Следуя донесениям

Самолёт приземлился глубокой ночью, шасси грубо коснулись земли и всех сильно тряхнуло. Он притворился, будто проснулся: недовольно поморщился и размял руки. Большинство проспали всю дорогу, но Манштейн последние полчаса переговаривался со своими помощниками. Ничего нового Райхенбах не узнал. Он терпеть не мог догадываться и угадывать. Вся ситуация осложнялась непростыми взаимоотношениями. У них был общий план, намеченный в Берлине. В какой-то момент они посмотрели друг на друга и, обменявшись взглядами, Манштейн отвернулся первым. Им приходилось сотрудничать, когда вынуждали обстоятельства. Вообще Конев в последнее время вынуждал их к более тесному сотрудничеству, а это означало, надо держать нос по ветру. СС и Вермахт взаимодействовали, его дивизия помогала оборонять позиции, давала необходимый медперсонал. Сейчас карты смешались, и они действовали куда сплочённее, чем ещё несколько месяцев назад. Но чаще всего он получал уже утверждённые приказы, выполнить которые требовалось незамедлительно. Своей первостепенной задачей он считал заручиться доверием и попасть в приближённый круг. Более приближённый. Советский Союз встретил суровым ветром и пробирающим до костей холодом. Ему уже не раз довелось с досадой подумать о советских ватниках, все-таки Германия просчиталась с зимней формой. Солдаты замерзали, военачальники испытывали дискомфорт. Жестокий, невозможный декабрь. Зима в эту войну оказалась особенно свирепой. Немилосердно бил в лицо снег. Он не успел переменить эсэсовскую парадную форму на камуфляж и замёрз сразу же, стоило первым порывам ветра ударить в грудь при спуске с трапа. Иногда казалось, не хватит сил и не потому, что на дворе конец 1943 года и их теснит Конев. Не потому, что у Манштейна недостаток в людях, отчего тому пришлось прибегнуть к помощи СС. И не потому, что из Рейха летят приказы не отступать и приходится держаться. И даже когда все в Берлине приветствовали Гитлера на собрании партии, он машинально вскидывал руку, но не чувствовал ни восторга, ни неприязни. Он давно перестал что-либо чувствовать и, признаться, сей факт заботил крайне мало. Он просто делал свою работу – то, чего от него все ждали. Когда после затянувшегося совещания Райхенбах смотрел на ночной Берлин, перед его взором вместо города вставали кровавые картины. Замученные, ни в чем неповинные люди, расстрелянные партизаны, убитые на полях сражений солдаты. Глядя на Гитлера, державшего в каком-то наркотическом оцепенении немцев на протяжении всего собрания партии, Райхенбах думал, сколько людей сейчас гибнет, сражаясь за страну. Он слушал фюрера внимательно, но не был заражён атмосферой всеобщего восторга. Слова касались его слуха, но не душевных порывов. Хоть он аплодировал так же неистово, как остальные, его губы вынужденно растягивались в улыбке. Сев в машину и слушая донесения оберфюрера, назначенного заместителем в его отсутствие, Райхенбах просматривал отчёт. Он вернулся позже, чем планировал. На календаре 26 декабря. Конец 1943 года, не за горами начало нового года войны. Он продал собственную душу, да было бы кому. Но разве мог он поступить тогда иначе? Наверное, да. И что тогда? У него ведь был выбор. Он усмехнулся от этих мыслей, пробегая глазами по отчету. – Вы потеряли Знаменку и Александрию. Столько солдат и все впустую. Я оставлял дивизию, а по возвращении нашёл разбитое корыто. Не думал, Рихтер, что в мое отсутствие вы займётесь расточительством. – Если бы у нас были люди... – Люди были и план операции тоже, – раздраженно ответил Райхенбах. – Сейчас Ватутин освобождает Радомышль. Хоть в ноябре Житомир был возвращён, он не собирается сдаваться. Правда, это головная боль Манштейна. Нам же приказано не сдавать Кировоград и Кривой рог. Конев захватил 14 декабря Черкассы, затем Знаменку и Александрию. Но вы и так это знаете, ведь вы обороняли территории. – Он захлопнул отчёт, который знал наизусть. – Конев подошёл слишком близко. Оберфюрер опасался быть разжалованным. Он осознавал, какой нанёс урон не только дивизии, но и всей операции, и хотя считал, что здесь виновато стечение обстоятельств, а уж если отчитывать, то и весь штаб тоже, всё-таки постарался сгладить острые углы: – Мы доработали план операции, учли все ваши замечания. Я назначил на шесть утра сбор. Не знал, во сколько точно вы прилетите. – И, не дав ответить бригадефюреру, сразу продолжил: – Весь наш медперсонал возвращён. Врачи и медсёстры уже как две недели в госпитале. Я лично озаботился этим вопросом. Райхенбах поборол желание усмехнуться. Какая жажда угодить начальству! По всей видимости, слухи о его «связи» с медсестрой достигли ушей Рихтера. Райхенбах знал, что бывший командир дивизии баловался сельскими девственницами, поэтому когда он взял руководство в свои руки, ему постоянно, по привычке отсылали девушек. Дурдом! Медсестра подвернулась вовремя и оказалась хорошим предлогом прекратить спектакль. Вдобавок, она была не такой дурой, как он по первости думал. – Прекрасно, – ответил Райхенбах. – Грядут бои, врачи нам необходимы. Боже, как он хотел спать...он только прикрыл глаза, как на него мгновенно навалилась усталость, копившаяся последний месяц. Райхенбах проснулся сразу же, стоило им остановиться. За окном все ещё сияла глухая ночь и, судя по стрелкам на часах, его сон длился не больше двадцати минут. Приехали. Поёжившись от ветра, он кивком освободил оберфюрера и отправился в дом. Он не был здесь месяц – отбыл 28 ноября, а возвратился под конец декабря. Под самый Новый год. Он зашёл в дом, не обращая внимания на постовых. Внутри натоплено и темно, трещали в печи поленья, отбрасывая искры. Собираясь снять фуражку, Райхенбах застыл, уловив в дальнем углу шуршание. Кто-то внезапно зажег лампу, и он с непривычки сощурился. С походной кровати встали, и раздался скрип половиц. Прежде, чем он увидел лицо, он уже знал, кто перед ним. Анна опустила лампу на уровень плеч, позволяя его глазам привыкнуть к свету. Она сильно похудела, кожа рук и лица обветрилась, губы покрылись коркой. Волосы, заплетенные в косу, были сухими, как солома. Совсем другой Райхенбах оставлял ее. Его взгляд скользнул вдоль заострившихся плеч, вниз по форме, висевшей, как на колу, на ноги в изношенных носках, по-видимому, не в первый раз заштопанных. Он подумал спросить причину ее появления в столь позднее время и узнать, давно ли она ждёт его, как Анна заговорила: – Мне необходим врач. Он быстро оглядел ее и, не найдя ранений, поинтересовался: – С какой целью? От него не укрылось, как она нервно закусила губу, и хоть Анна прокручивала в голове этот разговор десятки раз, ей все равно было неловко озвучить причину и страшно от мысли, что бригадефюрер откажет, ведь он единственный, кто мог помочь. Перехватив лампу, Райхенбах поставил на письменный стол и заодно положил отчёт, который все ещё держал. Он скинул шинель, и Анна во второй раз увидела его в чёрной форме. В их первую встречу на нем был точь-в-точь такой же мундир. Наверное, в тот раз Райхенбах тоже только вернулся из Берлина. – Полагаю, вы ждали меня довольно долго и дело не терпит отлагательств. Не буду спрашивать, чего стоило попасть сюда. – Он выдержал паузу. – Итак? – Дайте, пожалуйста, врача. – Я уже понял, что вам нужен врач. Зачем? Анна замялась, но услышав тяжелый вздох, быстро ответила: – Медсестры не умеют делать аборт. Она вздрогнула от его неожиданного прикосновения к подбородку и посмотрела ему в глаза. – Кто вас изнасиловал? Даже на войне – в этом хаосе, Анна оставалась девушкой. Будь на ее месте Нина, та, скорее всего, бравировала в ответ, но Миронова стушевалась. В свою очередь, Райхенбах разжал пальцы и отступил. Он повернулся к ней спиной, что-то обдумывая. Анна злилась на саму себя. Пока она собирается с силами, Нине необходима квалифицированная помощь. Ей пришлось столько часов просидеть в ожидании его возращения и сейчас она вновь тратит драгоценное время все потому, что ей неловко! – Врач для моей подруги. Райхенбах обернулся, пристально глядя в лицо. – Пожалуйста. Я не могу ей помочь...меня не учили... Нина такая упрямая... Бригадефюрер вскинул брови, и Анна замолчала. Сердце болезненно ударилось о рёбра в ожидании приговора. – Нет. Вот так просто, одним словом он занёс меч над головой. – Почему? – Если вы до сих пор не поняли, у нас здесь не женская консультация. – Вашему врачу ничего не стоит провести операцию. – Это стоит времени, – лениво заметил он. – Но тогда....она умрет, – в ужасе сказала Анна. – Пусть рожает. – Вы прекрасно знаете, в таких условиях это невозможно! Понимая, что Райхенбах не собирается уступать, и его внимание переключилось на бумаги, Анна схватила его за руку и развернула к себе. – Она – все, что у меня осталось! – в исступление крикнула она ему в лицо. – И что вы прикажете? Принять мне роды? – Дайте врача. Пусть он сделает аборт. Ведь она беременна от вашего офицера! Райхенбах брезгливо сморщился. – Какой мне от этого прок? – Он пожал плечами. – Отвлекать врача от его прямых обязанностей. – Чего вы хотите взамен? Ваши предложения? – Мне кажется, это вы должны мне что-то предложить, – с улыбкой заметил бригадефюрер. Анна похолодела. – Я согласна. – На что? – Прекратите, – тихо попросила она. – Вы ведь поняли. – Она столь вам дорога, – вкрадчиво заговорил он и приподнял ей подбородок, – что вы готовы лечь в постель с немцем? – Говорите и думайте что хотите, но дайте врача! Он отступил на шаг и заложил руки за спину. – Вы, – медленно заговорил бригадефюрер, смакуя каждое слово, – получите врача. Лучшего. – Сейчас. Он приподнял бровь, но ничего не сказал. Вышел в коридор. Отдать распоряжение, подумала Анна. Она обхватила себя за плечи, стараясь не думать, какую цену заплатит за аборт Нины. Нежинская давно приняла решение, но Анна не смогла. Как можно сделать такую опасную операцию в таких условиях, не имея никаких навыков? Тогда Нина обратилась к Катрине. Та согласилась, заверив, что уже делала подобное. Анна пообещала достать врача и просила пока ничего не предпринимать. Нина согласилась. Шли дни, они ждали, а Райхенбах не возвращался. У Нежинской кончилось терпение, она договорилась с Катриной об операции на сегодня. Анна, уже не веря в удачу, поехала к заклятому врагу просить о помощи. И он вернулся. Хлопнула дверь, подуло холодом. – Вас отвезут обратно в госпиталь. Я дал распоряжение, вам найдут хирурга. – Спасибо. Они не виделись месяц. Когда Райхенбах только уехал, Анна решила, что он осматривает прибрежные территории, уже после она узнала о назначении Рихтера временно исполняющим обязанности бригадефюрера. Рихтер начал закручивать гайки. Ей казалось, что быть более жестоким, чем Райхенбах невозможно, и как же она сильно ошибалась... За месяц дивизия «Дас Райх» совершила столько бесчинств, сколько, наверное, не насчитать за полгода командования Райхенбаха. Из-за тусклого освещения Анна плохо его видела и поэтому сделала шаг навстречу. Он не изменился, в отличие от неё. Но ей вдруг захотелось ближе рассмотреть лицо, она сделала ещё шаг, и он отступил. – Что вы здесь все ещё делаете? – А как же... – опешила Анна. Хотя, возможно, он планировал получить своё после удачно завершённой операции. Райхенбах приподнял бровь, догадавшись. – Бросьте. Мне не нужна такая жертва. – Что? – Вы расслышали правильно. – Хотели посмеяться надо мной? – Какой вздор! Всего лишь хотел узнать до какой степени вам дорога подруга. – Подонок! – выплюнула Анна, ощущая себя облитой грязью с головы до ног. – Посмеялись, унизили. Довольны? – Не драматизируйте. Нет ничего дурного, когда человек спасает человека. – В вас нет ничего человечного! – Я дал вам врача. Он справится. Она будет жить и не станет бесплодной. Поезжайте. Или...постойте, вы хотели лечь ко мне в постель и разочарованы отсутствием предлога? Анна побледнела, замахнулась, но Райхенбах перехватил руку и сильно сжал запястье. – Не вздумайте, – отчеканил он и дёрнул на себя. – Я не один из ваших мальчишек, с которыми вы до войны воровали яблоки в садах соседей. Анна почувствовала такой страх перед этим человеком, отчего невольно на глаза набежали слезы. Она ошиблась. Он такое же чудовище, как и все они. Райхенбах, прочтя в глазах все то, чего не хотел бы о себе знать, отпустил руку и отошёл. – Поезжайте в госпиталь. Он подошёл к столу и принялся перебирать бумаги, показывая, что разговор окончен. Анна поколебалась, гадая, стоит ли поблагодарить, но глядя, с каким спокойствием немец просматривал документы, она поняла, что ему безразлична судьба Нины, да и ее тоже. Снаружи действительно ждала машина. Стараясь не думать, во что вся эта роскошь в немецком плену может вылиться, Анна поехала в госпиталь, куда их как две недели вернули. Они с Ниной уже не думали, что когда-то снова окажутся под крылом «Дас Райх», надолго растянулись «сутки», которые они должны были провести в другом госпитале. Они нисколько не удивились, когда обнаружили, что Штольман сбежал. Если бы его нашли немцы, до них долетели бы слухи. – Выкарабкался! – хмыкнула тогда Нина и с чувством откусила кусок хлеба, приготовленный специально для майора. – Теперь не придётся делиться пайком. – Думаешь, он выживет? – Такие не умирают. – Мы смогли его выходить, – с гордостью сказала Анна, глядя на притоптанные ветви, на которых раньше лежал плед. Нина огляделась. – Печку забрал. Ладно, пошли. Анна с самого начала знала, что они должны были спасти Штольмана. Таков был их долг – долг любого советского человека. Под страхом смерти они выхаживали его, придумывая каждый раз, как бы попасть на передовую, поэтому, когда майор сбежал, не попрощавшись, Анна почувствовала разочарование. Они так и не сумели наладить общение, и иногда она спрашивала себя – сведёт ли их судьба снова? У них на троих была одна тайна, которая, как казалось Анне, их всех роднит. Анна зажмурилась, отгоняя мысли. Сейчас главной задачей являлось правильно сделать аборт. Несмотря на то, что разговор с Райхенбахом завершился на неприятной ноте, Анна была ему...признательна. Нужно было иметь мужество согласиться с фактом, что командир танковой дивизии СС выделил врача для советской военнопленной. Ее сопровождали два солдата. Как только приехали, один сразу удалился на поиски хирурга. Анна направилась в землянку, однако Нины там не нашла, как и Катрины. Она прибавила шагу, свернула к палаткам и увидела, как из одной вышел врач с солдатом. Не говоря ни слова, он позволил ей себя вести. Анна перешла на бег. За ней еле поспевали врач и два солдата. Необходимо во что бы то ни стало сейчас быть там. Все ее мысли, чувства устремились к Нине. Быть не может, чтобы она не дождалась ее возвращения! Они ведь договорились, Нина дала слово! Она уже забыла об осторожности, о хирурге, которому явно не нравилось бежать, сломя голову. О солдатах, которые что-то крикнули. Откинув полог, она ворвалась в палатку. Резкий запах лекарств и крови ударил в нос. Свет от двух ламп едва ли освещал операционный стол. От неожиданности Катрина выронила щипцы. Увидев вошедшего врача, девушка побледнела, в страхе кинула взгляд назад – на Нину, истёкшую кровью. На негнущихся ногах Анна медленно направилась к операционному столу. Исчезли все звуки, повисла невыносимая, гнетущая тишина, будто ее оглушило гранатой. Она не заметила, как Катрина, чьи руки и форма были в крови, опустила голову и попятилась. Она не видела, как врач, обойдя, измерил на шее пульс. Она бы не почувствовала даже, если бы в неё сейчас выстрелили. Окутала невозможная, ни на что непохожая пустота, словно Анна оказалась в коконе. Ни боли, ни ужаса. Лишь бесконечная пустота. Она не могла кричать. Глаза были сухими, как высохшие озера. Пальцы так сильно сжимали юбку, отчего Анна не сразу поняла, что Катрина пытается разжать ладонь. Что-то холодное коснулось кожи. Анна увидела медальон Нины, которым та расплатилась с немкой за аборт. Она перевела взгляд на врача и вздрогнула – немец привычным жестом накрыл простыней тело. Все кончено? Все. Кончено.