Закат навевал на Анну тоску, за которой всегда приходили грустные мысли. Всякий раз, когда она оставалась одна, то смотрела на небо и представляла, как он тоже смотрит сейчас ввысь и думает о ней. Сейчас она стояла у кромки леса, комкала шнурок, на котором висел медальон Нины, и поедала взглядом облака. Медальон и папка — последнее, что осталось от дорогих ей людей. Порой Анна думала, что сходит с ума и все случившееся — игра воображения.
— Богатое воображение, — присев на свободный пенёк, заявила Нина.
Анна обернулась и улыбнулась.
— Скажи, как он?
— Жив.
— Не ранен?
— Здоров и полон сил.
— Жаль, ты не можешь поведать ему о моей печали.
— Встретитесь, вот и поведаешь.
— Когда?
— Когда ты научишься терпению.
— Разве я недостаточно терпелива? — отвернувшись от неба, спросила Анна. — Я не видела его полгода.
— Другие и того больше, — со знанием дела ответил дух.
Анна перевела взгляд на небо и вздохнула. Возможно, подруга права, и она о многом просит. Счастье, что он все ещё жив и пользуется благосклонностью командования. Как бы ей хотелось забрать хотя бы половину того, что он несёт на своих плечах. По сравнению с его проблемами, Лассаль — сущий пустяк. Нина не любила делиться информацией, обходилась отрывочными фразами, но и этому Анна была рада. Не имея возможности поддерживать с ним связь, она утешалась надеждой и принимала с благородностью ответы Нежинской, пусть и с того света.
— Что вы там высматриваете, Анна Викторовна? Идёмте к костру.
Скрябин вынырнул из тени деревьев, согнул руку в локте и, приподняв чёрную бровь, выжидательно посмотрел. Анна скромно улыбнулась, поколебавшись, опустила руку на его и позволила себя увести. В последние дни из-за маневренности войск и «передышки», крупных боев не велось, разве что где-то случались небольшие стычки, количество операций резко сократилось, поэтому Иван Евгеньевич больше времени проводил с пациентами, а в перерывах они с Анной обсуждали медицину.
— Все уже собрались, одной вас нет, — продолжил врач, окончательно вырывая Анну из тягостных мыслей о разлуке.
— Все? — с ужасом уточнила медсестра.
— Все из хирургии, — поправился мужчина, — да ещё, кажется, ваш знакомый Коробейников.
Анна на миг поджала губы. Мужское внимание, да и вообще любое, мешало сосредоточиться на работе. Она ценила хорошее отношение лейтенанта, но опасалась последствий.
— Иван Евгеньевич, я хотела бы обсудить...
— Разумеется, — не дал он договорить, — но все разговоры завтра, сегодня песни у костра.
— Надеюсь, прыгать через костёр не придётся? — спросила девушка и услышала вдалеке звуки гармони и чей-то тонкий голос. Она замерла, удивленная царившей атмосферой в санчасти и вскинула бровь. — По какому поводу?
— Боялся, вы спросите: «По какому праву?».
Анна опустила голову, пряча улыбку. Они пошли короткой дорогой, про себя Анна с благодарностью отметила чуткую заботу Ивана Евгеньевича о ее больной ноге — ходьба на длительные дистанции все ещё причиняла боль. Пожалуй, доктор был единственным человеком, чьё общество сейчас не тяготило.
— Людям нужны положительные эмоции, немного отдыха никому не повредит, особенно теперь, когда мы прошагали столько километров, — продолжил Скрябин, его голос обволакивал, подобно тёплому одеялу, успокаивая и прогоняя дурные мысли. — Вы встревожены. Придем, я заварю вам ромашковый чай.
— Вы тратите на меня много времени, мне неудобно.
— Не думайте, что я бескорыстно о вас забочусь. Расшатанные нервы мешают работе. Если начнёте делать ошибки во время операции, то как прикажете мне поступать? Отделаюсь малой кровью, сделаю вам чай.
— Вы очень любезны.
— Обиделись? — скосил он взгляд.
— Нисколько. Жестокая правда лучше завуалированной искусной лжи, тем более, если взамен получу вкусный чай. Завариваете вы травы изумительно, Иван Евгеньевич.
— Мои навыки к вашим услугам, — он замедлил шаг, когда они почти вышли из леса, — все ещё плохо спите?
— Не знаю никого, кто бы крепко спал.
Скрябин остановился и повернулся к ней.
— Пока вы лежали в госпитале, сон был лучше, не так ли? — поинтересовался он, что-то в его тоне напрягло Анну.
— Вы что-то мне давали? — вскинула она бровь.
— Всего лишь укрепляющий и тонизирующий настой.
Похоже, ее вкусовые рецепторы совсем ни к черту, с таким же успехом она могла принимать яд, добавленный в кашу, и гадать, почему с каждым приемом пищи ей становится хуже.
— А решили сказать только сейчас?
— Ваше двухнедельное лежание прошло с пользой — организм окреп, сон нормализовался, психологическое состояние улучшилось.
— Вы, оказывается, сторонник народной медицины, не знала, — сощурилась Анна.
— Нет, более того, в неумелых руках народная медицина превращается в опасное оружие. Подходить нужно с умом.
— И как часто вы к ней прибегаете?
— Не так уж и часто, — они медленно побрели по тропинке, — времени для сбора и заготовки трав практически нет. Не нужно на меня так смотреть, Анна Викторовна, будущее за высокотехнологичной медициной, но вы не станете отрицать, что чай из ромашки помогает?
— Вы удивительный человек, Иван Евгеньевич, — отсмеявшись, ответила Анна. — Вы блестящий хирург, замечательный диагност, всегда сконцентрированы и не поддаётесь панике, при этом в вас есть что-то от знахаря.
— Находите меня столь же невежественным?
— Отнюдь, — улыбнулась она и подняла на него ясный взгляд. — В них, как и в вас, есть своеобразная тайна, — ее взгляд задержался на его лице чуть дольше положенного, затем скользнул по деревьям. Стараясь побороть неловкую паузу, Анна продолжила: — Пока, однако, заговаривать раны вы не начали.
— Вы взрослая, образованная женщина, а говорите о знахарях. Правда, если у нас закончатся медикаменты, как знать, возможно, придётся танцевать с бубном, — с улыбкой сказал Скрябин, не заметивший, казалось, заминки.
Как хорошо, подумала с облегчением Анна, другой бы истолковал иначе.
— Из какого вы города? — сменить тему показалось наилучшим решением.
— Родился я недалеко от Москвы, — без раздумий ответил Иван Евгеньевич, — но мне довелось поработать в поселках, могу сказать, никогда я так остро не проживал рассказы Чехова и Булгакова. Мало того, что большинство обходит стороной врачей и, соответсвенно, попадали уже ко мне в критический момент, так они ставят под сомнение твой диагноз, рекомендации и лечение. Сплошное невежество и мракобесие, — презрительно вздохнул он.
— И как вы тогда поступали?
Скрябин посмотрел на неё и похлопал по руке.
— Для того, чтобы спасти человека, порой необходимо принести ему страдания. — Он остановился, отвернул лицо и заговорил быстро, пряча глаза, обнажая давно болевший нарыв: — Иногда я спрашиваю себя, ради чего люди мучаются, испытывают невыносимые страдания и все равно умирают? Вспомните, как на прошлой неделе мучился солдат, мальчишка, что он совершил в своей жизни такого, чтобы так мучаться, что он вообще успел повидать в своей жизни? В какой страшной агонии его доставили, его ранения были не совместимы с жизнью, он лишился конечностей. Он умер, едва его положили на операционный стол. Зачем все это? Я не понимаю, — прошептал он под конец, повернул голову и с жадностью всмотрелся Анне в лицо.
Слова Скрябина нашли отклик в ее душе. Анна давно познала горе и боль утраты, несчастье преследовало с первых дней войны, она хорошо понимала — не существует никаких слов, способных заглушить эту боль. Анна приблизилась и сжала его тёплые пальцы, встретилась с ним взглядом, и по ее глазам, в которых плескалось сострадание и забота, он понял, что не один. Скрябин задержал взгляд на лице и отступил, почувствовав себя слабым в повисшей тишине. За кустами раздались крики приближающихся санитарок, он высвободил руку, дабы не смущать Анну лишним вниманием к их паре и зашагал по тропинке к костру, краем глаза заметив, как девушка последовала за ним.
Анна глубоко задумалась и не заметила, как они вышли к костру. Моргнув, она перевела взгляд с дороги на людей, расположившихся вокруг огня. Уставшие врачи сидели бок о бок с медсёстрами, курили папиросы и вели тихие беседы.
— Анна Викторовна! — радостно воскликнул Коробейников, он подскочил и засуетился. — Проходите, садитесь ближе к огню, ночи холодные.
Анна поздоровалась со всеми, подсела и протянула руки к огню, поёжилась, языки пламени обжигали. Скрябин устроился подальше, до него почти не доходил жар костра, и большую часть времени молчал, изредка отвечая на докучливые вопросы, и пребывал в тени, по крайней мере, пока заваривал ромашковый чай.
— Мы потеряли тебя, — сказала молодая медсестра. — Думали, ты устала и отправилась к себе.
— Никакая дорога не вымотает так, как бесконечная череда операций, — добавил один из врачей.
— Дальше идти некуда, — сказал другой. — Впереди немцы.
— Это пока.
— Что день грядущий нам готовит? — пробормотал первый.
— Даст бог, поживём — увидим.
— Я искал вас, Анна Викторовна, — тем временем признался Коробейников.
— Вы что-то хотели сказать?
Анна упорно старалась не замечать раскрасневшегося лица лейтенанта и заговорщических переглядываний медсестёр.
— Хотел убедиться, все ли у вас в порядке.
Коробейников покраснел до кончиков ушей, награждённый скромной улыбкой, и опустил глаза, чтобы поднять их вновь через несколько секунд.
— Анна Викторовна, — обратился он вновь и был безжалостно прерван.
— Согрейтесь, — сказал подошедший Иван Евгеньевич, не замечая недовольного взгляда Коробейникова, протянул жестяную чашку, от которой шёл горячий пар.
Анна вскинула голову, их взгляды встретились, он кивнул на немой вопрос, она приняла чашку. Скрябин молча вернулся на своё место и с тенью скепсиса на лице прислушался к разговору двух врачей, одного пожилого, другого только окончившего институт. Пока Миронова потягивала горячий чай, кто-то снова заиграл на гармони, надрывно запела медсестра, все разговоры стихли, обрывками легли на устах недосказанные слова.
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
У Анны защемило сердце, она отвернула лицо, скрывая застывшие в глазах слёзы. Слова песни невысказанной, невыплаканной болью жгли грудь, как раскалённое железо.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души…
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Ком встал в горле, Анна беззвучно глотала воздух и сжимала побелевшими пальцами ворот халата. Вихрем перед глазами проносились картины прошлого — их первая встреча, страх и ненависть, разрывавшие ей сердце, его усталость и негодование, меньше всего после тяжёлых совещаний ему хотелось найти у себя какую-то пленную. Их постепенное сближение — его лёгкое любопытство в ответ на ее злость, клокочущую в груди; их незапланированные, неожиданные встречи, сделавшие ее неприкосновенной для других немцев; его помощь Нине — пусть и запоздалая, но бескорыстная; его покровительство — нежеланное, случайное отчасти и вынужденное перемирие с ее стороны; их совместный Новый год — первый откровенный разговор, первый скотч в ее жизни; его отравление в лаборатории, страх за его жизнь, решение, изменившее ее жизнь; первый поцелуй; убийство Брауна, Рихтера, Шефера ради неё, за неё... их первая и единственная ночь.
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: — Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой,-
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Она ждёт.
Она дождётся.
Анна моргнула — крупная слеза скатилась по щеке и упала на губу. Она быстро стёрла ее и опустила покрасневшие глаза, благо, никто не пытался с ней заговорить, на всех песня произвела гнетущее впечатление.
— Умеете вы, Лидочка, разворотить душу, — наконец сказал седовласый врач и закурил, двое других мужчин грустно улыбнулись.
— У меня жена и двое ребятишек остались, — произнёс второй, — писем давно не приходило.
— Они ждут тебя, Егор Андреевич. Все будет хорошо, ты, главное, верь.
— А у меня с моей Ксюшенькой нет детишек, не успели, расписались перед самой войной, — заговорил третий, — если выживу, никак не меньше троих родим.
— А что вы, Иван Евгеньевич? — спросила Лида.
Его взгляд переместился с задумчивой Мироновой на девушку.
— Женат не был, детей не имею.
— Какие ваши годы, успеется, дело молодое, — сказал первый врач.
— Товарищ Скрябин хирург высшей категории, умён и начитан, такой любой девушке понравится, — заявила Лидочка и улыбнулась.
— Благодарю, Лидия Алексеевна, за высокую оценку моих профессиональных качеств.
— Товарищ Кузьмина не скупится на комплименты, — заметила другая симпатичная медсестра.
— Я сказала чистую правду.
— Теперь понятно, почему ты хотела в помощницы к товарищу Скрябину.
Если Скрябин и думал что о словесной баталии двух девушек, то по его лицу понять, какие эмоции он испытывал, никак не удалось.
— Ваш надзиратель, — наклонившись к уху, шепнул Скрябин.
Во время исполнения песни Анна и не заметила, как он оказался рядом. Прежде, чем она отвернулась, Иван Евгеньевич уловил мелькнувшее во взгляде замешательство, граничившее с тревогой. Нахмурившись, Скрябин наблюдал, как она поднялась, будто через силу, отряхнула халат, а вместе с ним сбросила оцепенение, и пошла навстречу полковнику. Штольман остановился в нескольких метрах, приметил среди сидевших Коробейникова и лишний раз подивился, какой сильной бывает надежда у юношей, ведь невооружённым глазом видно прохладное отношение девушки к лейтенанту, а он не оставляет попыток.
— Я заходил к вам, — сказал Штольман, как только Анна приблизилась.
— Все решили собраться, вот и я тоже пришла.
— Вижу.
— Вы навряд ли пришли посидеть у костра. — Она оглядела его с ног до головы: — Подумали?
Яков Платонович осмотрелся, поджал губы, недовольный массовым скоплением людей, повертел головой, выцепил взглядом поваленное дерево в тени деревьев, и указал на него:
— Идёмте.
Анна шла на шаг позади, убрав руки в карманы халата. С их разговора о Лассале прошло пять дней, виделись они всего пару раз и то урывками. Планировалось скорое наступление на немцев, поговаривали о грядущих напряженных боях, в такой ситуации Анна не ждала скорого разрешения своего вопроса.
— Садитесь.
Наградив его подозрительным взглядом, она все же села. Деревья скрыли ее от посторонних глаз, тень с веток падала на худое лицо.
— Что вы решили?
Полковник опустился рядом, чуть выставил вперёд ногу.
— Разговор должен остаться между нами, — сурово произнёс Штольман и посмотрел в глаза. Дождавшись кивка, продолжил: — Ваша теория заинтриговала меня. Я понаблюдал за ним, в основном он сутками прохлаждается на свежем воздухе, мало с кем контактирует. Я было решил, вы одурачить меня захотели, но нашёл сегодня у него это, — он вытащил из нагрудного кармана серый конверт и протянул: — Почитайте.
Конверт был не запечатан. Анна забегала по машинописным строчкам на английском, всего пара предложений и в конце подпись: «Р». У Анны дрогнули руки — каков мерзавец! Теперь вознамерился пичкать фальшивыми письмами, лучше бы он совершил на неё покушение, да дело с концом.
— Вы проникли к нему? Он узнает.
— Мало ли кто зашёл, да и письмо могло заваляться в пути, мы столько прошли за последние дни. Отдайте-ка. — Штольман забрал лист.
— Сожжете?
— Кто сжигает улику? Сделаю копию и верну на место. Я не могу взять и арестовать его только потому, что он пишет вам письма под псевдонимом. Англичане наши союзники, он из разведки. Скоро начнётся наступление, сами понимаете, не ровен час, учудит.
— Что предлагаете?
— Придётся вам подыграть ему. У вас хорошо получается. — Яков Платонович внимательно посмотрел. — Вам что-то известно, Анна Викторовна, с какой целью ему забрасывать вас ложными письмами?
— Я уже говорила вам. Допросите его.
— Нет оснований.
— А нужны основания в военное время?
Серо-голубые глаза сузились, полковник отвернулся. Какое-то время они сидели в тишине, до них долетали обрывки фраз и песни.
— Вы так и не надумали мне ничего рассказать?
Анна выдержала паузу, их разговор походил на танец двух клинков. Она продолжала уклоняться, в то время как он со свистом прорезал воздух в миллиметрах от лица.
— То, что ищет Лассаль, не должно попасть к нему в руки.
Полковник повернул голову, сощурился. Как сильно он рискует, ввязываясь в ее игру? То, что Миронова пыталась убрать с дороги Лассаля его руками, Штольман понял быстро, но и Лассаль не вызывал доверия, раскрутить в одиночку не представлялось возможным. Варфоломеев дал четкие указания. Если он объединится с ней (только один раз на благо родины), какие будут последствия? Если она убедится в его надежности, сможет ли довериться? Ее глаза — настоящий лёд, в них можно было бы утонуть, не будь они замёрзшим океаном.
— Доложите, когда придёт.
Анна колебалась недолго, когда сказала:
— Его нужно спровоцировать.
— Что вы хотите сказать?
— Обману его. Намекну, что у меня есть некая информация, и я готова ею поделиться.
— Взамен?
— Политическое убежище. Пожалуюсь ему на вас.
— Вот как. И что вы скажете?
— Правду. Вы меня терроризируете, угрожаете и вообще хотите расстрелять.
Штольман приподнял бровь. Анна выдержала взгляд. Она осознавала риски и готова была сыграть, в конце концов, она училась у двойного агента.
— Недурно, — согласился Яков Платонович. — Похоже на меня. Думаете, поверит?
— Вы сами сказали: у меня неплохо получается. Когда начнётся бой, в суматохе ему будет легче меня вывезти. Возьмёте с поличным.
— Вы, Анна Викторовна, бесстрашная девушка. Я ведь могу от вас тоже избавиться, никто не знает о нашей сделке.
— Вы предпочитаете честную игру, — вздернула Анна подбородок, — пускай займёт больше времени, зато не замараетесь.
Полковник смотрел и молчал. Он не мог понять, что именно в ней его так интригует, почему, находясь рядом, он всякий раз ловит себя на глупых мыслях: то о новой прическе, то о синих глазах, и взгляд обдаёт пронизывающей прохладой.
— Вы справитесь? Он шпион, сложно обвести вокруг пальца.
— Раньше как-то получалось, — ухмылка исказила губы.
— Хорошо. Но вы будете обо всем докладывать, никаких секретов и необдуманных поступков.
— Что вы с ним сделаете после?
— А вот это, товарищ Миронова, вас не касается. Пообещайте мне, вы не будете делать ничего, не посоветовавшись со мной.
— Обещаю.
— Вы даже не подумали. Стоит ли мне верить вашему «Обещаю»?
— Мы с вами в одной лодке, — поднялась Анна, — не будем доверять — пойдём ко дну.
Полковник встал.
— Я хорошо плаваю.
— Ну, а я не заплываю туда, где глубоко. Прощайте.
— Всего доброго.
Штольман направился к тропинке, по которой пришёл. Против воли он обернулся поймать ее взгляд, но Анна вернулась к костру, ни разу не оглянувшись.
