Следуя донесениям

Это был вечер 16 февраля. За окном давно стемнело. Анна сидела как на иголках и ждала возвращения Райхенбаха с переговоров. Немцы планировали прорыв. Советская армия окружала противника. Сегодня она сбежит. Бригадефюрер пришёл через полчаса и наглухо затворил дверь. Анна поторопилась занавесить окно. – Одевайся. Райхенбах вытащил вещмешок, в котором лежала советская форма, и поставил на стол. Дрожь бежала по пальцам, и те отказывались слушаться – кое-как Анне удалось застегнуть пуговицы на куртке. Она тянула время, понимая, как дорога каждая минута. Он разжевал план побега от и до, предоставил компас и карту, пообещал довезти до линии фронта. День, когда немцев возьмут в котёл, должен был стать днём её побега, и он настал. – Поторопись. – Если уйду, что будет с вами? Он, неожиданно развернувшись, чуть не сбил с ног, так близко она подошла. – За меня не беспокойся. Анна стояла в немецкой форме. Они договорились, что в советскую она переоденется уже в машине. Толстую косу переплела голубой, аккуратно отрезанной тканью. – А если что-то случится? Если раскроют? – Сделаешь, как я тебе сказал. Никто ничего не узнает. – Я для своих предательница. – У тебя есть шанс выжить. Плевать, что будут говорить другие! – Он сжал ее за плечи, заставляя посмотреть в глаза. – Они не были на твоём месте. Не им судить о твоих поступках. Райхенбах замолчал, переместил взгляд на косу и поправил ленту. Пальцы скользнули по волосам. – Скоро ты вернёшься домой. Здесь тебя ждёт смерть. Я не смогу защищать вечно. Он убрал руку и отошёл. Как он планировал её провезти прямо под носом у немцев? Другого пути, как довериться, не было, да и не того боялась Анна – она мучилась от мысли, представляя, как предстанет перед солдатами, хватит ли духу посмотреть в глаза? Машина стояла во дворе. Анна села назад. Райхенбах все предусмотрел – рядом ни одного солдата. Время было выбрано подходящее, тёмная ночь играла на руку. В вещмешке помимо одежды лежали еда и вода. Еда могла понадобиться в случае, если Анна забредёт не туда, и расстояние увеличится, чего, она наделялась, не произойдёт. Рука продолжала болеть, тем более что повязку пришлось снять, дабы не вызвать лишних вопросов у советского командования. Прохладный воздух коснулся обнажённой кожи, стоило снять рубашку. Гимнастерка пришлась по размеру, штаны тоже. Шинель оказалась большевата в плечах, а сапоги... сапоги идеально подходили! Те сапоги, что носила Анна до плена, были больше на два размера, ноги постоянно были стёрты в кровь. Достать сапоги своего размера считалось большим везением. Где Райхенбах ухитрился достать обмундирование по размеру? Она заметила, как он посматривает на неё в зеркало дальнего вида, и улыбнулась. – Тебе идёт, – сказал Райхенбах, увидев на голове шапку-ушанку. – Вы не видели меня в берете. – В берете ты была бы похожа на француженку, – стрельнул он глазами. – Вы были в Париже? – Конечно. – Где ещё? – Во многих городах и странах. В твоём возрасте я много путешествовал. – Что насчёт моей страны? Были здесь раньше? Ему потребовалось время для ответа, что не укрылось от Анны. – Да, – коротко сказал он и задал вопрос: – Где бы ты хотела побывать? – В Берлине. Со Знаменем Победы. – Ну, конечно, – усмехнулся Райхенбах. – Тебе бы там понравилось. – На какой улице вы живёте? – Навестила бы меня? – Так на какой? – Или наоборот, попросила бы разбомбить дом? Анна отвернулась к окну, скрывая улыбку. Она бы не отказалась побывать в его холостяцком жилище. Интересно, какой у него дом? Он живет в квартире? Сколько комнат? Какая обстановка? Есть ли прислуга? Скорее всего, да. У такого человека просто не может не быть домработницы, тем более, в его отсутствие кто-то должен присматривать за домом. – Я жила в городе, – вдруг произнесла Анна. – Когда началась война и отца с дядей призвали, мы с мамой уехали в посёлок. Город оккупировали, потом дошли до посёлка. К тому времени... я ушла на фронт, – Анна смахнула слезы, продолжая смотреть в окно. – Мама осталась одна... письмо... я получила... – Не продолжай, – прервал Райхенбах. Она не думала рассказывать, она хотела лишь рассказать о городе, в котором жила, выросла, училась, а рассказала то, о чем не говорила даже Нине. – Война, – заговорил Райхенбах после минутного молчания, – это всегда смерть и потери. В войне нет ничего хорошего. Женщины не созданы для войны. Яркий свет фар ослепил. Анна обернулась и увидела машину. – Вниз. Она послушно легла и накрылась тёмным пледом, молясь, чтобы автомобиль проехал. Машина поравнялась. Шефер знаками показывал остановиться. Ехать дальше невозможно, оставалось рискнуть. В конце концов, у инспектора нет оснований, а главное полномочий задерживать. В зеркале дальнего вида Райхенбах увидел, как остановилась в нескольких метрах машина, вышел Шефер, а за ним офицер. Второй остался за рулём. Райхенбах приспустил боковое окно. – В чем дело, инспектор? – Обычная проверка, герр генерал. – Вот как. Мне показать документы? – Ну, что вы, – улыбнулся Шефер. – Не могли бы вы открыть багажник? Всего-то мера предосторожности. – Господин инспектор! Что вы о себе возомнили? – Бригадефюрер презрительно скривил губы. – Для нас всех будет лучше, если вы разрешите провести осмотр, – с улыбкой, по привычке наклонив голову, ответил Шефер. – Осмотр? – заскрежетал зубами Райхенбах. – Меня в чём-то подозревают? – Разве вы сделали что-то, в чем вас можно подозревать? Заговорить Шефера не получится. Взять и уехать нельзя – не тот случай устраивать перестрелку на скорости. – Не дергайся, – стараясь как можно меньше шевелить губами, тихо проговорил Райхенбах, после чего Анна услышала, как хлопнула дверь. – Куда вы направляетесь? Впереди только враг. – У меня тот же вопрос к вам. Шефер усмехнулся, посветил фонариком в окно. – Так куда вы едете? Наши войска движутся в другую сторону. В машине что-то есть? Будьте любезны, откро... Слова застряли в горле. Раздался выстрел. Кровь стоявшего рядом офицера брызнула на лицо Шефера, и тот отскочил от неожиданности. Прогремел второй выстрел. Теперь уже его ранило в живот. Если бы он не отпрыгнул, пуля попала бы в сердце. Падая, Шефер видел целящегося в него Райхенбаха. Одновременно прозвучал третий выстрел со стороны машины. Райхенбах обернулся, что дало инспектору время отползти за автомобиль. Боль накатывала волнами. До сей поры ему не приходилось быть раненым. Перед глазами плясали темные точки. Почему не приказал схватить, а разыгрывал спектакль? Видит Бог, если выживет и убьёт предателя, впредь такой ошибки не совершит. Меж тем раздалась новая серия выстрелов. Райхенбах не мог не учесть третье лицо, и раз решил раскрыть себя, повернувшись в прямом смысле спиной к водителю и выстрелив в них, то он точно что-то прячет в салоне. Зачем ехать к линии фронта? Мысль озарила голову инспектора в тот момент, когда Райхенбах застрелил второго офицера. Бригадефюрер развернулся и огляделся. У его машины лежал с простреленной головой гестаповец. Темный след крови исчезал за автомобилем. Скрыться Шефер не мог – с таким ранением не убежать, но вот оказать сопротивление – пожалуй. Любой бы не сдался. Все было бы проще, не сунь он нос не в своё дело. – Райхенбах! Жив. Генерал остановился и сжал пистолет. – Райхенбах, вы почти провели меня! – прокричал, задыхаясь от боли, Шефер. – Вы уничтожили лабораторию, а потом подставили Рихтера. Он ведь стал догадываться, да? Не он, а вы сотрудничаете с коммунистами. Сукин вы сын. Вас мало четвертовать. Как вам спится по ночам? Предали родину, когда она нуждалась в вас больше всего. – Не говорите много, иначе быстро истечёте кровью, – крикнул ему в ответ Райхенбах. Шефер на мгновение отнял руку от живота и приложил обратно к ране. Форма и снег вокруг были пропитаны кровью. Сознание ускользало. Перед глазами двоилось. Он уже не чувствовал ног. – Вы везёте... везёте русскую... Райхенбах ступал медленно и осторожно. Он приблизился к машине и увидел полусидящего, облокотившегося спиной Шефера. Когда инспектор вскинул голову и увидел бригадефюрера, то попытался направить пистолет, но сил не хватило даже поднять руку. Белый, с посиневшими губами, он смотрел, как Райхенбах навёл дуло. – Изм...из...мен... – хрипел Шефер, силясь договорить слово. Кровь лилась изо рта. – Да, я вас понял, не продолжайте, – сказал Райхенбах и выстрелил в голову. Он снова осмотрелся. Никого. Дверь с переднего сидения вдруг открылась, и выбежала Анна. Она бросилась ему на грудь с невысказанным упреком, что все двери, за исключением водительской, были закрыты. – У нас мало времени. Живо в машину. Наверное, ей в самом деле не стоило выходить. Райхенбах прошёл мимо, и только потом она увидела тело Шефера. Другие два офицера мало заботили, но Шефер... инспектор... гестапо... в голове не укладывалось. Расследовал дело Рихтера и, видимо, докапался до истины. Значит, он узнал правду? – Анна! Она вздрогнула от резкого оклика и отвернулась от Шефера. Райхенбах стоял, придерживая открытую дверь, и ждал. Он уже убрал пистолет и выглядел таким же спокойным, как и обычно, как после взрыва лаборатории, когда с самым заинтересованным и невинным лицом выслушивал доклад Лемана. Анна вернулась в машину. Остаток пути они провели в молчании. Она не знала, на чьей он стороне. Разве можно быть верным офицером страны и убивать своих? Если он не на стороне Германии, то почему не сдастся? Если же она ошибается, то почему он помогает ей, почему убил Брауна? А если существует ещё одна, «своя» сторона? И как понять, за кого он? Анна не заметила, как они приехали. Только когда Райхенбах заглушил двигатель, а свет фар стал не таким ярким, Анна осознала, что от своих её отделяет всего несколько километров. Они оба вышли из машины. Он сильно хлопнул дверью, она – не прикрыла свою. Моросил дождь. Тем лучше, он не увидит слез, что собирались скатиться по щекам. Их разделяло два-три шага. Раз. И ком в горле, и душат слезы. Два. И дрожь по телу, и страх в глазах. Три. Ладонью прикоснулась, и замер он. Всхлипнула. Прижалась. Она хорошо понимала – это их последняя встреча. Если ему удастся выжить и вырваться из котла, то погибнет от яда. Почему у неё не получается его ненавидеть, почему он так сильно отличается от остальных? Она обняла за плечи, чувствуя под пальцами шифровку на погонах, и подняла лицо. Губы слились в медленном поцелуе. Его руки крепко обнимали. Объятия приносили успокоение, пусть хоть земля дрожит от взрывов – Анне не страшно. – Тебе пора идти, – отстранившись, прошептал Райхенбах и поцеловал в висок. – Мы больше не увидимся? Анна спрятала лицо у него на груди. Солги он ей, пообещай встречу в будущем, она бы охотно обманулась, но только он промолчал, ничего не ответив. Молчание – красноречивее любых слов. Они никогда не встретятся. Пройдут годы, случившееся станет похоже на сон. Не с кем даже будет поделиться, рассказать о нем. Для всех Райхенбаха не существовало. – Пройдет время, – тихо заговорил он, не переставая гладить по спине, – тебе станет стыдно за такой вопрос. – Не станет. – Станет. Как только увидишь своих, ты захочешь забыть последние полгода. – Да. Я бы хотела забыть. – Рука замерла на её спине, Анна поспешила продолжить: – Но забыв плен, стерев воспоминания о нем, я потеряю тебя. Я забуду, как ты не позволил Рихтеру убить меня, как дал Нине врача, как спас от Шефера, от всех. Я не буду знать, благодаря кому выжила. И я... – ком встал в горле, она сморгнула слезы. – Я буду помнить тебя. Она прижалась к его губам в долгом поцелуе. Анна не ждала ответного признания. Ей самой потребовалось время, чтобы, наконец, понять, разобраться в себе. Да и к чему слова, видя поступки? – Ты сделаешь, как я тебе сказал, – разорвав поцелуй, заговорил Райхенбах. – У тебя будет одна попытка, Анна. Понимаешь? – Да. Я сделаю. – На карте все отмечено. Все, как я говорил. – Он приподнял за подбородок лицо, заставляя смотреть в глаза. – Они поверят тебе. Ты должна убедить их. Он до боли обнял её и отстранился. – Иди. И Анна пошла на негнущихся ногах. Она чувствовала его прожигающий взгляд и знала, если обернётся – не сможет уйти. Она включила фонарик, но видела дорогу все также плохо – слезы застилали глаза. Из-за моросившего дождя карта намокла и пометки, сделанные рукой Райхенбаха, поплыли. Нестрашно – Анна помнила дорогу, вдобавок, её вёл компас. Она остановилась, когда поняла, что свет фар давно пропал. Оглянулась. Ушла так далеко, отчего машины не было видно или, быть может, Райхенбах давно уехал? Райхенбах действительно уехал, вот только когда Анна скрылась за горизонтом. А пока он сидел в машине и наблюдал, как она медленно скрывается в темноте, как ночь поглощает силуэт. Он достал фляжку и сделал глоток, вспоминая, как в Новый год Анна так неумело распивала бутылку виски. В сравнении с тем алкоголем то, что пил сейчас, было настоящим пойлом. Его губ коснулась усмешка при воспоминании о том вечере. Разве мог он представить, как далеко зайдут их отношения? В ту ночь было принято решение вернуть её в санчасть. Правильное решение. Отношения между ними не должны были начаться. Ни Рихтер, ни Шефер не должны были погибнуть. Он не должен был её спасать. Они не должны были знать друг друга. Между ними нет ничего общего. Он – не тот пример, на который следует равняться. Не тот, с кем можно... Райхенбах выпил ещё, прогоняя мысли об Анне. Больше они не встретятся, хотя бы потому, что сегодня для него последний день. Папка с исследованиями Брауна. Теперь её можно лишь сжечь. Бесполезная писанина, из-за которой в прошлом погибло столько людей, в том числе его крестница. Если бумаги попадут не в те руки, все начнётся заново. Сжечь папку. Не дожидаться действия яда и пустить пулю в лоб. Лучше, чем беспомощно умирать, утонуть в собственной крови. Фюрер посмертно наградит. Для всех он будет генералом, который не пережил поражения армии. Ради чего он воюет? Ради семьи? Но у него нет семьи и никогда не было. Ради друзей? Друзей тоже нет, зато врагов полная армия. Ради мирного неба над головой? На кой черт ему это небо! Ради родины? Которой из?.. Ему не за что положить голову на алтарь войны, но он каждодневно сражается – по привычке? Выкручивается, предаёт, убивает. Он уже сам не знает, где настоящий, а где – фальшивка. Сколько отдал приказов о расстреле? Сколько человеческих невинных душ погубил? Ему никогда не смыть кровь со своих рук. И ради чего всё это? Пальцы ослабили ворот. Неважно, какого цвета форма. Неважно, какие погоны на плечах, но он впервые испытывал дискомфорт. За что ты сражаешься? Райхенбах знает, за что проливает кровь. А ты? Кто хуже – он или ты? Кто ведёт немцев в бой – он или ты? Кто отдаёт приказы отступать – он или ты? Кто победит – он или ты? Он сильнее тебя, он въелся в твоё тело, впитался с кровью. Каждый день он порабощает тебя. Что осталось от тебя настоящего? Ты так устал. Твоя война началась не в 1941 и не 1939, а много раньше. Ты так давно на войне, отчего собственная смерть кажется избавлением, но насмешка судьбы – тебя ни разу не ранило. Ты – главный судья и палач. Ни у кого нет власти вынести тебе приговор. Никто не наставит дуло, если ты сам не захочешь. Кто погибнет – он или ты? Когда Райхенбах возвратился ночью, то узнал от Лемана следующее: – Начался прорыв. Командует Штеммерман.