Следуя донесениям

Рихтер зашёл первым и сразу снял фуражку. Он медленно обвёл взглядом помещение и с неприязнью посмотрел на Анну. Обычно в такое время, если только они не меняли дислокацию, Райхенбах пил кофе и просматривал бумаги, поэтому замешательство, отразившееся сейчас на лицах двух офицеров, было объяснимо. Оберфюрер перекинулся парой слов со штандартенфюрером, после чего подозвал с крыльца солдата. Вот сейчас тот скажет, что Райхенбах никуда не выходил с ночи, и тогда все вскроется. Ладошки вспотели от волнения, Анна аккуратно вытерла их о форму. Леман, выслушав солдата, неожиданно обратился к ней на английском: – Господин генерал не вставал? Анна будто язык проглотила. Рихтер бросил что-то короткое Леману и направился широким шагом в комнату. Штандартенфюрер за ним. Анна стояла посередине комнаты, и Рихтер толкнул ее в сторону, но с необъяснимой смелостью она устремилась к двери. – Он...он спит... – залепетала на английском. Взгляд оберфюрера, наполненный ненавистью, заставил замолчать. Рихтер сделал несколько решительных шагов, как дверь скрипнула. Из комнаты вышел бледный, с кругами под глазами, наспех надетой рубашке, Райхенбах. Сердце пропустило удар. Анна от облегчения чуть не сползла по стенке. Рихтер и Леман вытянулись, отдали честь. Оберфюрер громко и быстро заговорил. Только сейчас Анна увидела у него бумаги. Райхенбах махнул рукой, показывая Анне удалиться. Выглядел он, надо сказать, как человек, который ночью едва не умер. Одному богу известно, чего ему стоило встать с постели. Затворяя за собой дверь, Анна увидела, как медленно он опустился в кресло и левой рукой взял протянутые донесения. Анна тем временем умылась. Зеленый синяк на щеке бледнел, ранка на носу затянулась. Она почистила зубы и расчесалась, заплела волосы в колосок. После смерти Нины Анна больше не появилась в госпитале, а осталась жить у Райхенбаха. Она полностью перешла на его довольствие. Пока в соседней комнате продолжался разговор, Анна достала тетрадь, улеглась на кровать, подперев рукой подбородок, и вернулась к записям. Она остановилась на освобождении Кировограда. Благодаря посещениям духов убитых красноармейцев, она владела частичной информацией о положении на фронте. Анна записала следующее – Антонов Тимофей Михайлович 1899 года рождения, погиб 8 января при освобождении Кировограда. Был убит осколком гранаты. Сначала Анна думала, что запишет максимум человек десять, потому и просила один лист бумаги, но пролистав сейчас исписанные листы за вчерашний день, понимала, вскоре понадобится вторая тетрадь. Райхенбах вернулся в комнату, как только ушли Рихтер и Леман. Анна лежала на животе и перебирала ногами в воздухе. Она быстро закрыла тетрадь и убрала подальше. Опустившись рядом на постель, бригадефюрер обвёл свою спасительницу внимательным взглядом. Теперь уже он не понимал её, а то, что было неподвластно понимаю, всегда вызывало в нем сильный интерес. В памяти события ночи, казалось, перемешались, а некоторые фрагменты вовсе отсутствовали. Например, он точно помнил, как добрался, как принял капсулу. Последнее, что помнил – ее перепуганное лицо и страх в больших, чистых глазах. Она спасла его. Не угробила окончательно, не бросила на произвол судьбы, а спасла жизнь. Из трёх антидотов выбрала единственно верный. Или обратилась к врачу? Нет, тогда бы обмолвился Рихтер. Как он вообще оказался в постели, да к тому же полураздетый? Райхенбах окинул свою пленницу пристальным взглядом. Ведь могла попытаться сбежать. Конечно, дальше двора бы не ушла, но хоть попытку бы сделала. Поразительная девушка. – Вас отравил Рихтер? Райхенбах вскинул брови и усмехнулся внезапному вопросу, вырвавшему из мыслей. – Назначили Рихтера главным отравителем? Какой вздор! Разве можно отравить человека только за то, что он спас вас? Вы этим себе на досуге голову забиваете? Выражение лица Анны говорило само за себя – ответ не удовлетворил. Райхенбах огляделся в поисках кителя и нашёл на спинке стула. Интересно, может, она и подкладку зашила, раз рубашку постирала? Нет, он точно не позволит угнать ее на работы в Германию – такая хозяйственная самому пригодится. Нужно привести себя в порядок, хотя с больной правой рукой будет сложновато. Анна пошла за ним. – Тогда кто? Он глянул на неё в отражение зеркала и начал бриться. – Думаете, меня отравили? – Симптомы... – Врут. – Хотите сказать – простудились? – Погода нынче нелетная. Он вдруг закашлял и сплюнул в раковину сгусток крови. Анна заглянула через плечо до того, как Райхенбах успел смыть кровь. Она перевела на него вопрошающий взгляд, мол, и дальше будете отрицать? – Издержки профессии, – невесело отозвался Райхенбах, и она, сложив руки на груди, облокотилась на стену. – Я никому не сказала. Бригадефюрер провёл бритвой по щеке. – С вами можно в разведку. – Вы не расскажете? Я всю ночь провела возле вашей постели, по-моему, я имею право знать правду. – Не думали о чахотке? – От чахотки не бывает судорог и этого, – она кивнула на ожог с пузырями на правой руке. Рука до сих пор болела, раз Райхенбах брился левой. Нужно промыть, нанести мазь и забинтовать. – У вас была тахикардия, чуть сердце не остановилось. Он на мгновение замер, пристально посмотрел на Анну и отвёл взгляд. – Рядом со мной разорвался снаряд. Анна приподняла бровь. Теоретически, конечно, возможно, но она не поверила. – И что вы выпили? – Болеутоляющее. – В пузырьке тоже было оно? – Да. Он ополоснул лицо и вытерся полотенцем. – Подайте китель, будьте любезны. – Я зашила его, так что, если хотите вшить болеутоляющее, – выделила Анна последнее слово, демонстрируя, что ни капельки не поверила в историю со снарядом, – распарывать придётся самому. Он молча потянулся за формой, но Анна отдернула руку. – Сперва я обработаю рану, потом оденетесь. Райхенбах, поразмыслив, кивнул и сел на кровать. Анна достала свою аптечку. – Сильно болит? – Немного. Анна опустилась на колени и взяла антисептик. Ночью пузырей не было и, несмотря на все усилия, они всё-таки появились на утро. Два белых пузыря возле костяшек пальцев. Она перевернула руку ладонью вверх – кожа на кончиках пальцев слезла, но пузырей не было. Для начала Анна обработала антисептиком кожу вокруг. Затем взяла мазь и аккуратно начала наносить, боясь лишний раз причинить боль. Она чувствовала на себе его пристальный взгляд и упрямо не поднимала головы. – Почему вы спасли меня? – вдруг нарушил тишину Райхенбах. Он увидел, как ее пальцы дрогнули. Поколебавшись, Анна ответила: – На операционном столе все равны. – Не для вас. Она продолжила наносить мазь. Сказать ей было нечего. Спасла того, кто пошёл войной на родную землю, кто проливает кровь, сеет зло. Да, Райхенбах защищает ее, но разве может его доброта к ней покрыть совершаемые им преступления, бесчинства? Нет. Анна знала, понимала. И она вырвала из лап смерти этого человека. – Почему? – требовательно спросил Райхенбах. Она вновь промолчала, и он схватил повреждённой рукой за запястье, заставляя посмотреть в глаза. – Почему? Он сжал руку сильнее, не обращая внимания на боль, и притянул к себе. Открылась рана. Потекла кровь. Отсрочил своё выздоровление. Анна попыталась высвободиться, но Райхенбах дернул на себя, и она выкрикнула ему в лицо: – Не знаю! Его брови дрогнули, образуя морщину. Он разжал пальцы, и она смогла выдернуть руку. – Вы понимаете, что я – гарант вашей жизни, вот почему спасли меня. Анна нахмурилась. Почему все воспринимают её помощь через призму её же эгоистических намерений? Штольман вообще обвинял в пособничестве немцам. Знай Райхенбах, он бы рассмеялся тому в лицо. – Я в любом случае труп, – вспылила Анна. – Когда придут свои, если я доживу, конечно, они убьют меня. Помощь вам никак не связана с моей жизнью. День или месяц – какая разница сколько мне осталось? Я чужая среди своих. А сейчас дайте сюда руку, нужно наложить повязку. Посмотрите, что наделали, открылась рана. – Не хватало мне женской жалости! – раздраженно фыркнул Райхенбах. Ты погляди, каков орёл! А как всю ночь напролёт менять компрессы, так эта она первая, и ничего, никакая не жалость, как Рихтеру голову дурить – тоже она, помочь одеться – тоже по ее душу. Анна, оскорбившись, отстранилась. Райхенбах молча положил руку на одеяло, пристально наблюдая. Анна отрезала бинт. – Приподнимите руку. Он выполнил, и она осторожно начала перебинтовывать. Два небольших пузыря могли лопнуть в любой момент, осложнялось ещё тем, что рука была правой. – Что вы делаете? – спросил он резко, когда Анна стала перебинтовывать первую фалангу. – У вас ожоги на кончиках пальцев. Нельзя допустить повреждения кожи. – Достаточно. – Вы не понимаете! – резко ответила она. – С такими ожогами можно подхватить инфекцию, травмировать кожу ещё больше. Хотите дольше лечиться? – Подайте китель. Анна помогла одеться. Пуговицы Райхенбах застегнул сам. – Принесите мне перчатки, они убраны в ящик. Значит, он знает, что потерял вторую перчатку и, по всей видимости, понимает где, раз не спросил у неё. Она принесла ему новые кожаные перчатки. – А теперь пойдёмте завтракать, – сказал он чуть мягче, затем открыл дверь и пропустил Анну вперёд. Она очень проголодалась. Ночь выдалась не из легких, и теперь организм хотел восполнить энергию. Ароматный кофе, сваренные яйца, хлеб с маслом. И спелое, сладкое яблоко. Проследив за взглядом, Райхенбах усмехнулся: – Ваш десерт. – Вы не будете? Генерал качнул головой и взял чашку кофе. Небольшой глоток вызвал приступ кашля, напиток расплескался по столу. Райхенбах закашлял в платок, почувствовал во рту металический привкус и, промокнув губы, увидел кровь. Старуха с косой все же решила прибрать его к своим рукам. В самый неподходящий момент. – Вам плохо? Анна отложила хлеб, намазанный маслом, и с тревогой смотрела. – Кое-что осталось...там...можно вколоть... – Сколько вкололи? – Половину. Я не знаю дозировки, боялась переборщить, а сколько надо? Половина, плюс капсула. По крайней мере, он пришёл в себя и дееспособен. Пока что. Судорог нет. Рука заживет. – Принесите аптечку. Уже через минуту Анна ввела внутривенно «болеутоляющее». Она опустила ему рукав рубашки, помогла с кителем. – Ведь поможет? Райхенбах размял руку. – А вы беспокоитесь? Не волнуйтесь, Анна Викторовна, я укажу в завещании, чтобы о вас позаботились. В другой ситуации она бы не спустила гнусную шутку. Бригадефюрер взял со стола перчатки, и Анна, не успев спросить, ахнула, когда он надел на повреждённую руку. Перчатка плотно обтягивала кисть. По его лицу пробежала тень боли. Райхенбах размял пальцы, пошевелив ими. Теперь понятно, почему он запретил закончить перевязку – перчатка точно не налезла бы на руку. Он собирался скрыть факт своего отравления. Превозмогая боль, рискуя повредить кожу и растянуть выздоровление на недели. – Зачем вы это делаете? – не выдержала Анна. – Вы знаете, кто за всем стоит. Знаете, но молчите. Почему? Райхенбах перевёл на неё взгляд. – А вы ожидали, я соберу консилиум? – Вас хотели убить, – напомнила она. – Мы на войне, ma chère, тут постоянно хотят кого-то убить. Он поднялся, и она сделала шаг назад, пропуская его. – Вы не позавтракаете? – Нет аппетита. Поешьте и отдохните. Вы отлично потрудились. Анна прищурилась. – Уходите? – Дела. Райхенбах не сдвинулся с места, а продолжил смотреть сверху вниз. – Вы не сказали спасибо. Его брови слегка дёрнулись от удивления. Он медленно скользнул взглядом по лицу и задержался на губах. Ссадина зажила. Раньше, пока Анна жила в санчасти, губы вечно были обветрены. Сейчас же выглядели розовыми и мягкими. Он мог побиться об заклад, что они чертовски мягкие и податливые. Райхенбах наклонился и прижался губами к её рту. Анна задрожала. Его холодные губы скользнули по её горячим в мягком, неторопливом поцелуе. Медленно пробуя на вкус. Он притянул за талию, провёл левой рукой вдоль спины, и Анна обмякла в его объятиях. Аптечка выскользнула из рук, с грохотом приземляясь на пол. – Вы всегда такая неуклюжая? – разорвав поцелуй, прошептал он в губы. Ее ресницы дрогнули. Анна повела плечом, уперлась ладонями ему в грудь, и он отстранился. Она быстро опустилась на пол, стала нервно складывать медикаменты. Руки дрожали. Она не смотрела в его сторону, но слышала, как Райхенбах накинул куртку, забрал со стола бумаги. Уже у двери он остановился, обернулся. Анна продолжала копошиться под столом. – Спасибо, – сказал Райхенбах и покинул дом. У Анны снова вывалилась из рук аптечка.