнует? – удивленно спросила она. – Когда человек голоден, он слаб и не в состоянии нормально выполнять работу. Сегодня мы выступаем, впереди нас ждут кровопролитные бои. Сотни раненых. – Выступаем? Но разве вы не дошли, куда хотели? К чему был тогда рывок? – Рывок...мы шли три дня, – вздохнул бригадефюрер. – На утро второго нас хорошенько потрепало и это с учётом, что дивизия снялась раньше положенного из-за донесений разведки. У меня приказ выдвинуться на подкрепление. Дивизию укомплектовали. Анна обошла его и встала напротив. – Почему вы со мной делитесь? Райхенбах скользнул по ней взглядом и достал портсигар. – Не курю. – В самом деле? На войне все курят. Как хотите. – Он убрал обратно. – Вы пытались сбежать. – Нет, – соврала она. – Я не спрашивал. Знаете, даже если бы вам удалось сбежать и набрести на своих, вас бы расстреляли. – Он повернулся к ней с небрежной улыбкой. – Вы были в немецком плену и смогли выжить. Значит, вы предали родину. – Нет, я... – Разумеется. Мы с вами знаем, что все ночи со мной вы до утра по памяти пересказывали труды Маркса и Энгельса, а также письма Ленина, но, боюсь, вам не поверят. – Я спала с вами всего два раза. Райхенбах хрипло рассмеялся, и только тогда Анна поняла всю двойственность фразы. – Вы поняли меня, – вспыхнула она. – Но ведь это можно легко исправить. Анна побледнела. Райхенбах снова засмеялся. – Так правда, что о вас говорят. Он перестал смеяться и с интересом прищурился. – И что обо мне говорят? – А вы не знаете? – Готов послушать, тем более, моему самолюбию льстит то рвение, с которым вы собирали обо мне слухи. – Называют чудовищем, – у Анны крутилось на языке другое слово, но она посчитала его чересчур резким. – Вы согласны? – Вам интересно мое мнение? – Мне интересно, насколько вы подвержены чужому. – Важно, что скажете вы, а не я. Бригадефюрер оказался рядом, и Анна сделала шаг назад, что не осталось незамеченным. – Важно понимать, какой смысл вы вкладываете в это слово. – Здесь нет двойного смысла. Его губы дрогнули в насмешке, он провёл пальцем вдоль её подбородка, отчего все тело словно сковало льдом. – Двойной смысл есть во всем. Взять хотя бы нас с вами. Ради чего вы воюете? Только не говорите про мирное небо над головой, – быстро добавил он, заметив, с какой решительностью Анна захотела дать ответ. – Ради своей страны, своих детей. – Они у вас есть? – Будут. И они будут свободными, будут жить на своей земле. Если выживу, – добавила Анна. Он поморщился. – Боже, свобода, земля... В вас говорит дочь крестьянина. Как это... – Наивно? – перебила она. – Предсказуемо, – ответил немец и отстранился. – Может быть. – Он приподнял бровь, ожидая объяснения. – Вот только почему вы назвали меня крестьянской дочерью? На секунду в глазах загорелось любопытство. – Лавочника? Или я говорю с дочерью разоренного купца I гильдии? – По-вашему, я не могу быть дочерью дворянина? – Анна весело улыбнулась. – Дворянина? – бригадефюрер пристально её оглядел. – Чушь. В вас нет ни грамма от барышни. – Знавали много барышень? Он промолчал, продолжая всматриваться в черты лица, словно увидел Анну впервые. Она усмехнулась, довольная его сомнением. – Ваш отец не принадлежал к высшему сословию. Анна лишь пожала плечами. – Вы правы, но он принял революцию душой и сердцем. – Мало того, принял, так сумел выжить. – Родину не выбирают. – Очень высокопарно. Кто вас надоумил или так вопит молодость, ma chère? – Вы бы предали родину? Уголки губ приподнялись в насмешке. – Должен заметить, что в палитре красок помимо белого и чёрного существуют другие цвета. – Добро всегда будет добром, а зло носит исключительно негативный оттенок. Здесь нет двойных смыслов. Он смотрел на неё очень внимательно, словно хотел понять, действительно ли она верит в сказанное. – Заметил, от голода у человека мутнеет рассудок. Полагаю, границы добра и зла устанавливаете вы сами? Анна нахмурилась. Она понимала, что её попытки переубедить его окажутся тщетными, и желание спорить пропало, однако не попытаться оставить за собой последнее слово, не могла. – Что для вас война? – Я должен выбрать из белого и чёрного? – Предали бы Германию, оказавшись в плену? – Что вы понимаете под предательством? Ношение вражеской формы? Анна покраснела против воли, но продолжила смотреть в лицо. – Сотрудничество. – Стало быть, вы предательница. – Нет, я... – Да. Вы сотрудничаете со мной. Я оставил вас в живых, и взамен вы спасаете моих людей. Едите наш хлеб, носите нашу одежду. – Разговор принял другой оборот. – Если вы попадёте к своим, то они не станут разбираться с каким стыдом и волнением, превозмогая внутреннюю борьбу, вы съели первый немецкий завтрак. – Он сократил между ними расстояние. – Я окрасил вас в чёрный цвет по вашей логике. – Его тяжелый взгляд прожигал насквозь. – Я же не вижу ничего дурного в спасении собственной жизни. Она у нас одна, Анна Викторовна. Если вы можете выжить, спасая немцев, почему нет? В конце концов, вы не раскрыли стратегических замыслов Красной Армии и не убили ни одного советского солдата. – Вы оправдываете предательство, – еле слышно отозвалась Анна. – Я оправдываю ваше сотрудничество. Женщина не создана для войны. Хранительница очага, муза, мать... Вам пришлось защищать свой дом, видеть смерть. Вы напуганы. Подул ветер, и Анна вздрогнула от холода или от его неожиданного прикосновения к пальцам? Она почувствовала гладкую кожу его перчатки. Райхенбах склонился и прильнул тёплыми, сухими губами к её замёрзшей руке. – Анна Викторовна, – сказал он на прощанье, выпрямившись, и улыбка искривила губы. Она медленно кивнула и проводила взглядом его подтянутую фигуру, следя за каждым движением, пока он не скрылся за деревьями. В полдень Вторая танковая дивизия СС выдвинулась на подкрепление.