Следуя донесениям

Выше облаков Мы с тобой начнем сначала.

Вопреки ожиданиям Анна отправилась в эвакогоспиталь не на следующий день, а через четыре дня. Она оказалась столь слаба, что Скрябин решил отстрочить отъезд. Четыре серых дня ничего не изменили: они протекли однообразно и скучно, Анна вяло встречала рассветы и также безучастно смотрела на закаты. Она не предпринимала больше, чем того требовалось, попыток сесть — вертикальное положение она принимала только, когда приходил Скрябин или наступал приём пищи. В остальное время Анна лежала, отвернув от соседок либо голову, либо, превозмогая боль, повернувшись спиной. Она не прикасалась к книгам. Она не плакала и не нашёптывала слов молитвы. Она лежала, плотно сомкнув губы, смотрела в одну точку или закрывала глаза, пытаясь провалиться в короткий беспокойный сон. Когда срок вышел, раны немного затянулись, Иван Евгеньевич поручил собрать документы Мироновой и направить ее в эвакогоспиталь в Ростов. Прощание длилось недолго: он просил ее не раскисать и выполнять все предписания врачей, в ответ Анна слегка наклонила голову. В дороге ей пришла мысль, что умереть от сепсиса слишком хорошая участь, нет, она будет гореть ещё очень долго, пока, наконец, какому-нибудь бедняге не надоест наблюдать за молчаливыми страданиями, и он не освободит ее истерзанную душу. Добираясь до Ростова, Анна безропотно переносила невзгоды, лишний раз она не обращалась за помощью, а когда не успевали поменять повязку, и вовсе молчала. В вагоне из-за большого скопления людей стоял стойкий запах несвежей одежды и пота. На свой внешний вид ей также было абсолютно все равно: ногти поломались, и под ними забилась грязь; волосы, грязные, спутанные, спадали по обе стороны худого лица. Анна сдалась. Она, словно гибкое молодое дерево, некогда склонявшееся под силой ветра до земли, вдруг надломилась — хрустнула сердцевина, и по всей длине ствола пошла глубокая трещина. В Ростов Анна прибыла в первые дни августа. В эвакогоспитале ее разместили на втором этаже, соседками стали три женщины. Одна с обезображенным от огня лицом, две с ампутированными конечностями: одна лишилась ног выше колена, вторая ноги и руки выше локтя. Глядя на них, Анна смутилась и спросила себя, почему жизнь была столь несправедлива с ними, а с ней, наоборот, милосердна? Неужели она выжила не по воле случая, а для чего-то большего? Девушку без ног звали Надя, ее жених погиб полгода назад. Она сохранила чувство юмора и могла спокойно рассказать историю своего ранения. Анна удивлялась ее выдержке, однако заводить знакомство не торопилась ни с Надей, ни с кем бы то ни было. В первый же вечер ее навестил главврач. По разговору Анна поняла, что именно с ним Скрябин вёл переписку, ещё она заподозрила, что ее не зря поместили в одну палату с женщинами, которые пострадали куда серьёзнее, чем Анна, и которые, в отличие от неё, не унывали. Так Иван Евгеньевич хотел показать ценность жизни и продемонстрировать силу характера. Первое время Анне ничего не снилось — из-за успокоительных, которые в большом количестве давал Скрябин. В Ростове местные врачи, по всей видимости, дозировку снизили: ей начали сниться сны. Как наяву, она видела бой. Кровь, крики, свист пуль. Он был засыпан землей, тело обезображено. Проснувшись, Анна больше не уснула в ту ночь, она пролежала до рассвета с открытыми глазами — в них застыли слёзы. Он снился каждую ночь — всегда либо мёртвый, либо с ранениями, несопоставимые с жизнью. Иногда Анна спрашивала себя, мог ли он выжить? Он обещал вернуться. Возможно, ему пришлось подстроить собственную смерть? Из чужих разговоров она знала про масштабное отступление немцев, поражения по всей линии фронта. На почве этого мог возникнуть раздор внутри генералитета, но она видела его дух... тут Анна хмурилась, прикусывая нижнюю губу. Раньше к ней уже приходил его дух, которым на деле оказался Браун. Может, Браун и сейчас решил над ней поиздеваться? Узнать она не могла, и в этот раз ни Кромвель, ни кто-то другой не отправит ей пустой конверт, как подтверждение его спасения. Если он был жив, почему не дал о себе знать? Он же должен понимать, что до неё рано или поздно дойдёт новость о смерти Райхенбаха. Почему тогда молчал? Смерть каждого заставляет замолчать. Порой ей казалось, она все придумала: его, их отношения. Его никогда не существовало... В такие моменты с губ срывался истеричный смешок. — Ещё немного и ты спятишь, — шептала она. Врачи в эвакогоспитале были опытными специалистами, медсестры внимательно относились к больным. По первости Анне помогала мыться приятная в общении санитарка Зина. У женщины на войне погиб сын, остался муж, от которого недавно пришло письмо. Зина поделилась, что он участвовал в битве за Смоленск, дважды был ранен. Анна вынужденно поддерживала разговор, не вдаваясь в подробности о своей семье. Спустя две недели реабилитации Анна смогла самостоятельно помыться, тогда-то она и рассмотрела детально тело. Скинув рубаху на скамью, Анна медленно ступила босыми ногами по плитке и замерла, увидев собственное отражение. Рёбра и тазовые кости сильно выпирали, ноги дрожали с непривычки. Анна избавилась от повязок и увидела три неровных шрама, швы давно сняли, раны затянулись. Подушечками пальцев она невесомо коснулась одного из них, тот, что ниже пупка. В первую неделю ей сообщили, она не сможет иметь детей. Она бесплодна. Анна провела ладонью вдоль живота и встала в профиль, глядя на впалый живот. Если бы у неё получилось, она бы забеременела после той ночи, но в глубине души Анна знала — шанс слишком мал, ее цикл сбился в первый же месяц войны. Значит, теперь у неё не будет детей. Хорошо. Он мёртв, а других детей ей не надо. Она смотрела на своё отражение ещё минут десять, и любой, глядя на неё, спросил бы себя: «Как в этом теле держится жизнь?», но удивительно, процесс восстановления шёл своим чередом, никакая инфекция не проникла в организм. Время не стояло на месте. Вот уже сентябрь сменил август, вечера стали холоднее. Надя пару раз порывалась завязать разговор, но всегда натыкалась на ледяную стену. Анну заставляли гулять утром и вечером, Зина следила за рационом питания, часто ворча: «Товарищ Миронова, вы мало поели», на что Анна всегда отвечала молчанием. Ее никто не навещал, ей не приходило писем, и как-то вечером, возвращаясь с прогулки, случайно подслушала разговор соседок, мол, какая она бедная, никто и строчки не напишет, никого, видать, не осталось. Ей никто не нужен. Она не нуждается в их сострадании или дружбе. Как-то утром, монотонно расчёсываясь перед маленьким зеркальцем, треснутым в уголке, Анна обнаружила несколько седых волос. Темная прядь, в которой поблескивали седые нити, легла в руку. Несколько секунд она смотрела на них, а потом, качнув головой, отбросила назад и провела гребнем. Ему нравились ее волосы. Когда она сидела у него на коленях, он запускал руку в темную копну волос, проводил по ним пальцами, а ночью, засыпая, зарывался носом. Она любила, когда он гладил ее по голове. В такие минуты его взгляд становился нежнее, а губ касалась задумчивая улыбка. Теперь на смену прекрасным волосам пришла седина. Пусть она затронула пока только правый висок, но со временем, подобно заразе, она распространится по всей голове. Ее мать умерла в сорок три без единого седого волоса. Значит ли это, что душевные терзания старят женщину быстрее, нежели физические? Анна посмотрела в зеркальце, аккуратно убрала и заколола невидимками волосы. В этот же день к шести часам за Анной пришла Зина. — Рано, — обронила Анна, не поворачивая головы, и продолжая смотреть на предзакатное небо. Она узнавала санитарку по тяжелым шагам. — Главврач просил зайти к нему. Прохладно, товарищ Миронова, вы простынете. Зина протянула платок. Анна нехотя разжала губы: — Мне не холодно. — Скажете тоже! Губы посинели. Санитарка накинула на острые плечи платок и села на скамью. Женщина не понимала, как можно сидеть часами на одном месте и смотреть в одну точку. Как минимум, затекает тело, да и что такого интересного можно найти на небе, отчего Миронова каждый день прожигает его взглядом? Хоть бы книги почитала, которые привезла с собой. — Идёмте, вас ждут. — Подожди немного. Зина нахмурилась и бросила взгляд на закатное небо. Солнце садилось, небо багровело. Анна вздохнула, прикрыла глаза. Он погиб, встречая закат. Каждый день Анна провожала солнце, ей казалось, так она становится чуточку ближе к нему. Солнце скрылось за горизонтом. Анна медленно поднялась, рукой придерживая платок. Зина по привычке предложила помощь, но девушка мотнула головой и неторопливо побрела к госпиталю. — Даже не спросите, зачем вас доктор вызывает? — Он скажет. Женщина жевала губу, бросая исподлобья взгляд. — Приехал какой-то мужчина, — не выдержала санитарка. — Статный. Не успела она договорить, как Анна резко остановилась и вскинула голову. В ее глазах бушевала буря. Мгновение, показавшееся вечностью, она смотрела на санитарку, затем поджала губы и зашагала. Надежда, подобно слабому бутону, готова была распуститься в сердце, но Анна зажала ее в железные тиски и приказала мыслить хладнокровно. Он не мог приехать сюда. Приехал, наверняка, Штольман. А если он? Сменил имя и форму, отыскал ее и сейчас ждёт в кабинете? Как бы Анна ни старалась задушить в себе луч надежды, дабы потом жестоко не разочароваться, она поверила и ускорила шаг. В здании было зябко. Анна повернула налево и лишь у двери кабинета остановилась. Она тяжело дышала, руки дрожали от волнения, сердце зашлось галопом, в ушах звенело. Не помня себя, Анна постучала и зашла. — Товарищ Миронова! Вот и вы! — приветствовал врач, выходя из-за стола. — Как вы себя чувствуете? Ее взгляд был прикован к незнакомому мужчине: высокий, с сединой, полноват и под шестьдесят, если не больше. В свою очередь незнакомец также смотрел на неё, не скрываясь, будто скальпелем орудовал. — Хорошо. — Анна моргнула и посмотрела на врача. — Я чувствую себя хорошо. Доктор порядком нервничал. Раньше она никогда не видела его таким. Он обернулся, склонившись. — Как видите, Анна Викторовна идёт на поправку. Мы делаем все возможное. Месяц-другой и она поправится. Мужчина сидел у стола, вытянув одну ногу вперёд. — Вижу. Я бы хотел поговорить с товарищем Мироновой наедине. Врач так быстро покинул собственный кабинет, будто общество незнакомца его пугало. Дверь тихо закрылась. Какое-то время царила тишина. Никто не торопился начать разговор, оба изучали друг друга. Анна догадывалась, о чем пойдёт речь, и гадала, кто перед ней. — Можете сесть. Его голос был сух и лишён эмоций, как и выражение лица — оно было нечитаемым, как у... Райхенбаха. Анна решила не перечить и послушно села на свободный стул, аккурат напротив мужчины, сложила руки на коленях. Она поймала его суровый взгляд, когда он рассматривал седые пряди. — Что, потрепала вас жизнь? Анна расправила плечи. — Кто вы? — Для женщины с вашей репутацией, — усмехнулся мужчина, — вы чересчур любопытны. Он смотрел ей в глаза, надеясь смутить, но щёк не коснулся позорный румянец. Пусть назовёт хоть шлюхой — ей нечего стыдиться. — Все же я бы хотела знать, с кем говорю. Жёсткий рот прорезала тонкая улыбка. — Слышал, вы упрямица, каких поискать надо. Анна хранила молчание. Теперь ей нечего бояться, даже если прибьют к столбу и оставят на растерзание диким зверям, собственная жизнь больше не имела значения. — Но даже такие, — он наклонился вперёд, — начинают у нас говорить. — Запугиваете? — Если бы я преследовал такую цель, вы, Анна, были бы сейчас совершенно в другом месте. — Он выпрямился. — Моя фамилия Варфоломеев. — Мне ни о чем не говорит ваша фамилия. — Наберется достаточно людей, которые хотели бы сказать то же самое. — Мужчина оглядел ее. — Вид у вас здоровый, я ожидал найти полуживую барышню, если полагаться на рапорт Штольмана. — Бровь у Анны предательски дернулась. — Ну вот, теперь вы, кажется, стали понимать, что к чему. — Не совсем. Я все ещё не понимаю, кто вы. — Военная разведка, — с этими словами мужчина достал из нагрудного кармана конверт и швырнул на стол. — Откройте. Анна недоверчиво покосилась, но конверт взяла. В нем оказались две фотографии. Ее будто окатили водой, она зажмурилась, втянула воздух, заставляя себя открыть глаза и посмотреть на снимки. Голова и лицо изуродованы, но по форме, комплекции и росту это был он. Анна стиснула зубы. Ему оторвало руку. Она взяла вторую фотографию, сделанную с более близкого расстояния. Ей показалось странным, что форма как будто на размер больше, но, возможно, за последние месяцы он сильно похудел. На ней тоже форма висела, как на колу. Она неосознанно провела пальцем по фотографии. — Что с его лицом? — Наши люди тело не трогали, его нашли таким. — Хотите сказать, это сделали свои? — Думал, вы прольёте свет. — Я знаю меньше вашего. Анна отложила фотографии, у неё закружилась голова. — Его похоронили? — Да. — Где? — Этого я вам не скажу. Поговорим о том, что принадлежит нашему государству, но находится на попечении у вас. Где исследования Брауна? — У меня их нет. — Вы же понимаете, на каких условиях остались живы? — У меня ничего нет. — Исследования были у него, у Райхенбаха? Тело и штаб обыскали, ничего не нашли. Такой человек, как он, имел в запасе другой план, и я думаю, ключ к плану — вы. — Я не понимаю. — Не стройте из себя идиотку, или вам пулей вышибло мозги? — холодно сказал Варфоломеев. — Раз он мёртв, то соглашение не имеет силы. — Так чего же вы ждёте? — спросила Анна, и ее равнодушный тон ввёл на миг в замешательство. — Надеетесь умереть? Да, смерть была бы избавлением для вас, но не все так просто. Он участвовал в заговоре против Гитлера и по стечению обстоятельств погиб в тот же день. Странно, не находите? А лицо у трупа — настоящее месиво, мои люди и нос-то не сразу нашли. У Анны ком встал в горле. Она не выдержит их разговора. — Чего вы хотите? Варфоломеев приподнялся и навис над ней, Анна вжалась в спинку стула. — Он не выходил с вами на связь, иначе я бы знал. Где бумаги, Анна, голубушка? — Я же сказала, у меня их нет. Мужчина сощурился. — Вы вынуждаете меня поступать так, как я совсем не хочу. Ее кожа покрылась мурашками от ледяного тона, Анна вдруг ясно осознала, что ее ждёт. Она умрет от пыток, и никто никогда ее не найдёт. А если он жив? Она глянула на фотографии и нахмурилась. Почему раньше очевидный факт ускользал от внимания? — Если он жив, — ее голос дрожал и срывался, глаза лихорадочно блестели, — а вы что-то сделаете со мной, то ничего не получите. — Она уловила во взгляде мимолётное сомнение и подалась вперёд. — Ничего. Он отдаст исследования англичанам. Вы нарушаете условия сделки — бумаги после окончания войны. Война продолжается. Варфоломеев улыбнулся, скользнул пальцами по ее лицу и сжал подбородок. — Но если он мёртв... — А если жив и вы что-то со мной сделаете, то пожалеете, что выжили в войну, — дёрнула Анна подбородком. — Для всех будет лучше, если это так, а иначе... — он снова сжал подбородок, на сей раз сильнее, и заставил смотреть в глаза, — война закончится для всех, кроме вас. Я сам освежую вас. Варфоломеев отпустил подбородок, забрал снимки и надел фуражку. — Поправляйтесь. Когда он ушёл, Анна ещё какое-то время просидела в кабинете, не решаясь покинуть его стены. Она боялась не дойти до своей комнаты. Силы покинули ее, и она, откинувшись на спинку стула, сидела так до тех пор, пока не явился главврач. В тот день Анна не сомкнула глаз до глубокой ночи, прислушиваясь к шагам за дверью и звукам на улице. Приезд Варфоломеева был ожидаем, но всё-таки она не была готова к разговору. Бумаги пропали, Райхенбах мёртв, а у неё лишь временная отсрочка. В тот момент страх захватил разум, и Анна пошла на мировую с собственным телом — она боялась боли, боялась умереть от пыток в одном из подвалов, и как загнанный зверь прыгнула на охотника. Удивительно, но охотник опустил ружьё. Следующие дни прошли в томительном ожидании, но к ней больше никто не приезжал, ни главврач, ни Зина не пытались выяснить причину появления высокопоставленного лица. Так прошёл сентябрь, за ним потянулся холодный октябрь. Листья медленно кружили, падая на землю. В жизни Анны ничего не изменилось, дар медиума не вернулся, Райхенбах не выходил с ней на связь. Она окончательно потеряла надежду. От главврача Анна в середине сентября узнала, что Скрябин стабильно справлялся у него об ее самочувствии. Раз Иван Евгеньевич даже написал ей, но Анна отправила столь скудный ответ, на который не приходилось ждать обратного письма. Штольман же молчал. Анна могла решить, он погиб в одном из боёв, но в своём письме Скрябин вскользь упомянул полковника. Реабилитация подходила к концу. Необходимые документы заранее были готовы. Она возвращалась в 5-ю гвардейскую танковую армию. Выписка состоялась 1 ноября. Анна так исхудала, что пришлось делать на ремне ещё одно отверстие. Тело ее умело залатали, а вот сердце продолжало кровоточить. Она заколола волосы, поправила чистую, новую гимнастёрку, хоть та хорошо и сидела, обняла на прощанье Зину. Потому что так было правильно. Повесив на плечо вещмешок, она села с другими выписавшимися в грузовик и впервые за долгие месяцы улыбнулась краешком губ персоналу, вышедшему их проводить. Потому что так было нужно.