Следуя донесениям

Мысль о крахе не покидала его. Словно корабль, качающийся на волнах обезумевшего океана, Райхенбах пытался удержаться на плаву, тем более, что берег уже виднелся, но, как и корабль, он вот-вот должен был разбиться о скалы и потонуть. Вкус поражения ощущался на кончике языка, витал в воздухе, проскальзывал во взглядах штабистов. Отдавая приказания, смотрел на лица и видел отражение смерти — та, заливаясь неудержимым смехом, скалилась. Он не верил в силу военного переворота, не верил в удачу и, соглашаясь на безрассудство, думал об отступлении. С последней весточкой от Трескова Райхенбах окончательно лишился покоя. Полный уверенности в победе, Тресков не слышал ничьих доводов. Засыпая, вставали жуткие картины перед глазами — тысячи повешенных, расстрелянных офицеров — участников мятежа. Во сне недавно явился Сиро Исии, и хоть лицо наполовину скрыто хирургической маской, он легко догадался, кто перед ним. Сиро вдохновенно делился результатами экспериментов над китайцами, в красках рассказывал о предстоящей работе. Браун не вызывал такой ненависти, как японец. Райхенбах проснулся посреди ночи и с облегчением подумал, что Анна находится далеко от Китая. Несмотря на ожесточённые бои, она в большей безопасности, чем он. Он не верил Кромвелю, не доверял Коневу, но знал, чего те хотят. Информация в обмен на ее неприкосновенность. Пока Анна представляет ценность, ее жизни ничто не угрожает, разве только сама под пули бросится. Райхенбах устало потёр лицо и поднялся с постели. Светало. Он спал несколько часов, больше, чем собирался и все равно не чувствовал себя отдохнувшим. Боль растеклась по телу, слегка поморщившись, Райхенбах накинул рубашку и прошёл к умывальнику. В отражении зеркала мелькнули новые шрамы — один на руке от пули Штольмана, два других, под рёбрами справа, заработанные во время допроса. Пытки стали изощреннее, палачи действовали жёстче, Манштейн сделался куда подозрительнее. Райхенбах предвидел это и морально готовился. Удивительно, он отделался несколькими шрамами, даже зубы не выбили, вот только мучился он от болей из-за необратимых последствий яда, так долго находившегося в организме. Он считал, что либо не доживет до окончания войны, либо... всякий раз Райхенбах отмахивался от тягостных мыслей, он не желал думать о том. Кто позволит ему избежать наказания за преступления? Пусть он и состоит на службе у британской разведки, расплатиться за отнятые жизни все равно придётся. Как только Кромвель поймёт, у кого папка, то лично проследит за процессом над ним, да ещё и вид смертной казни предложит. Фантазия у него хорошая и чувство юмора тоже. Но Анну он успеет найти и увезти в безопасное место, если только она сама не передумала... она могла посмотреть на всю ситуацию под другим углом, посчитать их отношения ошибкой и желать одного — забыть его и то, что между ними произошло. Вдобавок, Анна могла за это время сойтись с кем-то. Мало ли в армии мужчин? В самом деле, зачем ей портить себе жизнь связью с эсесовцем? Райхенбах рассматривал и такой вариант, если так случится, он не будет ее принуждать — исчезнет из ее жизни, уж заметать следы у него всегда отлично получалось. Райхенбах привёл себя в порядок и вознамерился позавтракать в тишине в кабинете, как входная дверь хлопнула, раздалось приветствие солдат на посту, прошло несколько секунд, дверь, ведущая в кабинет, открылась, и возник Нойманн. Он уже не удивлялся ранним подъемам бригадефюрера, в какое время не приди, генерал всегда на ногах, гладко выбрит и одет. — Герр генерал! Райхенбах махнул рукой, позволяя офицеру сесть за стол. — Что вас привело, Генрих, в такую рань? В отличие от генерала призрачная надежда на успех крепко вцепилась в Нойманна, тот верил в переворот и представлял, как режиму Гитлера придёт конец. — Донесения с фронта. Райхенбах взял протянутую папку. Помимо боевых сведений на своём участке, он просил по возможности сразу докладывать ему обо всем, что происходило на территории Западной Украины, Белоруссии и Польши. Бои за Минск продолжались, было лишь вопросом времени, когда немцы отступят. Куда больше Райхенбаха волновали Западная Украина и Юго-Восточная Польша, где находилась армия Конева, а значит, и Анна. Он читал донесения, а в голове проносились различные варианты операций. Их всех ожидала настоящая мясорубка, немцы не отступят так просто, Конев будет идти до конца. Слава богу, Анна медсестра, пули не коснутся ее. — О чем вы думаете? — поинтересовался адъютант. Глядя на карту, в голове созревал новый план. В военный переворот Райхенбах не верил — так, может быть, устроить свой собственный? Нойманн смотрел на него во все глаза, бесспорно, мальчик доверял ему. — Мне нужен выход на польских партизан. — Что вы хотите сделать? — сглотнул офицер. — С кем хотите связаться? Лучше всего было бы связаться с Кромвелем, он имеет прямое отношение к Армии Крайова, но рисковать Райхенбах не хотел, тем более, отход от задания мог повлечь за собой тяжелые последствия, среди которых неудовольствие Кромвеля наименьшее из зол. Вдобавок, сообщение могли попросту перехватить. — Найдите человека, на которого можно положиться, который выведет на Коморовского. — Заметив, как стремительно побледнел Генрих, Райхенбах недоволен добавил: — Черт возьми, Нойманн, вы собрались делать революцию или будете дальше плевать в потолок и грезить о лаврах? Съездите в город, послушайте, что толкуют, хватит сидеть здесь и охотиться за Хартманном, а лучше-ка поезжайте прямиком в дивизию СС. — Зачем туда? — Да вы в самом деле, голубчик, ничего не знаете. Нойманн мучительно покраснел. Он знал про дивизию, знал, чем там занимаются, но никак не понимал, причём тут она и польские партизаны. — У них старые дела с поляками, не будем вмешиваться. Я уверен, они знают кого-нибудь из Крайова, поспрашивайте... ненавязчиво. Выкажите им сочувствие, они это любят. Другого выхода нет, — заявил бригадефюрер на вскинутый взгляд Генриха. — Запросить данные я не могу, пойдут толки, а то, что известно — не годится. Вы же понимаете, достаточно неосторожного слова и нас всех повесят. — Если я найду человека, что мне делать дальше? — Сообщите мне. В таком деле не надо действовать с наскока. — Я не понимаю. Вы хотите их поддержки в день переворота? Уголки губ дёрнулись в улыбке. Райхенбах обещал Трескову оказать помощь и сдержит слово. В конце концов, Тресков замолвил слово за него на допросе. Поляки — народ хитрый, столько лет мечтают о независимости, почему и пошли на контакт с англичанами и американцами. Зная слабость врага, можно сыграть на ней. — Мы не знаем, как развернутся события. Нам нужно подстраховаться. На кону всё-таки наши головы. Найдите человека, Генрих. Нойманн задумался. Он кое-что слышал несколько дней назад. Поговаривали о каком-то схваченном партизане, правда, где его держали, неизвестно. — Хартманн рассказывал, как недавно гестапо взяли кого-то. Райхенбах сощурился. В отчетах за последнее время вскользь упоминался похожий случай, вот только сомнительное удовольствие доверять информации человека, попавшего в гестапо. Он бы предпочёл кого-то другого. — Выясните, жив ли бедняга. — Если он жив? — Сообщите мне, сами ничего не предпринимайте. Нойманн удалился. Райхенбах снова погрузился в бумаги, напрочь забыв о завтраке. Людей он делил на два вида: хищник и добыча. Не хочешь стать добычей, прояви смекалку, разыграй комбинацию, пожертвуй кем-то или чем-то. Всю жизнь он руководствовался этим правилом и ни разу не пожалел. Благодаря замыслу Сопротивления, они все превращались в добычу. Почему-то на подсознательном уровне Райхенбах чувствовал провал — устранить фюрера, взорвав Волчье логово? Идти добровольно на плаху лишь потому, что «пообещал»? Да эти генералы сдадут друг друга под пытками, укажут на всех, выдадут списки, отдадут переписки. Придётся самому расставить на доске фигуры. Райхенбах потёр лоб и наконец заметил на столе завтрак. Он взял чашку кофе, вдохнул аромат и на мгновение смежил веки, вспоминая, как тридцать лет назад вот так же сидел в родовом имении и пил утренний кофе, глядя в окно, где раскинулся чудесный парк, который развёл ещё его дед. Имение разворовали в первый же год революции, дом подвергся набегам, парк уничтожили, часовню разрушили, уцелела лишь конюшня. Нойманн вернулся поздно. Весь день прошёл в разъездах. Мало того, что пришлось завязать разговор с Хартманном и держаться нейтрально, не реагировать на определённого рода высказывания, так потом ехать к гестаповцам. По правде, Нойманн совсем не жаловал гестапо и лишний раз старался не пересекаться, учитывая, какие дела они с бригадефюрером проворачивали под их носом. Сейчас же делать было нечего, Райхенбах дал четкие указания. Возможно, ему стало что-то известно, Тресков или Ольбрихт могли поделиться секретной информацией по тайному каналу связи. Правда, скепсис Нойманна в отношении польских партизан не убавился. Гестаповцы же действительно схватили польского партизана на подступах к городу, вот уже два дня из него выбивали сведения. Как рассказывал, смеясь, Хартманн: «Из парнишки вышла любопытная отбивная». Дорогой Нойманн думал, жив ли ещё поляк и если нет, то неужели придётся ехать в город и неведомым способом искать кого-то, причастного к партизанам? В душе он очень надеялся на живучесть парня. Инспектор, штурмбаннфюрер СС, тепло приветствовал. Он подтвердил слухи о задержании партизана и с улыбкой добавил: — К рассвету мы закончим. Надеюсь, он умрет сам. Не хотелось бы тратить патроны. — Он начал говорить? — У нас все начинают говорить, — штурмбаннфюрер предложил сигарету, но Нойманн отказался. Закурив, инспектор с прищуром добавил: — Вы поэтому здесь? Герр генералу не о чем беспокоиться, ситуация под контролем. Передайте, я завтра лично ему доложу. Сначала Нойманн хотел увидеть партизана, однако быстро передумал: Райхенбах не давал на то указаний, да и внезапно возникший интерес мог вызвать подозрение. Когда Нойманн явился к бригадефюреру, то уже солнце клонилось к закату. — Чем порадуете? — вскинув голову, поинтересовался Райхенбах. — Выпейте кофе, на вас лица нет. — Генрих тяжело опустился за стол, налил кофе и несколькими глотками опустошил чашку. — Вы что, присутствовали на допросе? — озадаченно уточнил бригадефюрер. — Нет. Инспектор прибудет завтра с докладом. — С докладом? Да вас за смертью посылать впору! — усмехнулся генерал. — О чем собирается докладывать? Вы нашли партизана? — Боюсь, к утру он будет мёртв, так по крайней мере, сказал инспектор. Райхенбах откинулся на спинку кресла и постучал пальцами по столу. — От него не было бы проку, он все уже рассказал. Если он выдал своих, гестапо устроит облаву. Я уверен, партизаны уже передислоцировались. В дивизии вы не были? Нойманн покачал головой. — Завтра утром поедете, наведёте справки. Они страсть как любят делиться подвигами. Сболтните что-нибудь про партизанское движение. — Думаете, им что-то известно? — Безусловно. У них свои выходы на людей. — Вы хотите, чтобы кого-то поймали? — Ни в коем случае, Генрих Нойманн! — усмехнулся Райхенбах и щелкнул зажигалкой, слабый огонёк коснулся сигареты. — Мне не нужны коллаборационисты. Я хочу найти надёжного человека из Армии Крайова. — Слишком опасно. — То, чем мы сейчас занимаемся, тоже. Он затянулся и выпустил дым. — Вряд ли они нам помогут, — с сомнением произнёс Генрих. Райхенбах промолчал и взглянул на карту. Они не нуждались в помощи, не для того он планировал установить связь с Армией Крайова.