Следуя донесениям

– Ты подумай, стоило умереть, как началось самое интересное, – пропела Нина. Она расположилась за столом Райхенбаха, свесила ноги через подлокотник кресла и наматывала на палец локон чёрных волос. Её взгляд скользил по комнате. – Родился 11 марта 1915 году. Нежинская устало вздохнула от очередного духа, прервавшего дружескую беседу. Анна с усердием записывала, не замечая неудовольствия подруги. – Так и запиши, голубка, погиб 5 января в районе Новой Андреевки. 7-ая гвардейская армия. – Записала. – Спасибо, милая... Дух рассеялся. Анна отложила карандаш. За последние дни она сильно вымоталась – беспрерывный поток духов не прекращался, отдых наступал лишь ночью, и то, некоторые приходили во сне. Все мертвецы хотели одного, чтобы о них помнили, знали, а не считали без вести пропавшими. Она чувствовала себя выжатой. Откинувшись на спинку стула, Анна посмотрела на Нину. Как много известно мертвым? Почему Нина, непримиримая, ненавидящая немцев, погибшая от их рук, пришла на помощь? Укажи на другой антидот, и Райхенбах бы умер, да ей вообще незачем было появляться. – Почему ты так поступила? Не делай вид, будто не понимаешь, о чем я, – быстро добавила Анна. Нина прищурилась и довольно улыбнулась. – Рассказать и лишить себя удовольствия наблюдать за вами двумя? – А ты подглядываешь? – Конечно. Ощущение, словно сижу в первом ряду. Вот он свою роль хорошо знает, а ты временами фальшивишь. Сцена с поцелуем понравилась. Удалась без репетиций. – Нина хитро улыбнулась. – Совсем, правда, не кстати начался антракт. Ничего, скоро прозвенит последний звонок, и поднимется занавес. – Ох, прекрати, пожалуйста! В руках Нежинской появилась ромашка, и она принялась отрывать лепестки. Анна же встала из-за стола и заходила по комнате. Когда-то её уже целовали...не мужчина – юноша, и было это так давно...были живы родители, цвели в садах цветы, и пели птицы над головой... Обнимали тоже по-другому – неловко, со смущением. Поцелуй ей тогда показался неуместным, а объятия – лишними. Вчера все случилось неожиданно. Райхенбах целовал медленно и нежно, поцелуй был практически невинным и длился всего несколько секунд, но значил так много. – Неправильно, так нельзя, – проговорила Миронова. – Чего нельзя? – встрепенулась Нина, не подозревая подругу в преступных мыслях о поцелуе. Анна запуталась и не понимала ни себя, ни его. Не понимать его уже вошло в привычку, но не понимать себя.... Райхенбах вернулся поздно ночью, а ушёл с рассветом. Можно подумать, он избегал ее. Нет, Райхенбах, которого знала Анна, никогда бы не стал прятаться за делами, да и ведь он сам поцеловал. – Тебе понравилось. – И что, никакого осуждения, никаких нотаций? Нина лишь положила ноги на стол. – Хорошо, что ты мертва. Ему бы точно не понравилась твоя разнузданность. – Сохраним в секрете. – Только если скажешь, кто стоит за отравлением. За два дня самочувствие Райхенбаха улучшилось. Можно сказать, он полностью восстановился, не считая ожога. Рука медленно заживала. – Спроси у него сама. Пф. Легко сказать. Все предпринятые попытки в течение двух дней не увенчались успехом. – Ты спасла ему жизнь. Не начнёшь говорить, я прогоню тебя. – О, пустяки! Всего-то помогла сделать правильный выбор. – Для чего он выжил? Нина оторвала последний лепесток и отбросила в сторону стебель. Она посмотрела на Анну и улыбнулась. – Ты так уверена в его смерти? – Если бы не ты... – То ты все равно спасла бы его, правда, с бо́льшими потерями и осложнениями. – Нина пожала плечами. – Я сделала это, чтобы уберечь тебя. Пока он жив, жить будешь ты. – Мы обе знаем, какая меня ждёт участь. – Полагаю, нет, – усмехнулась Нежинская. – А вот это плохая идея, – заметила она. Анна переливала молоко. – Собираешься накормить людей, а если кому-то попадешься? – Предлагаешь бездействовать? – Предлагаю подумать о себе. Через несколько часов стемнеет, вдруг нарвёшься на немцев? – Они и так повсюду. Нина скрестила на груди руки и задумалась. Если она влезет сейчас, то может навредить будущему. Одно дело подсказать антидот и, тем самым, ускорить процесс выздоровления, другое – мешать тому, что должно случиться. Как сложно быть по ту сторону, знать будущее и не иметь возможности повлиять! – Тут рядом деревня, точнее, то, что от неё осталось. – Знаю, – ответила Анна и, поймав озадаченный взгляд Нежинской, направленный на собранную еду, объяснила: – Получилось кое-что отложить за два дня. Нина, уловив движение под столом, машинально кивнула. Анна пошла в спальню, открыла окно, выходящее во двор, и выкинула в снег туго завязанный узелок. Затем она надела куртку и вышла на улицу, миновала солдат. Как только дверь закрылась, Нина шикнула на девочку с косичками, прятавшуюся за столом последние несколько минут и выглянувшую после ухода Анны. – Потом продекламируешь стишки с загадками. Худенькая девочка в простом платьице сдвинула недовольно бровки, убрала за пазуху игрушечного солдатика и растворилась. Следом за ней Нина. Тем временем Анна подняла узелок, отряхнула и, убедившись, что поблизости никого нет, улизнула в близлежащую деревню. Райхенбах вернётся поздно, никто не спохватится о ней. До деревни не так уж далеко, а если по дороге кого встретит, то главное, чтобы не Рихтера, хотя тот уехал куда-то на рассвете. Когда где-то свершалась несправедливость, Анна уже мчалась туда на всех парах. В детстве из-за своего повышенного чувства справедливости она часто попадала в переделки, отчего мама приходила в ужас, и как бы Мария Тимофеевна не пыталась растолковать дочери, что иногда лучше отсидеться, Анна продолжала поступать по-своему. Поэтому нет ничего удивительного, что почти через два часа она уже раздавала еду жителям деревни. Деревней назвать-то язык не поворачивался – уцелело всего четыре дома, и жили здесь старики, женщины да дети. Анна отдала единственную бутылку молока женщине с тремя детьми. Она не пыталась заговорить с жителями. Вражеская форма навсегда запятнала её. Как объяснить им своё положение? Пусть лучше думают, что немка. Погладив по щеке четырехлетнего мальчугана, который держал кусок хлеба, Анна улыбнулась его матери и зашагала обратно. Смеркалось. Под ногами хрустел снег. Дорога теперь не казалась длинной, и Анна прекрасно помнила о развилке, нужно повернуть налево, а затем ещё раз налево. Какова вероятность повстречать на пути машину? Сейчас Анна меньше всего боялась столкнуться с немцами. С лица не сходила улыбка, на сердце разлилось тепло. Она сумела помочь людям. Можно даже пуститься вприпрыжку. Вот только позади послышался шум мотора, в спину ударил свет фар. Улыбка растаяла, и пока Анна соображала, как выпутаться, как себя повести и что сказать, автомобиль поравнялся, а затем обогнал. Облегчение чуть не вырвалось из груди, но машина остановилась в паре метров. Анна тоже остановилась. В салоне находился только один человек. Она имела право быть здесь, как...как медсестра? Она сможет объяснить этому мужчине, что идёт в дом к.... господи, какая глупость! Да её пристрелят на месте, она даже по-немецки не говорит! Машина сдала назад, и Анна увидела, кто за рулем. Она на миг зажмурилась, отгоняя дурные мысли, и прямо посмотрела в лицо мужчине. Да, это он. По крайней мере, не придётся объяснять, куда направлялась.