Следуя донесениям

Через неделю Анна смогла ассистировать Скрябину. Передвигаясь не так быстро, как раньше, стараясь одинаково ступать на обе ноги, она все же слегка прихрамывала, вследствие чего Коробейников попытался окружить заботой, от навязчивости которой рябило в глазах. Скрябин же, окинув взглядом в первый день выхода, ничего не сказал, за что медсестра была безмерно благодарна. Он лишь молча развернулся спиной, позволяя Анне завязать халат. Скрябин вообще понимал без слов, не нужно было придумывать объяснения, ломать голову над правильными словами. Он все понимал. Одна за другой шли операции. Проведя почти две недели в госпитале в качестве пациента, Анна была рада вернуться к работе. Она погрузилась в нее с головой, отмечая со скрытым удовлетворением, как хорошо они сработались с Иваном Евгеньевичем — такого единения у нее не было даже с доктором Милцем, возможно, тогда у нее попросту не доставало опыта и, нервничая, совершала ошибки, на которые хоть и мягко, но указывал Александр Францевич. Сейчас все было иначе — Анна понимала молчаливого, сосредоточенного Скрябина куда лучше, чем указания Милца — по тому, как приподнималась бровь Ивана Евгеньевича, когда, склонившись над раненым, не поднимая головы, он оперировал и ему требовались то щипцы, то зажимы, то ножницы или что-то другое. Она понимала по наклону головы, по сдвинутым бровям или поджатым губам. День прошел незаметно и клонился к закату. Анна раскладывала инструменты, готовясь к следущей операции. — На сегодня достаточно, — нарушил тишину Скрябин, развязывая повязку. — Отдыхайте. — А вы? — Я сделаю вечерний обход. — Я помогу. — Оставьте, — снимая перчатки, не глядя на неё, сказал врач, — вы хорошо потрудились. Звякнули инструменты. Анна замерла. — Не нужно жалеть меня или щадить. Я не девочка. Скрябин прошёл к умывальнику, тщательно вымыл руки, ополоснул лицо и шею, и только потом ответил напряжённо застывшей и ждавшей все это время медсестре: — Дело ваше, Анна Викторовна. Идёмте. На бегу сняв фартук, Анна быстро помыла руки и выскочила на улицу. Скрябин ушёл недалеко — спрятав руки в карманы халата, он шёл по протоптанной тропинке, заслышав торопливые, неуклюжие шаги, врач остановился и вскинул голову. Солнце зашло за горизонт. Он смотрел на чистое небо и думал, где-то вдалеке разрывались снаряды, гибли люди и так же, как он, смотрели в небо, но в последний раз. Анна поравнялась и тоже подняла голову — чистое, без единого облачка, небо. Она глянула на Скрябина — загорелое лицо оставалось бесстрастным, губы слегка поджаты. За столько недель Иван Евгеньевич так ни с кем и не сошёлся — с коллегами держался ровно, даже несколько отстранённо, редко поддерживал разговоры (о той же медицине и передовых технологиях), медсестёр и вовсе не замечал, с раздражением отмечая их ошибки, неповоротливость во время операций, пока те заменяли Анну. Он предпочитал общество пациентов, желательно тех, кто находился в бессознательном состоянии. — Идёмте, — вполголоса сказал Скрябин. Они шли в молчании, пока Анна его не нарушила. Ивана Евгеньевича нельзя было назвать разговорчивым человеком, и его можно понять — какие тут разговоры, когда без передышки проводишь одну за другой операции, под конец дня хочется прийти к себе и забыться сном, но те редкие моменты, когда Скрябин заводил беседу или поддерживал ее, были для Анны отдушиной. Она, как и он, держалась в стороне ото всех, пусть и не по своей воле. С медсёстрами или другими врачами общаться запрещалось, что до Коробейникова, то его общество было утомительным. Оставался Штольман, но о чем им говорить? — Иван Евгеньевич, — на ее голос Скрябин слегка повернул голову, продолжая идти дальше, — что вы думаете о военно-полевой терапии? — Пока лежали в госпитале, начитались научных журналов? — Нет... я... мне интересно. Кое-что я читала на курсах, бегло, сами понимаете. Недавно и фронтовых терапевтов не было, удивительно. Хирурги спасают жизни, а терапевты выхаживают. Мужчина остановился, дожидаясь, когда Миронова с ним поравняется. В его взгляде читалась усталость и зарождавшийся интерес, но не к неожиданно возникшей проблематике вопроса, а к рассуждениям Анны. — Выхаживают медсестры, Анна Викторовна. Как студентка теряется под строгим взглядом профессора, так и Анна растерялась от нравоучительного тона. — Кажется, я уловил вашу мысль, — Скрябин пошёл медленнее, подстраиваясь под ее шаг. — Я мог бы порекомендовать книгу, но, признаться, не знаю, где ее можно достать, наверное, если только в Москве или Ленинграде. Бог знает, окажемся ли мы там. Это довольно старая книга, я сам познакомился с ней благодаря библиотеке отца, не уверен, осталось ли что-то от отцовского наследия. Книга называется «Военно-походная медицина», автор Чаруковский. Найдёте — обязательно почитайте, а ещё работы Боткина. Из современного могу предложить труды Кончаловского, Ахутина. — Скрябин скосил взгляд на макушку Мироновой. — Удивлён вашим интересом. Почему вас это так волнует? Основная масса медсестёр не забивает себе голову мыслями о военно-полевой терапии. — Если честно, я задумалась об этом недавно, нет, не когда лежала в госпитале с ногой, — поспешила добавить Анна и увидела мелькнувшую улыбку на лице мужчины. — Вы спасаете жизни, но за лечением и процессом выздоровления следят другие. — Полагаете, я должен следить ещё за течением болезней? — Нет, что вы! Я не то хотела сказать. — Она помолчала, обдумывая следующие слова. Ей нравилось с ним разговаривать, Скрябин мог выслушать, подсказать, упорядочить и направить мысли в нужное русло. — Я хочу сказать, каждый день хирурги проводят десятки операций, но что мы знаем о дальнейшей судьбе пациента — выжил ли он от перенесённых потерь, не развилась ли у него пневмония, или заболевания сердечно-сосудистой системы, к примеру. Меня всегда интересовал дальнейший ход лечения. — Стало быть, хирургия вас мало привлекает? — Должно быть призвание, у меня его нет. Откровенно говоря, я мало встречала женщин-хирургов. Моя подруга, — запнулась Анна, — покойная, была медсестрой, но с золотыми руками, она оперировала. — Сама оперировала? Кто ей позволил? — Да. Так получилось. Выбора особо не было — или смерть, или операция. — Операция в полевых условиях, — догадался Скрябин. — Какие были ранения? — В бедро и плечо. — Что стало с пациентом? — Жив, — хмыкнула Анна. — Последствия? — Не уверена, что это можно отнести к последствиям, скорее, к плохому характеру, — с сомнением ответила Анна. — Язва желудка. — В таком случае, — с улыбкой отвечал Иван Евгеньевич, — здесь поможет лишь хорошее настроение. И диета. Вы наблюдали за ним после операции? — Две недели. — Военно-полевая терапия, — вновь улыбнулся Скрябин и посмотрел на медсестру, — в упрощенном виде. Так, значит, вас интересует диагностика и лечение. У меня есть с собой несколько книг, по большей части все по хирургии, но кое-что для вас найдётся. — Правда? — Удивилась. — Вы бы оказали мне большую услугу. — Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Ваше стремление похвально. — Он заложил руки за спину. — Чтение книг одно, а вот выучиться на врача — задача потруднее, но начнём с малого. Они свернули с намеченного пути в сторону землянок. Анна хорошо знала дорогу, столько раз они ходили по ней вдвоём: с операций, вечерних обходов, когда Скрябину удавалось выкроить время на осмотр тяжелораненых, и после возвращались каждый к себе, однако ещё ни разу Анна не была у него. Его жилище выглядело поистине холостяцким — ничего лишнего, только самое необходимое. Как в операционной, так и в доме царил порядок: кровать заправлена, вещи убраны. На столе книги и справочники, стопки тетрадей, исписанных в студенческие годы на лекциях, практиках. Беря книги, Анна испытывала чувство благодарности — в череде событий, проблем Скрябин нашёл время выслушать ее, не упрекнул за глупые рассуждения, не одернул, поделился специализированной литературой, достать которую сейчас просто невозможно. С трепетом она приняла из его рук две книги. — Если вас действительно это заинтересует, я буду готов ответить на вопросы, Анна Викторовна, но вы должны понимать, сейчас у вас никак не получится пройти обучение. Они вышли на улицу. В воздухе витал запах отцветающей сирени. Солнце спряталось за горизонт. Временами мимо пробегали медсестры или санитарки, на ходу здороваясь. — Знаю, Иван Евгеньевич. Можно было добавить про несвоевременное желание начать учиться на врача или про страх, аппелируя тем, что куда проще подавать инструменты, чем проводить операцию, бороться за жизнь человека, порой принимать тяжелые решения. Но ни одна из причин не подходила. Штольман. Он не подпустит ее к солдатам со скальпелем в руках, не позволит стать врачом, да и Анна сама понимала всю тщетность надежд. Блестящим врачом могла стать Нина, у неё был дар, однако отказаться от чтения книг Анна в себе сил не нашла. Скрябин задумчиво смотрел какое-то время в глаза, а потом, невзначай оглянувшись и не найдя никого поблизости, вдруг произнёс бесцветным тоном, будто бы речь шла о погоде: — У вас странные отношения с полковником. За что он вас так недолюбливает? Анна вскинула голову, крепко прижимая к груди книги, отчего побелели пальцы. Навряд ли Скрябин знал о заведённом на неё деле, о приезде Кромвеля и тем более о Райхенбахе. Если у него и возникали вопросы о присутствии в армии Лассаля, то, скорее всего, его направили по ложному следу. — Для симпатии, — осторожно заговорила Анна, — не нужны причины, также и с антипатией. Бывает, мы не знакомы с человеком, а уже относимся с предубеждением. — Уверен, у вас другой случай. — Сложно сказать, когда все началось. — Они повернули к ее землянке. — Наверное, в тот день, когда я воспротивилась мыть мочеприёмники, — лукаво сказала Анна. — Не подозревал о такой широкой деятельности полковника, — усмехнулся Скрябин. — О, в его ведении достаточно... — договорить Анна не успела — нога зацепилась за корягу, и всем корпусом медсестра полетела вперёд. Она уже представляла, как встретится носом с землей, но Скрябин моментально среагировал, резко развернулся и подхватил, сжав руками до боли за предплечья. Их взгляды на миг встретились — обескураженный Анны и спокойный его; он разжал пальцы и отступил. — Спасибо, — в ее голосе отчетливо слышались нотки удивления. Анна и не подозревала, какая у Скрябина блестящая реакция, он ведь не видел, как она споткнулась. — Меньше летайте в облаках, говоря о полковнике. Идите, — ровно сказал врач. — Отнесите книги, а я сделаю обход. — Я бы хотела помочь. — Увольте. Мужчина развернулся, не дав ответить, и зашагал в обратном направлении. Анна ещё немного посмотрела ему вслед, а затем пожала плечами и направилась к себе. Каково же было ее удивление, когда через несколько минут к ней пришёл Лассаль. Анна только выложила книги. Он словно следил за ней. С их последней встречи прошло почти две недели — все это время его к ней не пускали. Приятное послевкусие от беседы со Скрябиным испарилось. На сердце сделалось тяжело. — Есть сведения? Лассаль приблизился, внимательно оглядел и опустил взгляд на стол с книгами. Приподнял бровь. — Полевая терапия? — Да. Анна заставляла себя держаться свободно и уверенно, но, встречаясь со взглядом Жана, всякий раз с трудом его выдерживала. Сердце замирало, будто окатили холодом. В ушах шумело, в висках оглушительно стучала кровь; она слушала как во сне — смысл слов долетал с запозданием. Лассаль замолчал и терпеливо ждал, когда Анна осмыслит услышанное. — Скоро все закончится? — И вас сразу доставят в Лондон. Он ждёт вас. — Лондон? — Наше правительство договорится. Вы будете в безопасности. — Мужчина скользнул взглядом по книгам и приблизился. — Вы можете полностью довериться мне. Любая ваша тайна останется со мной. Анна задержала дыхание. — Мне нечего скрывать. Я простая медсестра, но буду вам благодарна за любые новости о нем. — Берегите себя. Лассаль ушёл, бросив напоследок многозначительной взгляд. У Анны подкосились ноги, облокотившись на спинку стула, она судорожно втянула воздух и ощутила, как листы бумаги коснулись рёбер. Тишина давила. Было невыносимо находиться в четырёх стенах, прокручивать в голове сказанное и думать, думать... Он не передавал ей тех слов, не просил связаться. От него нет вестей с февраля, а на календаре сейчас 1 июля. Анна выбежала на улицу, огляделась. Она могла найти Скрябина и попытаться забыться за разговором, могла совершить обход и погрузиться в работу, но все мысли вращались вокруг Лассаля. Он знает, догадывается. Скоро он поймёт, что она не верит ему, и убьёт или хуже — доберётся до документов. Они не должны попасть не в те руки. Оставался только один выход. Один человек. Анна не думала, что когда-нибудь настанет день, и она сама придёт к Штольману. Оставшись незамеченной, она спокойно зашла в дом, вспомнив, как дома, в которых останавливался Райхенбах, всегда охранялись, но, подумала Анна, Штольман и не генерал, чтобы его охраняли. Дверь легко открылась, полковник сидел за столом, изучая какие-то документы. На скрип двери он вскинул голову и замер. Из всех людей Штольман ожидал увидеть ее на пороге меньше всего, и вместе с тем, он не думал прогонять — наоборот, ему стало интересно, чем вызван неожиданный, противоречащий всему, визит. — Анна Викторовна, — он упрямо продолжал сидеть, твердил себе, что подняться ей навстречу, как требуют приличия, проявление слабости. — Товарищ Штольман, — она закрыла дверь и медленно, аккуратно ступая на правую ногу, пошла к столу. Полковник не показал удивления, как по-свойски Анна отодвинула стул и села напротив, будто делала так всегда, будто это нормально — прийти к нему в столь поздний час без сопровождения, без договорённости. Зачем она тут? Сегодня первый день, как Миронова вышла с больничного. Неужели что-то успело случиться в госпитале? Он быстро отмёл эту мысль — случись что по медицинской части, она бы обратилась к Скрябину. Его авторитет был для неё незыблем. Тогда что же? Штольман окинул взглядом, подмечая усталый вид, пару пятен на застиранном халате и новую причёску — волосы были гладко убраны и заколоты невидимками. Раньше Миронова всегда ходила с косой, да ещё вчера он застал ее, когда та расплетала волосы. Он поджал губы, гадая, что его вывело из себя больше — ее внезапный приход или то, что заметил новую причёску, когда ему абсолютно плевать, что у неё на голове? Пусть хоть голову пеплом посыпает. — Чем обязан? — резче, чем хотел, спросил Штольман. «Без кителя», — обратила внимание Анна. В гимнастёрке, расстёгнутой на первые пуговицы. Райхенбах, часто засиживаясь допоздна, тоже избавлялся от кителя, погрузившись полностью в работу, не замечал, как наступала ночь, а за ней рассвет, как исподтишка, боясь быть пойманной, за ним наблюдали, хотя сейчас в последнем Анна уже сомневалась — шпион, привыкший быть начеку, следивший за малейшими изменениями в поведении людей, и не знать, не чувствовать кожей, что за ним наблюдают? Он позволял ей наблюдать, быть рядом. Что он записывал в тетрадях в те долгие ночи, и куда они потом делись? Сжёг? О чем думал, глядя на карты сражений? Что чувствовал, облачаясь в форму врага, играя роль, за которую не помилуют? Как ему удавалось (и удаётся) балансировать, находить середину, будучи в крови по локоть? Как она умудряется находить ему оправдания и силы в изнурительной борьбе с ожиданием их встречи? Все эти мысли быстро пронеслись в голове, стоило увидеть Штольмана в рабочей обстановке. Разложенные бумаги, открытая исписанная тетрадь, карта с пометками — все это отбросило Анну на полгода назад. Тот, о ком меньше всего хотелось думать, напомнил о нем. Они не похожи. Совсем. И дело не в погонах. Штольман чересчур правильный, до скрежета зубов принципиальный, грубый, непримиримый борец за идеалы истины и справедливости. Райхенбах идеалы попирал, насмехался над справедливостью и лишь устало вздыхал, когда речь заходила об истине. Их методы достижения цели отличались. Райхенбах лгал, предавал, убивал. Всё — ради цели. И Анна переживала, спрашивала себя — что происходит с его совестью, кого он видит в зеркале чаще — Райхенбаха или Разумовского? У неё не было ответов, Анна лишь знала — только человек сильной воли способен совершать такие вещи, переступать через принципы, идти во тьме, когда у других давно бы иссякла надежда. Штольман же никогда бы не стал изворачиваться. Будучи раненым, зависимым от них с Ниной, остался верен своим идеалам. Он предпочтёт лобовую атаку с бо́льшими потерями, зато честно. Схлестнётся насмерть, как с тем немцем в лесу. Льстивые речи ему чужды, говорит, как рубит топором, щепки летят, да успевай уворачиваться. Непреклонен, несокрушим, твёрд, как камень, — не сдвинешь с места, не разрубишь. Райхенбах (и на миг взгляд Анны потеплел) напоминал воду — она принимает любую форму, даёт жизнь там, куда уже вступила Смерть, тушит разгоревшийся пожар. Но в то же время вода может обрушиться мощной лавиной, как волны разбушевавшегося океана, или превратиться в лёд — в острозаточенные, смертоносные клинки. Но кое в чем они всё-таки были похожи — в неприязни к Лассалю. Райхенбах не доверял ему и велел Анне остерегаться. Сразу по отъезду Райхенбаха Лассаль вознамерился заполучить документы, не сумев их найти, решил втереться в доверие, отравляя существование Анны ложными сведениями. — Не надеялась вас застать. — И потому пришли? — Нет. — Анна поставила со звоном на стол термос и кивнула. — Приятного аппетита. Штольман сощурился. Он не заметил, что Миронова пришла вовсе не с пустыми руками. Как не доглядел? Ах да, его взгляд застыл на волосах, непривычно убранных невидимками. — Чем отравили? — Мое последнее изобретение, — губы едва дрогнули в улыбке, — вас ждёт мучительная смерть. — В ядах вы разбираетесь. Зачем пришли? Что-то вспомнили? — Думаю, не вы один заинтересованы в лабораториях. Анна замолчала, позволив себе тем самым насладиться эффектом от произнесённых слов. Жилка на виске забилась, Штольман прикрыл глаза, делая глубокий вдох, что-то тяжёлое шагнуло из темноты разума — он открыл глаза, отгоняя дурные мысли. — Что вы хотите мне рассказать? — Вы задавались вопросом, почему Лассаль здесь? Штольман сощурился и подался вперёд. — Он обеспечивает вашу безопасность на тот случай, если мой пистолет случайно выстрелит вам в голову. — Возможно, — с натянутой улыбкой ответила Анна. Полковник сложил на груди руки. — Вам не удастся водить меня за нос. Я быстрее убью вас и его. — Нарушите приказ. — Тем самым выполнив другой. На секунду Анна засомневалась, правильно ли сделала, придя к нему. Всё-таки их отношения сложно назвать тёплыми. — Вы знаете, почему должны охранять меня? Штольман напрягся. Впервые они говорили столь откровенно, без увёрток, злых шуток. Варфоломеев, приставив его к Мироновой в качестве надзирателя, не потрудился объяснить, в чем ее ценность. Генерал вообще ничего не объяснил. Оставалось догадываться, о чем эсесовец говорил тем вечером за закрытыми дверями с Коневым, что можно было важного пообещать взамен на её жизнь? Молчание Штольмана Анна расценила, как нежелание отвечать, ей не приходило в голову, что полковнику нечего сказать, и он не хотел в том признаваться. — Почему его интересуют лаборатории? — Это лишь мои предположения. А почему ими интересуетесь вы? Кстати, все полковники нашей армии такие любопытные? — Я могу отправить вас под трибунал, — заскрежетал зубами Штольман. — На срок вы уже достаточно наговорили. — Не отправите. Не сейчас, когда, возможно, агент другой страны ищет то же, что и вы. Опыты. Если вы что-то нашли, то почему Лассаль не может искать то же самое? — А если вы все выдумали, потому что он перешёл вам дорогу, и вы захотели от него избавиться с помощью меня? — Понаблюдайте за ним. Полковник вышел из-за стола. Он обошёл Миронову и встал за спиной, смотрел на ровную осанку и думал, какие мысли кроются в этой головке. — Почему вы пришли ко мне? С чего я должен поверить вам? Лассаль, если верить словам Кромвеля, из одной организации, что и ваш немец. У вас с ним куда больше общего. — Родины у нас разные. Штольман презрительно фыркнул и встал перед медсестрой, спрятав руки в карманы штанов. — Тогда тоже о родине думали? Щеки покрылись предательским румянцем, но Анна не опустила глаза. Тогда. Когда делила ложе с немцем, когда выбрала его, когда решила дождаться во что бы то ни стало. — Сегодня он пришёл ко мне, — перевела Анна разговор в другое русло. — Снова. Он сообщает мне ложные сведения о нем, таким способом хочет подкупить меня. — А вы у нас неподкупная? И зачем ему вас подкупать? — Руководствуется той же логикой, что и вы. — А вы ничего не знаете? По ее лицу мало, что можно было прочесть: Миронова не хмурилась, не отводила взгляд, лишь раз покраснела, но то было даже хорошо — про себя Штольман удовлетворенно отметил, что чувство стыда ей знакомо, она его не утратила. — Так как мне поступить, Яков Платонович? Мне кажется, я для Лассаля всего-то предлог. Он что-то ищет здесь. Вы должны его остановить. Она жестоко сыграла на его благородстве. Как ямщик подстегивает хлыстом старую клячу, дабы та, наконец, перестала тащиться и ускорилась, так и Анна заставила Штольмана опустить забра́ло и приготовиться к бою. — Арестовать его бездоказательно я не могу. Он находится на службе у Великобритании, а англичане наши союзники. Ваши слова мало что значат, их не «пришить» к делу. Анна поднялась. — Для вас тоже? — У вас свой мотив. Я все ещё считаю, вы что-то знаете. — Враг моего врага... — не договорила Анна, давая Штольману закончить фразу. Полковник давно искал случай избавиться от Лассаля. Присутствие постороннего человека в армии, пусть и союзника, к которым относились англичане, действовало на нервы Штольману. Теперь ему выпал шанс устранить проблему, коей являлся Жан, но пока он не понимал, в чем корысть Анны. — Друзьями мы не станем. — Но теперь он у вас под подозрением. Они стояли недалеко друг от друга. Она смотрела снизу вверх, и ничто не выдавало в ней волнения, он и не догадывался, как дрожат ее колени, какие влажные у неё ладони. — Если вы что-то затеяли и солгали... Штольман не договорил, так как слова казались излишни, кивнул, отпуская, и отошёл, застыл в напряжении. Анна ушла, оставив ворох мыслей; они сбивали с толку, пугали, лишали сна.