Следуя донесениям

Перелей мне свою кровь, чтобы в моем ДНК Выжила только любовь, выжила наверняка. Несмотря ни на что, кто мы и созданы как Ты перелей свою кровь — вот она рядом моя рука...

Штольман ещё из уроков по биологии помнил, сколько литров крови в человеке, знал, насколько в среднем меньше в женском организме, чем в мужском. Он не понимал, сколько потеряла Анна, но по тому, как их одежды пропитались кровью, как та густыми, крупными гроздями капала с его рук, что крепко держали девушку, осознавал, в какой опасности находится жизнь Анны. В первые секунды, когда он поднял ее с земли и избавился от медицинской сумки, ремень которой впивался в тонкую шею девушки и травмировал, полковник говорил с ней, звал, пытался достучаться до сознания, но Анна, белее полотна, не реагировала. Ее тяжелые веки закрылись до того, как Штольман оказался рядом. Ее грудь не вздымалась, а крови было так много, что можно было подумать, она умерла, если бы не едва уловимый пульс, который, положа руку на сердце, из-за нервного перенапряжения он не сумел нащупать, однако тёплая кожа вселяла надежду, а когда есть хотя бы слабый светоч надежды, человек может вынести любые страдания. Он не помнил, как оказался в траншее. Пригибаясь под свист пуль, полковник пробирался назад. Кажется, какой-то солдат прикрывал ему спину, но что стало с беднягой после, Штольман не знал. Как бы эгоистично и странно не звучало, сейчас его совсем не заботила ничья судьба, кроме той, что держал на руках. Когда Миронова придёт в себя, то он напомнит, что вовсе не обязан носить ее на руках, дескать, в привычку вошло! Из леса, с вывернутой ногой, тащи, сейчас — тоже. Неужели ему теперь придётся всю жизнь на руках носить в благодарность за спасение? Господи, хоть бы она выжила! Не такая уж она и тяжелая — всего ничего, а то, что он ворчит, так это для острастки. Пока пальцы утопали в крови, Штольман продолжал себя корить, так как не наложил вовремя жгут. Теперь же предстояло срочно найти медсестру или санитарку, какая бог разница, хоть кого-нибудь! И, дьявол, ни одна не попадалась на глаза! — Анна Викторовна! Анна! — срывающимся голосом позвал полковник, но девушка не реагировала. Он и сам не подозревал, как сильно нуждался в ее реакции, хоть какой-то: пусть поморщится (да даже от боли), пошевелит пальцами, прерывисто выдохнет или что ещё... Стоя посреди длинной, извилистой траншеи, Штольман смотрел вверх на лесенку и соображал, как подняться по ней с Анной на руках. Он мягко тряхнул девушку, позвал, но на ее застывшем безжизненной маской лице не отобразилось ни единой эмоции, лишь рука соскользнула с живота и повисла в воздухе. — Товарищ полковник? — обратился подбежавший старшина. — Помоги-ка мне, — отрывисто бросил Штольман. — Ее бы на носилки... — неуверенно заметил молодой человек. — Потом, потом. Лезь наверх. Анну действительно надо было положить на носилки, но в такой суматохе Штольман о них забыл, да и где ему было их искать — не до того. — Она дышит? — уточнил, бросив быстрый взгляд, старшина. Полковник сверкнул глазами и больше его не смели донимать идиотскими вопросами. Когда главная преграда была преодолена, и траншея оказалась позади, Штольман сильнее прижал Анну к себе и огляделся. Он порядком вымотался, и руки начинали дрожать от усталости, но отдавать кому-то свою ношу не торопился. — Найди мне медсестру, живо, — приказал он, а сам поспешил к переполненным ранеными грузовикам. Полковой медицинский пункт располагался в двух километрах, но мало довезти, ещё предстоит найти хирурга, а до того обзавестись медсестрой или санитаркой: Штольман опасался за Анну — она могла не пережить дорогу, и ей все ещё не оказали первую помощь. Его вина. Растерялся, оказался не готов. Видел, как она сиганула, будто в пропасть нырнула, затем застыла на полпути, словно принимала важное решение, он уж подумал, повернёт назад или припадёт к земле, а она, наоборот, рванула вперёд, как из последних сил, и упала, сражённая непрерывным обстрелом неприятеля. Штольман преградил дорогу одному из отъезжающих грузовиков. — Вы что творите! — вскричал, выглянув из машины, шофёр. — А если б под колёса? — Кончай языком трепать! — вторил ему Штольман. — Или не видишь? — голова Анны, покоившаяся на его плече, качнулась, и шофёр увидел окровавленное лицо. — Открывай кузов, ну! Спорить шофёр не решился, промолчал, а ведь в кузове свободного места не было, лежали одни тяжелораненые (некоторые из них могли умереть в дороге), куда поместить медсестру понятия не имел, однако пререкаться с полковником — себе дороже, эко, какой суровый. — Товарищ полковник! Ранены? — подбежала со спины щупленькая медсестра. Штольман резко обернулся. — Поедешь со мной, в пути окажешь первую помощь. Девушка бросила быстрый взгляд на боевую подругу, вскинула брови и замотала головой. Пустая трата времени. — Да куда ее такую? — затараторила медсестра. — Солдаты гибнут, их спасать надо! Никто не возьмётся за неё. — Делай, что говорят! — Гиблое дело, не довезем мы ее. Вон, сколько крови! Штольман поудобнее взял Анну и одной рукой схватил медсестру за ворот гимнастёрки и подтащил к себе. — Довезешь, — зарычал он, крылья носа гневно затрепетали, — если жить хочешь. — Т-товарищ... п-полковник... — Полезай внутрь! — рявкнул он. Шофёр открыл кузов, медсестра быстро забралась внутрь. Места оказалось не так много, но искать другую машину времени не было. С завидным проворством девушка аккуратно подвинула двух солдат. — Кладите сюда, — скомандовала она. Штольман нахмурился, но задавать вопросов не стал — бережно положил Анну на пол, словно та могла разбиться от соприкосновения с холодной, гладкой поверхностью. — Никак, некуда, нельзя вам, — заговорила медсестра, увидев, как полковник собрался запрыгнуть к ним. — Езжайте следом. Он бы предпочёл не отпускать ее. Почему нельзя сделать все необходимое, пока он будет ее держать? — Вместе поедем, — скомандовал полковник шофёру и на прощанье наградил медсестру таким взглядом, от которого та вся сжалась. Она бы и вовсе растерялась, кабы не страх попасть в немилость. И зачем только откликнулась на зов старшины? Лучше бы снова вытаскивала с поля солдат и офицеров, но делать нечего — она в грузовике с тяжелораненой медсестрой. Живая ли? А то со страху Маша не проверила пульс. Она вгляделась в лицо и задумалась на миг. Кажется, они уже встречались, возможно, вчера или позавчера, но она точно видела ранее это худое лицо. Коснувшись белой тонкой руки, Маша нащупала пульс и сразу же полезла в сумку за всем необходимым. Довезет! Она обязательно ее довезет! Дорога до медицинского пункта заняла немного времени, правда, Штольману показалось, они добирались вечность, и если бы не солнце, поднявшееся над горизонтом, он бы решил, они ехали сутки. Не успел ещё остановиться грузовик, как полковник спрыгнул на землю. — Очень слабая, — заявила Маша, стоило открыть кузов. Ее руки и форма были испачканы кровью. — Никто не станет, когда такие очереди. Со вчерашнего утра все везут и везут. На носилки её! Куда! Да что же вы делаете, товарищ полковник, ее нужно на носилки! Подождите! Стойте! Но товарищ полковник не обращал внимания на жужжание надоедливой девицы. Он сгрёб в охапку, подобно бедняку, нашедшего кошелёк с золотом, Анну и устремился к операционным. — Где оперирует Скрябин? Скрябин! Вы видели его? В какой он палатке? — останавливал он каждого, кого встречал на своём пути, и всякий — будь то врач, или медсестра, или раненый — пожимали плечами. Любого другого захватило бы отчаяние, но чем больше Штольману не везло, тем он становился напористее. Про себя он отметил, что кровотечение замедлилось, значит, девчонка попалась не криворукая. — Вы видели Скрябина? — налетел он на двух медсестёр, одна из которых показалась смутно знакомой. Лида, а это была она, глянула на Анну, широко раскрыла в ужасе глаза, вскинула руку и указала на вторую палатку слева от себя. Штольман поспешил к палатке, возле которой раненые солдаты и офицеры с разной степенью поражения ожидали операции, многие без сознания, а те, что были в сознании, или кричали, или издавали нечеловеческие звуки боли. Он отбросил полог и решительно вступил внутрь. — Что это такое? — вскипел Скрябин, как только дневной свет проник в операционную, а значит, вошёл посторонний. — Немедленно покиньте... — Иван Евгеньевич поднял голову и резко замолчал, увидев Анну. Ее лицо — застывшая маска, словно посмертная. По щекам и подбородку размазана темная, густая кровь, губы перерубает красная линия, как оскал Смерти, руки болтались, чем напоминали сломанную куклу. Он глянул на Штольмана, но у того уже кончились силы для слов. Может быть, не окажись здесь Скрябина, он бы выбежал и продолжил поиски, но найдя его, полковник вдруг почувствовал себя беспомощным. — Освободите стол, — приказал он, и две медсестры, не сговариваясь, подняли на носилки солдата. — Сюда. Штольману не нужно было повторять дважды. Он положил Анну на освободившийся стол. Скрябин смахнул с лица липкие от крови волосы и ножницами разрезал гимнастёрку, распахнул и замер. Его глазам предстала жуткая картина: живот, как решето. В другой раз Иван Евгеньевич не взялся бы оперировать — слишком высок риск смерти на операционном столе, 85% раненых умирают после операции, да и за то время, что он потратит на Миронову, можно спасти двоих, по крайней мере, того парня, которого велел вынести, точно. — Большая кровопотеря, — Скрябин бросил взгляд куда-то за спину полковника, — у нас нет столько крови. — Делайте что-нибудь! Спросите у других, у кого-то должна быть. Врач молча качнул головой, затем пристально посмотрел на Штольмана, будто увидел его впервые. — Какая у вас группа крови? — Первая. — Будете донором, другого выхода нет. Приготовьте все необходимое, — обратился он к медсестре. — Садитесь, — мягко сказала девушка. Штольман грузно опустился на стул, снял окровавленный китель, закатал красный рукав. — Вы уверены? — Пожадничали? — Вы уверены в том, что моя кровь ей подойдёт? — раздраженно пояснил Штольман. — У вас идеальная группа крови. Мы возьмём больше, — предупредил Иван Евгеньевич. — Побочные? — только и спросил полковник. — На поле боя сегодня не вернётесь. Пока одна брала кровь, другая готовила стол. Скрябин отгородился от Штольмана, разрезал рубаху и нахмурился. — Мне нужны чистые перчатки, — вдруг произнёс он. Вторая девушка удалилась и отсутствовала меньше минуты, но этого хватило, чтобы разрезать бинты, которыми Анна обвязала себе грудь, и извлечь бумаги. Голова у Штольмана кружилась, одолевала слабость во всем теле и начинало подташнивать. Миловидная медсестра сидела рядом и не переставала улыбаться. Она что-то говорила, скорее, контролируя тем самым самочувствие донора, чем из желания поболтать, правда, на все ее попытки полковник либо мычал, либо недовольно дергал бровью. Какая надоедливая, подумал он, будь у него лишние силы, послал бы подальше, только бы не мозолила глаза, перед которыми скоро все поплыло. Он смежил веки и почти сразу открыл глаза. — Маска, — бросил, не глядя, Скрябин медсестре, осматривая голый живот Мироновой. Три пулевых ранения. Из органов, заключил он при грубом осмотре, задета печень и желудок, осколки могли задеть кишечник, в любом случае остальное выяснится во время операции. — Вы сделаете...? — еле ворочая языком, спросил Штольман. «... все возможное» — не договорил, умолчал. А Скрябин и не хотел знать, не хотел становиться поверенным чужих тайн — слишком большая ответственность знать то, в чем боится признаться человек. — Никого не впускать, — холодно сказал врач. Его одолевала невыносимая усталость. Хмурое и серое лицо было измято бессонной ночью. Операция за операцией. На улице ожидают своей очереди десятки раненых, вопреки здравому смыслу он предпочёл прооперировать медсестру. Другой бы не взялся, случай безнадёжный, один из ста, нашептывал внутренний голос. Умрет, стоит скальпелем коснуться кожи. Или выживет, ответил мысленно Скрябин и занёс скальпель.