Следуя донесениям

Это был один из тех редких спокойных вечеров, когда поступившие раненые были прооперированы, новых не ожидалось, а обход давно выполнен. По стечению обстоятельств Анна и Иван Евгеньевич сидели сейчас за небольшим, шатким столиком и пили чай у полковника. Штольман и сам дивился, глядя на странную компанию из несостоявшегося дезертира и бывшей предательницы, как их двоих занесло к нему. Все было просто: Скрябин хотел лично поблагодарить за содействие. Он жил, мучимый неизвестностью, в ожидании страшного известия и, спасая очередную жизнь, надеялся и уповал, что кто-то поможет и его Полине. Теперь, когда ее судьба прояснилась, Скрябин с тяжелым сердцем ждал окончания войны и боялся, как бы не случилось непоправимое именно сейчас, когда вкус победы ощущался на губах. — Только все должно остаться между нами, — сказал Штольман, — надеюсь, вы понимаете, Иван Евгеньевич. — Хранить тайны я умею, поверьте. Медсестра украдкой глянула на хирурга. За прошедшие месяцы он так ни разу и не поднял вопрос о бумагах. Анна могла бы поверить в «мне нет никакого дела», но тогда бы она зашла в тупик в своих поисках. Скрябин сказал одну фразу, наверное, и сам не заметил, как бросил семя сомнения. «Каждому ноша по силе его». Что-то ему всё-таки известно. Раз Скрябин нуждался в помощи Штольмана, то он явно не в тандеме ни с ним, ни с Варфоломеевым. Он мог отдать бумаги командующему взамен на информацию о Полине, однако... ничего не предпринял. Здесь Анна терялась в догадках. Конечно, он сразу понял всю важность документов. Ранее в ней зародились подозрения о чувствах Ивана Евгеньевича, если бы он увлекся ею, то поступок имел бы смысл, но оказалось, у него уже есть дама сердца. Тогда что же? Анна, сдвинув брови, отвела взгляд. В конце концов, неприлично рассматривать так пристально и долго человека, будто у него третий глаз появился. — Война закончится в этом году, — продолжал полковник, — теперь я убеждён. Как только немцы сложат оружие, я направлю запрос от своего имени. Мы знаем ее номер и имеем представление, куда они могли отправить вашу невесту. Будем искать. Скрябин сжал жестяную кружку. Он хотел бы броситься на поиски прямо сейчас, но прекрасно понимал всю тщетность. Тогда, 28 января, он поддался эмоциям, и те сыграли против него. Своим удачным, незаметным возвращением в часть Иван Евгеньевич был обязан Анне. Страшно подумать, где бы он сейчас мог оказаться, не будь у него Анны... которую год назад, до последнего сомневаясь в её практических навыках, ему пришлось взять под своё крыло. Сомневался и всё-таки просил за неё перед начальством, так как она, эта неказистая, худая девушка, была единственным шансом. Поначалу Скрябин вёл себя настороженно и сдержанно, обходился в общении отрывочными, четкими указаниями. Анна, сама того не подозревая, регулярно находилась под неусыпным наблюдением холодного, неразговорчивого хирурга. Все ее действия, ответы и вопросы, взгляды, бросаемые из-под полуопущенных ресниц, фиксировались и воспроизводились в памяти не единожды. В начале он посчитал ее хитрой приспособленкой, умеющей легко подстраиваться под нужное течение и если понадобится, не бороться с ним, а вовремя пойти ко дну, чтобы затем оттолкнуться от твёрдого дна и вырваться из водоворота. Но Скрябин быстро понял, что ошибся. Его жизненного опыта и умения разбираться в людских душах, вычленять самое сокровенное позволило разложить на молекулы Миронову. Он увидел совсем не то, что предполагал найти. Перед ним предстала запутавшаяся, напуганная, одинокая девушка, с полной отдачей ушедшая в работу. Сбившаяся с пути? Быть может. Но вряд ли сама Анна считала, что сошла со своего пути. Дни шли, превращаясь в недели, а те тянулись, вырастая в месяцы. Скрябин постепенно начинал привязываться к своему ассистенту, тем более, Анна сама неосознанно тянулась к нему. Как мотылёк, который летит на свет, так и она стремилась вырваться из тьмы, предпочтя глухому забвению общество понимающего Ивана Евгеньевича. Он должен был заботиться о ней, но все чаще стал ловить себя на мысли, что делает теперь это по собственной воле. Он должен был стать стеной между ней и Штольманом, и у него отлично получалась роль защитника — раз выставив щит, Скрябин больше не опускал его. Когда она лежала перед ним на операционном столе, а он смотрел на неё сверху вниз, не видя ни одного участка кожи, не запятнанного кровью, он боялся не спасти ее. Как-то на одной из лекций пожилой профессор рассказывал, как ему пришлось оперировать собственную сестру. С одной стороны, он не мог никому другому доверить ее жизнь, с другой — как только он увидел сестру на столе, то почувствовал дрожь в руках, и еле совладал со страхом врачебной ошибки. Ему понадобилось время приступить к операции. Скрябин хорошо запомнил слова лектора: «Оперировать близких — тяжкое испытание. Взвесьте все «за» и «против» перед тем, как войдёте в операционную. Если что-то пойдёт не так, вы никогда себя не простите». Но у Мироновой не было другого шанса, а у него времени «взвесить». — Благодарю вас, Яков Платонович, — ответил Скрябин, — я вам сильно обязан. — Не берите в голову. Если так говорить, мы здесь все друг другу обязаны, — Штольман бросил красноречивый взгляд на девушку. — И возвращаем долги при первой выпавшей возможности, — парировала она в ответ. — Верно. Так что, вы даже не заметите, как мы сочтёмся. — Честно, мне бы не хотелось, — с улыбкой произнёс хирург. Полковник уловил иронию. — Да, Иван Евгеньевич, вы не тот человек, перед которым хотелось бы быть в долгу, поэтому предлагаю считать мою помощь дружеской. Анна выгнула бровь. — Что-то хотели сказать, Анна Викторовна? — полюбопытствовал Штольман. — Что вас так удивило? — Я приятно удивлена. Зная вас, вы такими словами просто так не станете разбрасываться. В наше время дружба особенна ценна. Скрябин улыбнулся уголком губ. Он, как и Штольман, с людьми сходился тяжело и привык полагаться на себя, но предложение полковника действительно было стоящим, если не брать во внимание ситуацию, в которой они втроём оказались. Интересно, знай Штольман о секретных бумагах, как скоро он бы отправил его на гильотину? В любом случае, Скрябин не видел сейчас в полковнике угрозы. Год назад Штольман походил на злого огнедышащего дракона, готового в любой момент сжечь Миронову, теперь он вёл себя иначе. При желании он мог давно избавиться от неё, взять хотя бы случай летом в лесу, когда они оба пропали на сутки, ну а уж о ранении и говорить не приходится. Иван Евгеньевич во всем окончательно убедился 21 июля. Тот, кто желает зла, не будет спасать тебя ценой собственной жизни. Однако Анна не замечала перемены в отношении полковника или не хотела замечать. Порой именно недосказанность сохраняет шаткий мир или его видимость. Тонкая грань, из-за которой можно принять то, что происходит между этими двумя, за уважение и взаимопомощь. Кто знает, чем обернётся история Штольмана и Анны? Скрябин не хотел бы оказаться поблизости, когда рванет. Чего доброго, забрызгает. Они ушли поздно и по одиночке. Анна задержалась. — Вы поступили благородно, — сказала она, как только Иван Евгеньевич ушёл. — Буду честен, в успех дела я не верю. Вряд ли мы сможем найти ее. Немцы при отходе уничтожили основную часть бумаг. Она может быть где угодно или... — он не договорил, позволяя Анне самой закончить фразу. — Пока нет информации, что она мертва. — Как и то, что жива. Шанс слишком мал. Год в Освенциме... ее физическое и психическое здоровье подорвано. Анна нахмурилась. — Хорошо, что вы воздержались от подобных оценок в присутствии Ивана Евгеньевича. — Он понимает это не хуже меня, — Штольман откинулся на спинку стула, — даже лучше в силу специфики своей деятельности. — Когда найдём, тогда и будем думать, что делать, где и как лечить. Главное, чтобы была жива. Полковник сощурился. На языке крутилась масса вопросов. Сейчас, когда они оказались вдвоём, ночью, а Анну к тому же разморило, и она сидела, довольно вытянув ноги, Штольман решил повести разговор в другом направлении: — Вы примеряете их ситуацию на себя, поэтому верите в ее чудесное спасение. — Анна побледнела, подобралась, но мужчина продолжил все тем же ровным тоном, сверля взглядом: — Если она не умерла за год в лагере, то тогда и у него была возможность выжить. Так? Она сначала слегка оторопела, потом, стараясь говорить как можно спокойнее, ответила: — В наше время верить — преступление? — Не юлите. Не желая показать волнения, Анна сказала, как по методичке: — Иван Евгеньевич хороший человек, он заслуживает личного счастья. Штольман недовольно поджал губы. — Бросьте. Вы прекрасно поняли меня. — Да. Но не означает, что я хочу говорить об этом. — Все ещё верите? — И похоронки приходят по ошибке. — Но не на генералов. Анна грустно улыбнулась. — Верю или нет, неважно, когда-нибудь все закончится. Штольман задумчиво покрутил в руках спичечный коробок. В личном деле Мироновой пока что отсутствовали записи о ее нахождении в немецком плену и связи с эсесовцем. Варфоломеев год назад приказал повременить. Сделать нужную пометку всегда успеют. Но Штольман, конечно же, знал, хоть и в сухом остатке, некоторые подробности. — Вы оказались в такой ситуации из-за него. Не прояви он к вам свою благосклонность, для вас все сложилось бы по-другому. — Кое в чем вы правы. Все сложилось бы по-другому... например, я была бы давно мертва, — принялась горячо отстаивать честь своего мужчины Анна. — Вы судите поверхностно. Я выжила там благодаря ему. Меня бы убили сразу за мелкую провинность, вы ведь знаете, как относятся к нашим пленным женщинам. Он многое сделал для меня. Многим пожертвовал. — Герой, — презрительно усмехнулся полковник. — Поаккуратней в выражениях. Вас могут где-то услышать. — Моего ума, — вспыхнула Анна, — хватает, чтобы не говорить о нем с кем-то другим. — Она вскочила. — Если это все, то я пойду. — Вы думали, что будет, когда все закончится? — Настанет мир. Полковник поднялся и преградил ей путь. — Вы уходите от ответа. Анна вздернула подбородок. — Задайте этот вопрос Варфоломееву. Ему виднее, что ждёт меня. Штольман покачал головой. — Почему с вами так сложно? — Наверное, потому, что вам не нравятся удобные женщины? Они удивились оба: он изумлённо приподнял бровь, она ошарашенно застыла. — Верно, — понизив голос, ответил Штольман. — Выбираю женщин подстать службе. — Тогда воспользуйтесь вашим опытом. — Вот как. Уверены? Понимала ли она, что делает или неосознанно подстёгивала его? Он захотел приблизиться к ней, но Анна, словно прочтя во взгляде его намерение, отступила. — Уже поздно. Мне пора. Полковник отошёл в сторону, пропуская ее. — Я вернусь через два дня, — как бы невзначай проинформировал он, а на деле, чтобы побороть неловкость. — Тогда увидимся через два дня. — Анна накинула на голову платок. — Вас проводить? — Глупости. Что со мной может случиться в армии? — Да, — усмехнулся он, — в самом деле. — Будьте острожны, — добавила она на прощанье и скрылась в темноте. Через два дня Анна пошла к Штольману, но дверь была заперта, свет не горел. Решив, что он и на этот раз где-то задержался и явится как обычно совершенно внезапно, Анна, постояв немного на крыльце, ушла. На следующий день история повторилась. Поколебавшись немного, Анна все же пошла обратно, дав себе слово, что подождёт до завтра, а потом пойдёт к начальству. Вечером следующего дня она издалека заметила тусклый свет в окне и толпящихся вокруг солдат. Неприятное предчувствие сдавило горло. — Что случилось? — она протискивалась через гудящую толпу. — Что тут происходит? Один из солдат, годящийся ей в отцы, обернулся и смерил усталым взглядом: — Только что вернулись ребята с задания, — скорбно ответил. — Почти все погибли. — Мужчина вздохнул. — Командира взяли в плен. Анна вздрогнула. Мороз пошел по коже. — Какой там! — повернулся другой и тихо добавил: — Убили. На какой-то момент потемнело перед глазами, дыхание стало сбивчивым. Захватило чувство паники. Сглотнув, Анна постаралась сделать шаг, но ноги не слушались. — Ч-что? — Так говорят. Наконец, она нашла в себе силы приблизиться. — Кто... говорит? Солдаты переглянулись меж собой и опустили вниз глаза. Никто из них не мог набраться смелости и сказать правду молодой женщине, в глазах которой стояли слёзы.