Следуя донесениям

Из-за продолжавшихся с сентября ожесточённых боев за освобождение Эстонии, Латвии и Литвы, Анна нагнала 5-ю гвардейскую танковую армию лишь к 17 ноября. К тому времени операция в Прибалтике почти завершилась полной победой Красной армии. Сандомирский плацдарм, за который летом также велись тяжелые сражения, был взят в августе. Командование планировало в январе масштабное наступление с целью освобождения Польши и выхода на территорию Германии. Анна прибыла на закате, спрыгнула со ступеньки грузовика, перехватила легкий вещмешок и зашагала в сторону медчасти. Ее ждала бумажная волокита. Она надеялась потратить на стандартную процедуру не больше часа, потом найти Скрябина, а затем отправиться к Штольману, дабы «встать на учёт». С бумагами проблем не возникло и, дав исчерпывающие ответы на все интересующие вопросы, девушка направилась на поиски Ивана Евгеньевича. Резкий ветер пронизывал тело насквозь. Вздрогнув от холода и потеплее закутавшись в шарф, Анна ускорила шаг, но старалась идти осторожно, так как ноги скользили по мерзлой земле. Изо рта вырывался пар. Пальцы закоченели. Анна направлялась в полковой медицинский пункт, в сторону операционных, уверенная, что застанет Ивана Евгеньевича либо за работой, либо собирающимся на вечерний обход. Она шла вдоль расставленных палаток, в которых располагались раненые, и с удивлением почувствовала, как сердце медленно оттаивает, словно наконец-то вернулась домой. До сегодняшней минуты Анна и не подозревала, как ей не хватало людей, ставших родными в 5-й гвардейской танковой армии, и пусть она мало с кем поддерживала общение, на душе сделалось теплее при виде знакомых лиц врачей и медсестер. Встречались и незнакомцы, как правило, медсестры. Из старого состава выжили не все. Не понаслышке Анна знала о больших потерях медсестер и санитарок в июле—августе. К сентябрю прибыли новые, но и их ряды поредели в сентябре—октябре. Не всем повезло так, как ей. Не повезло, например, Лиде, мечтавшей ассистировать со Скрябиным и временно занявшей место Анны. Лида подорвалась на мине 2 августа. — Вы не знаете, где я могу найти Ивана Евгеньевича? — спросила Анна, зайдя в первую палатку, и добавила: — Скрябина. Врач собрался ответить, как был бесцеремонно перебит: — Анна? Анна Миронова? Анна обернулась. Молодая девушка положила на стол чистые марлевые повязки и подошла, разглядывая во все глаза, затем с улыбкой сказала: — Все же я довезла тебя! Анна нахмурилась, сбитая с толку. — Я вас знаю? — Относительно, — усмехнулась медсестра, — выглядишь хорошо, а тогда, помню, такая белющая! А крови! Я не знала, за что браться. Маша, — представилась она. — Мы с тем полковником везли тебя. — Маша снова внимательно оглядела с головы до ног. — Товарищ Скрябин сотворил настоящее чудо. Ты поэтому ищешь его? Хочешь поблагодарить? — Вы знаете, где он? — Недавно у него закончилась операция, — вмешался врач. — Я видел, как он уходил. — Я думала, ты умрешь, — продолжила Маша, — была уверена. — Мария, — строго оборвал мужчина. — Простите, — покраснела девушка. — Где вы лечились? Вы вернулись сегодня? — Я проходила реабилитацию в Ростове, — натянуто ответила Анна. В другой ситуации она бы и вовсе промолчала, но чувствовала себя обязанной ей. — Сегодня, да. — Анна перевела взгляд на мужчину. — Вы не знаете, куда мог пойти Иван Евгеньевич? — Скорее всего, на обходе. Навряд ли он пошёл к себе. — Хирург приблизился. — Вас командировали назад, верно? Признаться, мы думали, вы вернётесь зимой. — Почему? Анну покоробило, что посторонние люди знали не только о ее ранении, но и обсуждали процесс реабилитации, однако она также понимала, что Скрябин на ее счёт не распространялся, иначе Маша и этот врач знали бы, когда ее собирались выписать. Значит, ее имя стало жертвой пространных рассуждений. — С такими ранениями долго идут на поправку, — мягко пояснил врач, а Маша закивала. Анна, почувствовав, словно ее приняли за барышню с одной извилиной, поджала губы. — Не буду вас отвлекать, — сухо ответила. — Спасибо. Прощайте. — Чудна́я, — заключила Маша, оставшись наедине с хирургом. — Какой же ей еще быть? С того света, считай, вернулась. Вы, Мария, давайте-ка повязки складывайте, не ровен час, кого-нибудь привезут. Анна тем временем пошла дальше. Она имела смутное представление о расположении внутри медчасти, всё же надо было спросить, в какую сторону двигаться, но возвращаться не хотелось, поэтому пришлось довериться интуиции. Она шла вперёд и вытягивала шею, высматривая черноволосого высокого хирурга, и не находила, будто в Лету канул. Анна могла пройти так весь лагерь, но остановила бегущую санитарку, а та, к счастью, видела Скрябина минут пять назад, собственно, по его поручению и бежала. Всё-таки удача окончательно не отвернулась от Анны. Анна подходила к палатке в тот момент, когда из неё выходил Иван Евгеньевич. Не узнать его было невозможно: все тот же задумчивый вид, чуть вздёрнут подбородок. Губы Анны сами сложились в улыбку — не в широкую, но искреннюю. — Иван Евгеньевич! — голос надломился, почти сорвался, отчего крик стал хриплым. Скрябин вскинул голову и обернулся. Мгновение он смотрел, не двигаясь с места, будто призрака увидел, а затем направился широким шагом, Анна тоже поспешила ему навстречу и вот ещё мгновение — она в его тёплых объятьях. Анна напряжённо замерла, но в следующую секунду расслабленно опустила плечи и аккуратно коснулась ладонями его локтей, посчитав другие прикосновения интимными и потому неприемлемыми. — Анна Викторовна, — тихо сказал на ухо Скрябин и крепче сжал. Ей вдруг почудилось, будто она снова дома и рядом родные люди. Как же хорошо, когда тебя где-то ждут и помнят! Скрябин отстранился, дабы лучше ее рассмотреть. — Вы снова на ногах. Рад. — Он убрал руки с ее спины и отступил назад. — Устали с дороги? — Я добиралась почти три недели, так что, да, я очень устала. — Когда бы вы в другой раз смогли побывать в Прибалтике? — улыбнулся он. — Я была удивлена, когда получила координаты. — Она огляделась, но никого рядом не оказалось. — Значит, дальше Польша? — Вы не с тем обсуждаете стратегические планы, — усмехнулся Скрябин. — Чаю? — Не откажусь, — она снова попыталась улыбнуться, не желая его задеть своим равнодушием, как следствие ее отчуждённости в последние месяцы. — Тогда идёмте. — Он указал рукой в сторону землянок. — Мой сосед ночью на дежурстве. Вы прочли книги? Анна замялась, лгать не хотелось, но и сознаться, что за три месяца она так и не притронулась к ним, было стыдно. — Не читали, — сделал вывод Скрябин, поскольку молчание затянулось. — Очень плохо, Анна Викторовна, так вы врачом никогда не станете, всю жизнь будете подавать зажимы и мириться с несносным характером очередного хирурга. Вы заслуживаете большего. — Я... — Вы книги-то не выбросили или, что хуже, использовали в качестве подстаканника? — Вот они, — Анна для убедительности тряхнула вещмешком. — Я прочту. — Делать что-то через силу или для кого-то не надо, не заставляйте, раз душа больше не лежит. — Нет... просто я... — Проходите. Иван Евгеньевич посторонился, пропуская внутрь. Анна зашла в землянку наощупь. Пока она искала фонарик, Скрябин чиркнул спичкой, нашёл гильзу-светильник и зажег. Землянку озарил тусклый свет. — Вы были уже у Штольмана? — Ещё нет, — удивилась вопросу Анна. — Сегодня он должен быть на месте. Навестите его, думаю, Яков Платонович будет рад встрече. — Скрябин проверил наличие горячей воды в термосе и недовольно свёл брови. — Вода тёплая, если нужен кипяток, то придётся идти просить. К тому времени Анна сняла шапку и расстегнула куртку. — Не нужно, если только вы не хотите горячий чай. — Она прошла к столу и без церемоний села на табуретку. — Вы часто видели Штольмана? Скрябин разлил по кружкам тёплой воды, откуда-то достал половину плитки темного шоколада. — Где вы взяли? — вскинула Анна брови и отломила кусочек. — Контрабанда, — усмехнулся он и пододвинул поближе. — Берите-берите. Штольмана я видел за эти месяцы издалека раз или два, он здесь не появляется, да и зачем? У нас тут только раненые или умирающие. — Вы сказали, сегодня он на месте... — Да, его группа вернулась в полдень, ранен один человек, не серьезно. Их долго не было. Анна обвела взглядом землянку. — Как вы здесь, в порядке? — Что со мной может статься? Мы идём по расчищенной дороге следом за армией и держимся в паре километров от передовой. В его тоне Анна уловила скрытую издевку над самим собой, он словно принижал себя и свою работу. — Вы спасаете жизни, — ее пальцы скользнули к нему в ладонь, и он сразу их сжал, но ни сплетать их пальцы, ни задерживать ее ладонь в своей руке не стал, а, наоборот, взял кружку и отпил воды. — Вам есть где ночевать, вы узнали? — Да, не беспокойтесь. Меня спросили, с кем я работала раньше и сказали, если вам требуется медсестра, то я могу уже завтра начать ассистировать. — Требуется, — уголок губы дернулся вверх. — Вы голодная? Ничего не ели, наверное. — У меня нет аппетита. Иван Евгеньевич подозрительно сощурился. — Вы сильно похудели. — Какие мелочи! Скрябин покачал головой. — А сон? Нормализовался? Анна кивнула. Не говорить же ей, что почти каждую ночь снятся кошмары, в которых погибает генерал СС? Скрябин не поймёт. — Вам не снятся ужасы? Я специально увеличил дозировку успокоительных. Людям после огнестрельных ранений часто снится, как в них стреляют, причём ощущения во сне легко спутать с реальностью. — Пару раз мне снились кошмары, ничего серьёзного, — ответила Анна, так как продолжать отрицать очевидное означало заставить засомневаться в ее словах. — Сейчас все хорошо. Иван Евгеньевич внимательно следил за мимикой, чувствуя ложь, как гончая чует запах зверя, не потому, что хорошо разбирался в характере Анны, нет, во многом она была для него загадкой, однако он знал психику человека — знал, что переживают военные и мирные граждане после травмирующих событий. Анна хотела выглядеть спокойной, но в движениях проскальзывала нервозность, даже ее поза говорила о тревожности. Как она поведёт себя при первых звуках артиллерии? — За три месяца вы достигли больших результатов. Я знаю достаточно случаев, когда на выздоровление уходило от полугода, вы же не только восстановились физически, но и вернулись на фронт. — Меня неплохо подлатали, — губы прорезала печальная улыбка. — Вы как будто сожалеете. — Отнюдь, — спохватилась Анна, — я в неоплатном долгу перед вами и Штольманом, и я хочу быть вам полезной. Скрябин задержал на лице взгляд, а затем небрежно привалился спиной к стене и сказал: — Ну, рассказывайте, как провели время в госпитале. Рассказ вышел скомканным, наверное, потому что за три месяца у неё в жизни ничего не поменялось. С соседками по палате она так и не сблизилась, да и ни с кем другим тоже, обменивалась пустыми фразами с Зиной, так как все время отвечать молчанием на бесконечный монолог санитарки порой было неприлично. Каждый день был похож на предыдущий: подъем, завтрак, процедуры, прогулка, обед, отдых, процедуры, прогулка, ужин. Однако Скрябина заинтересовал сам процесс реабилитации, вплоть до дозировки лекарств. Анне даже пришлось вспомнить, когда именно сняли швы. Они простились поздним вечером. Холодные порывы ветра били в спину, когда Иван Евгеньевич сказал на прощанье: — Жду вас утром в семь. Анна ответила, что придёт без пяти минут, как всегда приходила раньше. Она зашагала в обратном направлении, теперь предстояло нанести визит Штольману. Полковник занимал один из деревянных небольших домов, по правде сказать, при любой смене дислокации, он за редким исключением размещался в землянке. Ему всегда находили хороший, крепкий дом. Анне потребовалось время, чтобы найти, где квартировал полковник, под конец она уже начала проклинать его на чем свет стоит. Ну почему этот несносный человек находится на другом конце армии? Подобно грому в ясный летний день, Анна заявилась на порог Штольмана: постучав для приличия в дверь и не дожидаясь ответа, юркнула ужом в тёплое помещение. Увидев на пороге Анну, полковник застыл, как каменное изваяние. Он разомкнул губы, но в голову ничего не шло. С ней Штольман всегда терялся и не мог не то, что подобрать нужные слова, а превращался в косноязычное недоразумение. Сочиться ядом после того, как сам спас ее (дважды), да ещё и кровь свою дал, как-то несолидно, напоминает поведение мальчишки в пубертатный период. С другими женщинами он знал, как себя вести и что сказать, а с Анной ступаешь острожно, идёшь, словно по минному полю и нет-нет, да обязательно подорвёшься! Штольман поднялся. — Анна... — прочистил горло, — Анна Викторовна. — Яков Платонович, — вещмешок с тихим стуком упал на пол. Она выглядела уставшей, уж не пешком ли от самого Ростова шла? — Я ждал вас не сегодня. Мне говорили, вы приедете только завтра. — У вас плохие осведомители. Я должна была приехать вчера, но задержалась в дороге. Яков Платонович вышел из-за стола. — А если быть точнее, то 4 ноября, — улыбнулся краешком губ. — Садитесь. Анна сняла куртку, повесила на гвоздь и прошла к небольшому столу. Штольман открыл термос, шёл пар. — Как вы? Он бросил взгляд, отметив бледность и худобу, но не стал озвучивать свои наблюдения. Она уже должна знать о Райхенбахе. — Лучше, чем 21 июля. — Вижу. — А я ведь вас тогда, можно сказать, так и не поблагодарила. Полковник протянул кружку с чаем и вернулся на своё место. — А хотели? — А для вас это что-нибудь бы значило? — ущипнула Анна. Он сложил руки на груди, наклонил голову немного вправо. Она сильно изменилась за три месяца и дело не в потере веса или бледности, её красивые голубые глаза — глаза, которые Штольман увидел первыми, придя в себя под Кривым Рогом, потухли. Он нахмурился, увидев седые волосы на виске. Есть люди, от которых веет радушием и теплотой, они святятся необыкновенным светом, и рядом с ними ты согреваешься, от Анны веяло холодом и пустотой, словно из неё высосали все соки, и перед ним лишь оболочка. Штольман сжал кулаки под столом. Она выжила ценой неимоверных усилий, благодаря врачебному таланту Скрябина, который в тот день оперировал сутки без отдыха и сна, и все равно взялся за неё, она не лишилась конечностей, и даже лицо ее не изуродовано тенью войны, наконец, Анна выжила, потому что он вытащил ее с того чертового поля, а все, что она сейчас делает — оплакивает какого-то подонка! Полковник не понимал ее. — Простите, — тихо произнесла Анна, — мне не следовало так говорить. Спасибо, что не бросили меня в тот день. — Я ничего не сделал, благодарите вашего Скрябина. — Правда? Иван Евгеньевич говорит обратное. — Что же он говорит? Анна окинула полковника взглядом. — Не каждый поделится своей кровью, — задумчиво ответила она. — Выхода не было, — пожал он плечами, — не оставлять же вас на столе. Они помолчали немного. Штольман сделал несколько глотков горячего чая, дабы за простыми действиями скрыть своё напряжение. Анна же машинально поглаживала пальцем ручку чашки и смотрела невидящим взглядом в окно. — Что-нибудь произошло за месяцы моего отсутствия? — Мы освободили Эстонию и Литву, зашли во Львов. Их взгляды встретились, на миг губы Анны изогнулись в улыбке. Она имела в виду совсем не боевые действия, он, конечно же, понял вопрос, но решил поддеть. — Я рада, что с вами ничего не случилось. То была правда. Штольман — не самый худший вариант надсмотрщика, да и потом, у них получилось поладить. — Я тоже, — усмехнулся он. Анна пристально взглянула на него и сказала: — Передайте Варфоломееву, я добралась невредимой. Штольман напряжённо замер. — О чем вы? Я не понимаю. — Перестаньте, мне все известно. Разве вы не его человек и не докладываете ему о каждом моем шаге? Штольман нахмурился, сжал челюсти, играя желваками. — Потрудитесь объяснить. Кое-что он уже начал понимать, но не хотел строить догадок вслух и дать тем самым шанс солгать. — Он приезжал в госпиталь. Для него новость стала полной неожиданностью. — Зачем? Что ему понадобилось? Анна выразительно посмотрела, однако полковник молчал, и тогда бросила: — Ему нужно то же, что и вам, и Лассалю. Только не понимаю, если он поручил дело вам, почему в сентябре приехал лично, неужели перестал доверять? — Варфоломеев приезжал к вам? — понизил полковник голос. — Да, не могу сказать, что он был любезен. Видимо, он решил приехать по вашей рекомендации. — Нет, здесь я совершенно ни при чём! Анна сузила глаза. — Вы не знали? — Он не отчитывается передо мной и в свои планы не посвящает, скорее, наоборот. — О характере ваших с ним отношений остаётся лишь догадываться, но он выразился предельно ясно. Вы из разведки? Мне стоило догадаться. Вы не создаёте впечатление обычного полковника и теперь понятно, почему вы часто пропадаете с отрядом, и почему именно вам поручено следить за мной. — За кухонные рассуждения можно и языка лишиться, — строго возразил Штольман. — Мне следовало быть чуточку внимательнее к вам после нашего разговора об исследованиях. Полковник подался вперёд. — Вам что-то известно? Анна какое-то время молчала. Раз она начала этот разговор, то избегать щекотливой темы нет смысла. — Не всё... Штольман в два счета оказался возле неё, схватил за плечи и прорычал, заставляя смотреть, вскинув голову: — Значит, я был прав? Эксперименты? Но откуда... — он осекся и резко замолчал, его глаза расширились, как будто полковник только что прозрел. — Сделка. Так вот почему вы живы! — Догадка поразила его, и Штольман в ужасе отпрянул, как от гадюки. — Вот цена вашей жизни. Формулы. Он договорился отдать их, и взамен вы будете жить. Где бумаги? — Не знаю! У меня их нет.  — Как и нет в живых Райхенбаха, — скорее для себя проговорил Штольман. Анна поднялась. — Мне осталось недолго. Когда война закончится, Варфоломеев отыщет меня. Исследований у меня нет, — она развела руками, — так что... сами понимаете... пропащая я... Теперь вы все знаете. Извините, Яков Платонович, я устала, дорога была долгой. Я пойду спать. Меня приписали к Ивану Евгеньевичу в ассистентки. — Она подняла на него глаза. — Все возвращается... Анна в тишине оделась, кивнула на прощанье и тихо затворила за собой дверь. На столе сиротливо остывал недопитый ею чай. Полковник мрачно огляделся. Всё-таки он умудрился наступить на мину, а ведь день начался относительно спокойно и обещал закончиться неплохо! Штольман никак не мог понять одного: если Райхенбах действительно работал на Великобританию, то как мог пообещать СССР исследования, обменять информацию, от которой зависела судьба всего человечества, на... женщину? Как можно поставить чью-то жизнь выше всего живого на Земле? Безумие. Штольман спрашивал себя, как бы сам поступил на его месте и не мог с уверенностью ответить. А Райхенбах ответ знал и заключил сделку. Исследования нужны и англичанам, а если им тоже известно о сделке? Вот почему Лассаль остался в армии и хотел убить Анну. У него был приказ. Вот только теперь Райхенбах мёртв, Анна же заложница положения. Мёртв? Он пропал с радаров в июле. С немецкой стороны были уверены в его смерти. Но если жив, то почему не свяжется с Анной? Он бы вернулся за ней, иначе его помощь в июле выглядит, как жест доброй воли, а не спланированная акция с целью заработать больше очков в свою пользу. Нет, в бескорыстную благотворительность Штольман не верил, по крайней мере, не когда за филантропией стоит Райхенбах. Решил залечь на дно? Допустим, но ради чего? Возможно, отдавать исследования Райхенбах и не собирался, если сделка была для отвода глаз, или передумал, или его переиграли. Тогда дела Анны плохи. Раз в дело вмешался Варфоломеев, Анне самой не соскочить с крючка. Штольман запустил пальцы в волосы, глубоко вдохнул и тяжело выдохнул, бросился к столу. Он недолго искал в своих бумагах отчет о смерти немецкого генерала, так уж получилось, что эта папка всегда была у него на виду. В который раз полковник принялся читать доклад, хмурился, некоторые места перечитывал и недовольно поджимал губы. В конце концов, он пришёл в сильное раздражение, бросил на стол папку и грозно заходил по комнате из угла в угол, нахмурив брови.

***

Прошло полторы недели, как Анна вернулась на фронт. Она молча исполняла все указания и ни разу не пожаловалась на усталость, наоборот, так много работала, что Скрябин начал переживать за ее здоровье. Как-то вечером между ними состоялся следующий разговор. — Идите отдохните, достаточно на сегодня. — Я не устала. — Я слышу это регулярно, Анна Викторовна. Довольно самоистязаний. Анна упрямо продолжила работу. Скрябин наблюдал несколько минут в надежде, что она скоро закончит и послушает его, напрасно. Наконец, он не выдержал и подошёл со спины. — Долго вы будете биться, как рыба об лёд? Думаете, если будете на износ трудиться, что-то изменится? Перестаньте бежать от себя и своих проблем, что вы прячете голову, как страус! — Оставьте меня, — тихо попросила Анна. Ком встал в горле, она боялась не справиться с эмоциями, которые ей удавалось подавлять эти месяцы. — Мытьё склянок не избавит вас от боли. Найдите смысл. — Я не вижу его. Скрябин развернул ее лицом и сощурился. Он что-то упускает, что-то, что лежит на поверхности, и она уверена, он не сможет распознать в силу своего невежества. — Что с вами произошло? Что вас так потрясло в том сражении, раз бросились под пули? Не лгите мне! — прикрикнул Иван Евгеньевич, начиная выходить из себя. — Я знаю, вы хотели умереть. Я понял сразу, когда вы очнулись. Я видел ваш взгляд в тот момент. Вы не хотели просыпаться. — Он сжал ее плечи и повысил голос: — Можете дурачить Штольмана или ещё кого, но меня обвести вокруг пальца не получится. Реабилитация ничего не исправила. Вы ходите, ваши раны затянулись, да, но внутри вы мертвы. Вы умираете каждый день снова и снова. Что произошло в тот день? Он сжимал Анну так сильно, словно хотел достучаться через боль до ее спящего сознания. Его чёрные глаза сверкали — такие похожие на... на... Плечи Анны задрожали, и в следующую секунду слёзы брызнули из глаз, она закрыла лицо руками, жалея, что кто-то стал свидетелем ее боли, и решила отвернуться, но Скрябин вдруг прижал к своей груди, и Анна окончательно сдалась, сокрушенная неожиданной заботой. Она уткнулась ему в плечо и заплакала в голос, всхлипывая и судорожными вздохами втягивая воздух. — Экая вы глупая, — мягко шепнул Иван Евгеньевич ей на ухо, поглаживая по спине, — зачем вы столько месяцев всё держали в себе? Боль — тоже эмоции, их тоже нужно уметь выплескивать. Анна долго не могла успокоиться. Казалось, откуда в хрупком теле столько слез, такой невысказанной боли? — Тшш... — шептал Скрябин, не разжимая крепких объятий. — Вы сильная, умная женщина. Вы все вынесете. Любое ранение — лишь испытание, а сражение — новая победа. Смысл, Анна Викторовна, он есть в том, что вы делаете и ради чего вы это делаете. — Анна постаралась успокоиться и вникнуть в его слова, но пока получалось плохо. — Порой мы не замечаем очевидных вещей, потому что... смотрим не туда. Он отстранил ее, и Анна с досадой опустила заплаканное, красное лицо. Скрябин расстегнул куртку и извлёк из внутреннего кармана свёрток, обёрнутый для надёжности куском тряпки и перевязанный веревкой. — Возьмите. Анна непонимающе забрала свёрток и вскинула голову. — Что это? Скрябин не ответил, и тогда ей пришлось снять обертку. Увидев содержимое, ее руки задрожали. — Я... Анна смотрела на бумаги, бережно сложенные и носившие следы ее ранения, она машинально пролистнула и остановилась на переписанной Райхенбахом странице, так как оригинал она подбросила в тот же день Рихтеру. — Я не понимаю... Она взглянула на Скрябина, но в чёрных омутах глаз ничего не разглядела. Все это время исследования Брауна были у него, по всей видимости, он забрал их перед операцией. — Каждому ноша по силе его. Он развернулся и направился к выходу. Анна успела ухватить за запястье. Мужчина вздрогнул, остановился. Ясно одно — Скрябин и не с Варфоломеевым, и не со Штольманом. Она должна спросить. Он либо сочтёт ее сумасшедшей, либо выдаст себя. — Он жив? Скажите мне! Его спина напряглась. Иван Евгеньевич слегка повернул голову, будто раздумывая над вопросом и не поворачиваясь до конца, так, что Анна видела только потемневший от щетины подбородок, затем он вдруг вырвал руку и покинул комнату. Анна не побежала за ним, а осталась стоять на месте. Это ответ? Она порывисто прижала к груди бумаги.