Следуя донесениям

Она бежала и бежала, падала от бессилия, теряла сознание и, очнувшись, продолжала бежать. Узкая нескончаемая дорога — вот путеводная звезда. Ей надо было найти Его и всякий раз, как нагоняла ускользающую тень, Он пропадал. Она звала. Он не откликался. Она боролась со Судьбой, а ведь известно, та не любит непокорных ... и воздаёт им по заслугам. Бежала. Бежала, стараясь ухватиться то ли за явь, то ли за видение, игнорируя навязчивый чужой голос, знакомый, но далёкий, звавший по имени, бьющий по сознанию надоевшей трелью. Она не хотела его слышать и в то же время не могла заткнуть уши. Ей нужно найти Его. Он где-то там — за завесой, где темно, холодно и одиноко, куда она так стремится, но не может попасть, будто бежит на месте. Наверное, ей мешает докучливый голос, не отпускает, держит, зажав в тисках. Анна отчасти понимала причину болезненных объятий, если бы она нашла Его, то тоже никуда бы не отпустила. Ах, отвратительный голос премерзкого человека! Послать бы его к чертям! Да, она так и сделает, а потом возобновит поиски. Как только мысль оформилась в голове, все вокруг закружилось, поднялся страшный гул, темнота начала рассеиваться, а вместе с ней медленно исчезала Его тень. Анна не видела, но чувствовала — там, далеко, Он растворялся, рассыпался на мелкие частицы. Она не отыщет его. Она будет бродить в одиночестве и дальше. Они никогда не воссоединятся. Никогда. Короткая, яркая вспышка, как разряд электрического тока. Белый свет начал поглощать тьму, ее чёрные щупальца, как разлитые чернила на белой бумаге, расщеплялись и затягивались в воронку. Наконец, когда тьма отступила, свет сделался столь ярким, отчего Анна, боясь ослепнуть, прикрыла глаза. В тот же миг ее подбросило ввысь. Следующая вспышка — молниеносная, испепеляющая. Голос мужчины стал громче и сильнее, напоминавший набат. Анна разлепила веки и вздрогнула от режущей боли из-за света — яркого, пронзительного. Она закрыла глаза, борясь с головокружением и звоном в ушах. — Анна Викторовна? Голос. Она шла на этот голос. Блуждала в темноте, пока не услышала его. Вот тот, кто звал ее. Анна медленно приоткрыла глаза и попыталась повернуть шею, как все тело пронзила острая боль — такую, наверное, испытывают люди на электрическом стуле. Боль прокатилась волной от головы до пят, затем, обжигая, поднялась по ногам и поселилась в животе. — Анна Викторовна? Вы слышите меня? Зашуршала одежда, скрипнул старый стул, тень упала на белое одело и подушку. Анна сощурилась, ибо наклонившийся к ней человек двоился. — Как вы себя чувствуете? Она чувствовала себя ужасно: слабость, тошнота, боль во всем теле, отчего даже голову не повернуть. Металический привкус во рту, режущая боль в животе, резь в глазах. — С-с, — прошипела она, в горле пересохло, а прочистить не хватало сил, поэтому Анна просто закрыла глаза, затем тяжело приподняла веки и повторила: — С-с... Свет. Так просто. Каких-то жалких четыре буквы. Мужчина нахмурился, не понимая, чего она хочет. — Воды? Анна окончательно закрыла глаза — бороться с дневным светом для неё сейчас непосильная задача. Вместо этого она попыталась сосредоточиться на голосе и вспомнить, где она и что с ней. — Позовите врача! Она пришла в себя! Как громко. Зачем так кричать? У неё сейчас взорвутся барабанные перепонки. Она бежала — очень долго. Может быть, поэтому у неё болят ноги? Ее что-то тревожило, она никак не могла... не получалось... Мысль ускользала, не давала поймать себя, будто насмехалась. Что не получалось? Почему она куда-то бежала и кому принадлежал голос? Она так и не добежала? Остановилась? Она искала... Его. Она искала его. Анна распахнула глаза, сильно дёрнула головой и замычала. — Не шевелитесь. — Мужчина наклонился к ней, нарушив границы личного пространства. — Швы разойдутся. Я позвал врача. Не волнуйтесь. Она не слушала глупые слова. Перед глазами все плыло, а он снова двоился, Анна напрягла зрение, заглядывая пристально в лицо. Он наклонился ещё ближе. Два его лица соединились на мгновение в одно, и она увидела глаза — серо-голубые. Штольман, громыхнуло в сознании. Если она в раю, то почему перед ней Штольман? Ей нужно найти Его. Он ждёт. Бежать, бежать. Анна заворочалась, начала приподниматься, как чужие руки мягко, но настойчиво уложили назад. Почему он держит ее? Он не понимает, как дорога каждая минута? Кто этот человек? Она ведь только что вспомнила его имя. Забыла. Почему так болит? Это он сделал? Она зашевелилась и сразу сморщилась от боли. — Лежите, — снова чьи-то руки на ее плечах. — Лежите, не двигайтесь. Срочно врача! Анна заупрямилась, рванула, и вся грудная клетка полыхнула будто огнём. — Не ты... не ты... — Анна Викторовна, потерпите... Анна! — Н-найти... я... н-а-йти... — в ней пробудилась сила, она оттолкнула мужчину, но скорее вызвала скрытое удивление, чем сдвинула его хотя бы на миллиметр. — Н-найти... Она боролась, как раненая львица, отдавая последние крупицы силы и продолжая проигрывать. — Успокойтесь, Анна! — звенел голос над ухом. — Вы делаете себе только хуже! Она дёргалась, барахталась под одеялом, извивалась в руках. Ей бы только высвободиться! Воспалённый разум отказывался принимать чужие доводы. От грубых движений швы разошлись, нательная рубаха окрасилась в красный цвет, но Анна не замечала, не чувствовала боли, лишь повторяла, как заведённая: «Найти, найти», «Не ты». — Что здесь происходит? Откуда-то издалека долетел чей-то строгий голос, хватка на плечах немного ослабла, Анна мотнула головой в сторону, но стены и потолок плыли перед глазами. Она только видела очертания фигуры, как быстро кто-то приблизился. — Держите ее! Анна бросилась наперекор, но пальцы сжали с такой силой ее руки, а после она вдруг почувствовала лёгкость, головокружение и сонливость. Анна почти сразу обмякла. — Положите ее, — скомандовал Скрябин, убирая шприц в карман халата. Штольман уложил затихшую Анну на кровать. Скрябин подошёл ближе, скользнул ладонью по лбу девушки, пробежался взглядом вдоль тела. — Швы разошлись, — недовольно изрёк Иван Евгеньевич. — Сейчас распоряжусь и все исправят. — Мужчина вышел на улицу, Штольман слышал, как он кого-то подозвал и отдал распоряжение. Вернувшись, Скрябин поинтересовался: — Что вы ей сказали? — Ничего... — в полном недоумении ответил Штольман. — Не уверен, узнала ли она меня. Что с ней? — Бредит. Обычное дело. — Она хотела кого-то найти... — Не обращайте внимания, у неё галлюцинации. Такое часто бывает. — Скрябин придвинул второй стул к койке. — Она наконец-то пришла в себя, неудивительно, что она хочет кого-то найти. Возможно, смысл бытия. — Каковы ее шансы? — спросил Штольман. Все это время он продолжал смотреть на Анну, лишь иногда бросая взгляды на Скрябина. Она лежала на взбившемся тонком одеяле, рубаха задралась до колен. Волосы разметались по подушке. Бледное, заострённое лицо сливалось с наволочкой. Под глазами пролегли темные круги, одна бровь была рассечена. — Послушайте, я не предсказываю на кофейной гуще. Чудо, что она не умерла на столе. — Ее рассудок не помутился? — Почему вы так решили? У неё жар, собьём температуру, наложим новые швы. Дело житейское. — Скрябин обратил взгляд на Анну, повторно накладывать швы ему некогда, сделает другой врач, но осмотреть ее полностью и более тщательно обязан. — Мне необходимо ее осмотреть. Штольман без промедления поднялся. Он был рад, когда она пришла в себя, за те дни, что Анна была без сознания, он успел похоронить ее несколько раз, тем более что Скрябин не делал никаких прогнозов. — Яков Платонович, — обратился врач, когда полковник уже собирался выйти, — имейте в виду, реабилитация будет длительной. Штольман кивнул. — Ей нужен покой. Не травмируйте ее плохими новостями. Плохими новостями? О чем? Они, наоборот, продвигаются вперёд, вот уже и в самом Львове идут бои. Полковник нахмурился, однако спорить не стал и молча покинул палатку. Плохие новости... какие могут быть для неё плохие новости? Разве что во время отступления погиб один генерал СС. Штольману пока не удалось выяснить фамилии, но поговаривали, в дом, где эсесовец жил, попал снаряд. Немцы не успели забрать тело, генерала хоронили уже сдавшиеся в плен солдаты Вермахта.

***

Анна пришла в себя на следующий день вечером. Она не помнила вчерашних событий, ей ничего не снилось, про таких говорят — спала, как убитая. Анна повернула голову и увидела ещё двух женщин, обе спали. Она обвела взглядом потолок, стены: общая палата. Медсестрой, проверяя самочувствие пациентов, она бывала в таких не единожды. Пациентов. Значит, она выжила. Спасли. Слёзы набежали в уголки глаз, Анна приподняла лицо, не позволяя солёной влаге коснуться кожи, и шумно выдохнула. Рука залезла под одеяло, пальцы пробежались вдоль рубахи, приподняли край и скользнули по повязке. В неё попало три пули, с такими ранениями не выживают. Она не должна была выжить. Господи, зачем? Райхенбах. Разумовский. Анна закрыла глаза и мысленно призвала дух. В ответ — тишина. Она настойчиво позвала вновь, он не пришёл. — Нина! — крикнула тогда про себя Анна. Ничего. Пустота. Нина всегда приходила. Неважно, в который час Анна позовёт, подруга тотчас являлась. — Нина, пожалуйста! — с пересохших губ сорвалась просьба. — Нина... Нина Нежинская, чья жизнь тесно переплелась в 1943 году с жизнью Анны Мироновой, та Нина, которая оберегала в немецком плену, до последнего заботилась, не появилась. Дух мог не прийти по одной причине — Анна, как медиум, потеряла свой дар. Потрясение было столь велико, отчего Анну замутило, и она лишилась чувств. Анна очнулась глубокой ночью, на улице стрекотали кузнечики, духота в помещении стояла невыносимая. — Ну, что тут у нас? По коже от знакомого голоса побежали мурашки, девушка повернула голову и увидела возле кровати сидевшего Скрябина. — Иван Евгеньевич, — тихо прошептала Анна. — Помните, как меня зовут. Хорошо. Как ваше самочувствие? Что-то беспокоит? Не делайте резких движений, иначе опять швы разойдутся, а я и так близок к тому, чтобы одеть на вас смирительную рубашку. Опять? — День... какой... — Сегодня 26 июля 1944 года. Как вас зовут? Как вы себя чувствуете? 26 июля. Пять дней. Ее ранило на рассвете 21 июля. Целых пять дней она была оторвана от реальности. — Что со мной? Скрябин сдвинул брови. — Вы, как медсестра, прекрасно осознаете всю важность развёрнутых ответов на вопросы врача, а сами избегаете их. Спрошу ещё раз: ваше имя? Как вы себя чувствуете? — Простите. Анна Миронова. Меня зовут Анна Миронова и по мне как будто проехались катком. — А вы думали, откроете глаза, встанете и побежите? Нет, дорогая Анна Викторовна, с такими ранами вам предстоит долгий путь реабилитации. — Скрябин выставил перед лицом руку и загнул два пальца. — Сколько пальцев? — Три. — Уверены? — Загнули два, поэтому пальцев или шесть, или вы меня дурачите. Хирург оглядел горе-пациента. — Воды? — Если можно. — Отчего же нельзя? Воды достаточно. — Иван Евгеньевич налил в стакан прохладной воды, помог Анне приподняться на подушках. — Вот так, аккуратно. Не торопитесь. Пейте. Маленькими глотками. Его ненавязчивая забота успокаивала и согревала. В душе Анна обрадовалась, увидев именно его у своей кровати, пусть он и совершал вечерний обход, но никто не заставлял сидеть с ней. — Что-нибудь болит? — принимая стакан обратно, спросил Скрябин. — Помимо «боль во всем теле, недомогание»? — Если так подходить к вопросу, то нет. — Ноги чувствуете? Анна подняла лицо, затем, не задумываясь, пошевелила пальцами ног под одеялом, движение уловил Иван Евгеньевич и удовлетворенно кивнул. — Хорошо. Вы большая молодец, очень сильная. Не каждый мужчина бы выжил. Есть хотите? Анна покачала головой. — Как хотите, но позавтракать вам придётся. — Спасибо, — тихо сказала Анна. Она знала, кто собирал ее по частям. — Вы спасли мне жизнь. И пусть, если она не хотела дальше ходить по земле, говорить о таком не принято, тем более, своему спасителю. Скрябин провёл не меньше 12—13 часов, Анна знала, сколько в среднем требуется времени на такую ювелирную работу. — Благодарите не меня. Спасением жизни вы обязаны не мне, а Штольману. Да, — подтвердил Иван Евгеньевич на приподнятую бровь Анны, — он доставил вас, дал свою кровь. — Штольман? — удивилась она, на лице впервые промелькнули хоть какие-то эмоции, помимо усталости. — Никогда бы не подумала. — Он и не скажет. Вы его как будто не знаете. — Зачем ему это? — Уж не знаю, вам виднее. — Он дал мне свою кровь? — Сами знаете, как тут обстоят дела с донорством. Выхода не было. Кроме того, он старался навещать вас все эти дни, несмотря на обстановку на поле брани. Когда вы пришли в себя позавчера, он был рядом. — Не помню. — Вы бредили, тогда же и поранили себя, пришлось вколоть снотворное. Анна чувствовала себя уставшей и закрыла глаза. — Вот как... что я говорила? — Хотели найти кого-то. У Штольмана под конец кончилось терпение. Уголок правой губы приподнялся в улыбке. — Видно, искала не его... — Да, вы заявили ему об этом прямо. Анна глянула на стакан с водой и жалобно посмотрела на врача. Скрябин без слов приподнялся и поднёс стакан ко рту. — Как на передовой? — допив воду, спросила Анна. Капля сбежала по подбородку, Иван Евгеньевич стёр платком, понимая, как тяжело Анне даются лишние телодвижения. — Немцы отступают. Мы вот-вот освободим Львов. Анна сморгнула слёзы. «От радости», подумал Скрябин. — Вы устали. Отдыхайте. — Врач встал. — Я приду утром. Если вдруг станет плохо, вы знаете, что делать. — Спасибо, Иван Евгеньевич. — Все наладится. Вы сильная, все образумится. Она подняла на него грустные глаза, в ответ он добродушно похлопал по руке.