Следуя донесениям

Русскую женщину ничто не напугает и не остановит. Штольман убедился на примере Мироновой. Как он ни стращал, она продолжала гнуть свою линию и, наконец, добилась своего. Варфоломеев не видел веских оснований не допускать Анну до операций, ей некуда было бежать и не у кого просить защиты, официально ей не выдвинули никаких обвинений, о немецком плене знал узкий круг лиц, а для остальных рьяное внимание полковника казалось странным, из-за чего начали появляться слухи, что в нынешнем положении совсем не кстати, да и Скрябин просил за Миронову, дав высокую оценку ее профессиональным качествам, и потому Варфоломеев, все обдумав, разрешил Анне ассистировать, но (и тут Штольман всякий раз мысленно вздрагивал) под личную ответственность его, Штольмана. Итак, Миронова получила то, чего хотела. К чести будет сказано, она не кичилась своей, может быть, и маленькой победой, как считал Варфоломеев, но Штольман воспринимал «маленькую победу» Анны, как личное поражение. Сидя на пригорке, он всматривался вдаль и не видел ничего, кроме простирающегося леса. Лучи солнца скользили по курчавым, с пробивающейся сединой, волосам, и полковник, щурясь, наслаждался тишиной и слабым, отдаленным щебетанием птиц. Впервые за долгое время в голову не лезли неспокойные мысли. Штольман забыл, когда в последний раз вот так запросто сидел и слушал пение птиц, когда поблизости не разрывались снаряды, не кричали от невыносимой боли и не умирали люди, когда собственная жизнь не висела на волоске. Он не желал ничего сильнее, чем окончания войны, и хоть возвращаться было некуда и не к кому, глубоко в душе Штольман надеялся выжить и встретить ещё не один месяц май. «У вас интересная фамилия, товарищ Штольман». Полковник поджал губы. Как он сдержался и не застрелил на месте заносчивого эсесовца, до сих пор было загадкой для него самого. Ранение в плечо – малая толика того, что немец заслуживал. И Миронова ещё переживает за него, ждёт, считает дни до встречи, перетекающие в недели, а те – в месяцы. Она должна, нет, обязана была отречься от него, молить о прощении, раскаяться, но вопреки всему продолжала верить и ждать – верить словам немца и ждать... Что Штольман упускал во всей истории? Находясь в плену и полностью завися от Райхенбаха, Анна могла, желая выжить, подыгрывать генералу, но зачем сейчас, когда все раскрылось, и она, наконец, со своими, так ожесточенно, отчаянно защищать в каждой перепалке Райхенбаха и так самоотверженно его ждать? Эсесовец был ей небезразличен. Штольман с трудом мог это признать, всякий раз, думая про их связь, он морщился. Но почему Миронова питала к нему чувства? В связь с британской разведкой и шпионство полковник не верил. Райхенбах не дурак и играет на своей, одному ему известной, стороне. Он и не с Германией, и не с Британией. В решающий момент выберет сторону победителя. Штольман хорошо знал породу таких людей, к счастью, он не мог отнести себя к ним. Всю жизнь находился на одной стороне и как бы ни было тяжело, не отступал, не торговал принципами и поэтому отказывался понять и принять поступок Мироновой. Парадокс – один защищал страну, и дома (а уцелел ли дом после бомбежек?) его никто не ждал, другой – пошёл войной и его ждали там, куда вступили вражеские танки. Внимание полковника переместилось с верхушек деревьев на маленькую поляну, где обедали врачи и несколько медсестёр. Штольман различил среди них Анну и Скрябина. Они сидели поодаль от остальных и о чём-то беседовали. Женщина внимательно слушала, чуть наклонив голову, и потому лица ее было не различить. В свою очередь лицо Скрябина хорошо было видно, и оно выражало ... сочувствие? обеспокоенность? Удивительное дело, любой, кто хоть немного пообщается с Мироновой, начинает питать к ней странные чувства. Взять того же Скрябина – зачем ему ей помогать? Медсестра из неё неважная, подумал Штольман и сразу поморщился. – Лукавите, товарищ Штольман, – пробормотал себе под нос. Не ему сомневаться в умениях Мироновой, не после того, как та выходила его. Под ложечкой неприятно засосало. Он давно ничего не ел, по утрам нет аппетита – старые раны по ночам ноют куда сильные, чем днём, да и пища – тяжелая, после неё болит желудок. В госпитале сказали, родился в рубашке, мол, с такими ранами не живут, если не прооперировать как можно скорее, да и после необходим специальный уход и лекарства. На бедре остался глубокий шрам, медсестры говорили, рана серьёзная и одно неверное действие, мог бы остаться калекой. Штольман знал, кому обязан здоровыми ногами – темноволосой, острой на язык девушке. Выходила, можно сказать, Миронова, она приходила чаще, но прооперировала другая. Интересно, что с ней стало и где теперь? Полковник обратил взгляд в сторону леса. Возможно, вторая в другой части; они легко могли разделиться в феврале, посчитав, что по отдельности выжить будет гораздо проще. Штольман задавал вопросы Мироновой, и всякий раз та уходила от ответа – опустит голову или отвернётся, и еле слышно: «Какое вам дело...». Действительно, какое? Он знал лишь имя, а также то, что у нее золотые руки и скверный характер. Было странно осознавать, что своей жизнью обязан двоим предательницам, поэтому, всякий раз видя Миронову, полковник заглушал в себе слабый голос, призывающий быть чуточку добрее к женщине. – Товарищ Штольман, – раздался позади голос Анны. Штольман настолько погрузился в размышления и не заметил, как вторглись в его спокойный мирок. Одиночество было нарушено. – Анна Викторовна, – обернулся полковник. Он заметил термос. – Что вы хотели? Миронова прошла вперёд и поставила на землю термос. – Здесь лёгкий суп. – На недоумённый взгляд Анна пояснила: – Вы не обедали. Анна продолжала стоять на расстоянии и смотреть в лицо полковника, который не торопился принимать еду. Она уже давно обратила внимание на его состояние и поняла – Штольману нездоровится. Ничего удивительного, с его-то ранениями и желчным характером. Анна поняла ещё в марте во время Уманско-Ботошанской операции, когда они были вынуждены несколько дней делить одно жилье. Полковник плохо питался, Анна не уговаривала принимать пищу, по правде, ей было все равно, но хватило понаблюдать пару раз, и причина такого поведения стала понятна. Сегодня, когда Штольман опять отказался от обеда, Анна, поразмыслив, отправилась к повару. Полковнику требовалась специальная пища, и если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, она готова рискнуть. Нет, ей вовсе не нужно было его сердце – Анна только и хотела дожить до встречи с Райхенбахом, и из двух зол, выбирая между Штольманом и Лассалем, она выбрала Штольмана, к тому же, за последнюю неделю он, если можно так выразиться, был терпим к ней. Ей нужно было наладить с ним общение, поэтому, стиснув зубы, она сделала шаг и сказала: – У вас обострение. Может быть, язва желудка. – Кто вам сказал? – сощурился Штольман. – Незачем говорить, если к вам приглядеться. В этот самый момент желудок предательски заурчал, и уголки губ Анны дрогнули в скупой улыбке. Не видя причин оставаться, она кивнула на термос, посмотрела на Штольмана и развернулась. – Постойте, – неожиданно для себя окликнул полковник и сразу прикусил язык. Надо было дать ей уйти. Ему не нужны ее подачки, но что-то во взгляде развязало ему язык и заставило его удержать Анну. Ему показался знакомым ее взгляд, но пока никак не мог припомнить, когда она так раньше смотрела на него. Все те месяцы, которые они провели вместе, Миронова предпочитала не смотреть на него, а если и приходилось, то смотрела как бы сквозь него, уносясь мыслями к другому. Анна развернулась на полпути, но теперь уже она не двигалась с места. Ровно посередине между ними находился термос, словно отправная точка. Он либо возьмёт, либо прикажет убраться ей вместе со стряпней. Если бы она пришла неделей раньше, он бы понял зачем. Но сейчас... когда Анна получила то, чего хотела – ассистировать Скрябину, да и к тому же обрела в его лице надёжного покровителя, Штольман плохо понимал, для чего сейчас понадобился ей. – Почему? – только и смог спросить, потрясённый поступком. «Потому что Лассаль хочет убить меня и забрать документы. Потому что больше всего на свете я хочу снова увидеть его», билась у Анны мысль, как птица в силках, но когда она открыла рот, то сказала совсем другое: – Не стоит изводить себя понапрасну, товарищ Штольман. Впереди нас ждёт ещё не одна битва. Полковник поднялся на ноги – быстро, резко. Цепкий взгляд прошёлся по Анне, но ничто в ней не дрогнуло. Они не станут друзьями, но она попытается изменить его мнение о себе. Лассаль пугал её, и после той утренней выходки Анна долго думала, уговаривая себя примириться со Штольманом, сделать первой шаг. В конце концов, не ей роптать на судьбу. Она жива, а Нина мертва, и у неё нет даже могилы... Райхенбах – сколько лет он удачно лавирует меж двух огней, одному Богу известно, что он пережил. А ей тарелку супа не подать? Штольман приблизился к термосу и посмотрел на Миронову. – Что вам нужно? Думаете, я забуду о вашем предательстве? Не получилось. – Если вы когда-нибудь забудете о моем предательстве, это будет означать, вы забыли, кому обязаны своей жизнью. Я бы хотела, чтобы вы помнили. Полковник сжал кулаки, костяшки пальцев побелели, он открыл рот, но ничего не сказал, лишь желваки заходили. – Поешьте, Яков Платонович, – продолжила тем же спокойным голосом Анна. – Если вы заморите себя голодом, кто будет напоминать мне о страшной доле предателя? Анна в последний раз бросила взгляд и удалилась. Штольман перевёл взгляд на армейский термос. Поесть все равно надо было. Если он посмотрит, что внутри, то ещё не значит, будто его можно подкупить жидким бульоном. Открыв термос, полковник обнаружил лёгкий овощной суп. От запаха желудок снова заурчал, и Штольман почувствовал сильнее, чем минутами ранее, как он голоден. Почему бы не съесть? Ведь не Миронова же готовила! Когда он попробовал первую ложку, ему показалось, он никогда не ел ничего вкуснее. Как странно, неужели сменился повар? Он замер и подождал немного, но болевых ощущений не последовало, тогда полковник съел еще. Штольман заметил, как закончился суп, лишь когда ложка царапнула дно. Он закрыл термос и поднялся на ноги. Там, где недавно обедали врачи, никого не было. Полковник увидел, как в одну из палаток проведать пациентов заходил Скрябин, а следом за ним Анна. Врач и медсестра не разлучались надолго, скорее, только на сон, это Штольману рассказывал безнадёжно влюблённый Коробейников. Скрябин и Миронова все делали слаженно – оперировали, совершали обходы, обедали и ужинали; Анна будто боялась остаться одна. С Коробейниковым у неё было мало общих тем, а со Скрябиным точек соприкосновения – предостаточно. Врачом он был хорошо образованным и подкованным в любом вопросе, Миронова слушала его, затаив дыхание, впитывая знания, как губка. Опять же, со слов Коробейникова. Сам Штольман Скрябина не переносил на дух и не любил сталкиваться с ним понапрасну, тем более, были проблемы поважнее. Например, полковник всерьёз задумывался, под каким предлогом избавиться от Лассаля. Спускаясь по протоптанной тропинке, он вдруг вспомнил взгляд Анны и его обдало холодом. Она в самом деле уже смотрела так на него, слегка улыбнувшись, без тени вражды, с любопытством. Она смотрела так в день их знакомства.