Следуя донесениям

В лицо плеснули холодной воды, и Штольман мгновенно пришёл в себя. В ушах зазвенело. Тело болело от ударов. Перед глазами все плыло, во рту чувствовался металлический привкус. Неслабо его приложили по затылку. Несмотря на головную боль и сильное головокружение, он сумел абстрагироваться и быстро оценить обстановку. Его держали в каком-то сарае, привязав руки к столбу. Штольман выдохнул. По крайней мере, его люди успели уйти. Те, кто выжил. — Так-так. Посмотрим, что у нас здесь. Полковник поднял голову. Над ним возвышались трое. Он без труда сообразил, кто из них главный. — Крепкий орешек, — недовольно проворчал второй, — и погоны командирские. — Это все, что вы сумели выяснить за несколько часов? — Он почти все время был без сознания. — Не надо, — оберфельдфебель свирепо сверкнул глазами в сторону оправдывающегося, — нянчится. Вы установили только то, что он говорит по-немецки. Не справитесь, я привяжу вас рядом, понятно? Мы потеряли около дюжины наших людей, а взамен нам достался только один. Выбейте из него всё, хватит мелочиться. — Оберфельдфебель прищурился и сплюнул. — Смотрит как нагло. Выколоть ему глаза! — Да. Мне его взгляд самому не нравится. Глаза, чтобы говорить, не нужны. Ефрейтор достал нож и опустился напротив. Штольман вздернул подбородок, устанавливая прямой зрительный контакт с мучителем. Ещё вчера он понял, что не выберется живым, из немецкого плена мало кому доводилось бежать, а тем более, когда ты привязан и снаружи выставлена охрана, и тебя регулярно подвергают пыткам, единственное, о чем ты будешь думать — это как можно быстрее умереть. И все же его грела мысль о спасённых ребятах, которых он спас ценой собственной жизни. Все правильно. Командир жертвует собой ради группы. — Если выколоть, герр оберфельдфебель, — подал голос третий, до этого хранивший молчание и стоявший поодаль, — то может истечь кровью, и мы ничего не узнаем. За командира разведки вас могут представить к награде, герр оберфельдфебель, — добавил он тише. Штольман не поверил своим глазам. Перед ним стоял Нойманн. Тот самый Генрих Нойманн. Похудевший, осунувшийся, в форме обычного, неприметного солдата, но, черт возьми, живой! И судя по всему, малец тоже его узнал. — Ты прав, Ганс, — задумавшись, согласился оберфельдфебель. — Иногда ты бываешь полезен. Ганс? Так вот оно что. Штольман отвёл взгляд, дабы не вызвать подозрения своим пристальным вниманием, тем более, молодой человек явно занервничал. Несомненно, имя подставное, как и липовое звание. Так вот где прячется бывший адъютант Райхенбаха. Но как ему удалось бежать и где сам генерал? Последнее волновало Штольмана куда больше, чем собственное положение. — Я ещё могу получить за него благодарность. — Немец приосанился, представив, как стоит на плацу перед Гитлером и тот в торжественной обстановке вручает медаль. — Оставь глаза в покое, Иво. Пока. К утру мне нужна информация. — Оберфельдфебель посмотрел на Штольмана и усмехнулся: — Рассчитываешь унести секреты с собой в могилу? Ну-ну. Иво умеет развязывать языки. Скоро ты будешь куском мяса. — Немец перевёл взгляд на ефрейтора. — Начни с пальцев. Они ему уже не понадобятся. Штольман плохо понимал, который сейчас час, разве что темно, и сколько времени он уже в плену. Когда оберфельдфебель покинул сарай, гордо расправив плечи и закурив напоследок, ефрейтор, которого звали Иво, с жаром принялся исполнять приказ. — Подожди! — воскликнул Ганс, увидев жуткие щипцы в руках немца. Мысленно он весь содрогнулся. — Чего тебе? — Тут не хватает... — Что? — Не все инструменты, — замялся Ганс и покраснел до ушей. — Лучше сходить сейчас, чем потом отвлекаться на пустяки. Иво глянул на свой чемоданчик и нахмурился. Действительно, кое-чего не хватало. Странно, как это он не доглядел? — Покарауль, пока я схожу, — проворчал ефрейтор и недовольно хлопнул дверью. Ганс, он же Генрих, в одно мгновение оказался возле Штольмана. — Что вы здесь делаете? — вполголоса поинтересовался Штольман. — Ганс? Нойманн бросил настороженный взгляд сначала на пленника, затем на закрытую дверь. — Вам нельзя разговаривать, — едва слышно ответил немец. — Как вы здесь оказались, да к тому же в Вермахте? Любопытство пересилило инстинкт самосохранения. Уж кого он не ожидал тут встретить, так это адъютанта Райхенбаха. Нойманн должен знать, что случилось с его командиром и если тот жив, то где сейчас находится. Генрих молчал. Снова глянул на дверь, а затем, поколебавшись, достал флягу и опустился на корточки. — Райхенбах жив? Нойманн побледнел, у него задрожали губы. — Нельзя, — шикнул он и открутил крышку, поднёс к губам раненого фляжку. Полковник скосил подозрительный взгляд, но посчитал отравление мало вероятным. Хотел бы Генрих причинить вред, то поддержал бы идею с выколотыми глазами. Штольман наклонил голову и припал губами к горлышку, прохладная вода показалась вкуснейшим из напитков. — Чего нельзя? — переспросил полковник, напившись. Генрих стрельнул взглядом, огляделся. — Не произносите его имени. Значит, о его предательстве немцам известно. Интересно, какую цену заплатил Нойманн за второй шанс на жизнь? — Вы знаете, что с ним? Немец глянул исподлобья, нервно перехватил оружие. — Погиб в битве за Львов, — помолчав, добавил: — С такими ранами не живут. Штольман выдержал паузу. Он был рад услышать о смерти Райхенбаха. Всё-таки мёртв. Не пуля, так снаряд нашёл своего героя. Хорошо. — А вы как здесь очутились? — Так вышло. Не спрашивайте. — Он легко отделался, в отличие от вас, — процедил Штольман. — Смерть для такого, как он, настоящий подарок. — Это достойный человек, — запальчиво возразил Нойманн. Штольман недовольно поерзал. Да что они все в нем нашли? Анна его имя произносит чуть ли не с придыханием, сама того не замечая, а теперь, наверное, с жаром каждодневно молится за упокой души, и этот щеголь туда же, хотя именно Райхенбах виновен в нынешнем положении своего адъютанта. — Будь мы в другом месте, я бы с удовольствием поспорил о его достоинствах, но, увы, в данный момент я не расположен к беседе. — Да. Ситуация не та. Не забывайте, он помог вам. Тогда. — Это все ещё не делает его достойным человеком. Генрих закусил губу. Он уже понял, спорить здесь бесполезно, но его искренне задело, с какой надменностью Штольман говорил о бригадефюрере, а ведь командир, рискуя, устроил встречу и передал ценные сведения! — Я помогу вам бежать. Штольман изумленно уставился на немца, приоткрыв рот. Сама мысль о помощи немца была возмутительна и невозможна. — Я не ослышался? Зачем? — Пока вы ничего не рассказали, но вас продолжат пытать, и вы обязательно выдадите им все, что они захотят услышать. Я видел, что они делают с людьми. — Хотите спасти себя, — кивнул полковник. — Что постыдного в том, чтобы хотеть жить? — Желание постыдно для того, кто сам отнимает жизни. Щеки бывшего адъютанта вспыхнули. — Я не выбирал, — заговорил он сбивчиво, как бы оправдываясь. — Я военный, такой же, как вы. Призвали, я пошёл. Мы пытались. Все наши, кто понимает...понимал... Мы хотели тогда... 20 июля... у нас не получилось... за свой провал мы заплатили страшную цену, вы себе даже представить не можете. — Особенно вы, как вижу. Нойманн поджал губы. — Я приду на рассвете. — А сейчас который час? — Около десяти вечера. Нойманн хотел добавить: «Будьте мужественны», но услышал шаги и быстро отошёл. — Ну, как ты? — спросил Иво, вернувшись. — Он не буянил? — Молчит. Ефрейтор поставил чемоданчик. — Сейчас заговорит. Нойманн вздрогнул, отвернул голову. Он так и не смог привыкнуть. От нечеловеческих криков его мутило, по ночам снились кошмары. Все эти месяцы он ненавидел себя за позицию невмешательства и трусость, говорил себе, что ни Райхенбах, ни Ольбрихт или кто-то другой из Сопротивления не стал бы стоять в стороне, обязательно вмешался, сочтя неправильным то, что происходило. Но Нойманн не обладал качествами своего командира, и всякий раз, когда ему приходилось присутствовать на допросах, он надеялся на скорое окончание войны. Презирал себя и надеялся. Генрих опустил глаза. Скоро воздух в сарае пропитается кровью. Ее будет так много, будто произошло побоище. Крови всегда много и неважно, с кем работает Иво: с немощной старухой или с крепким солдатом. Красная, она будет течь по гнилым половицам, просачиваться в дерево и стекать густыми каплями на белый снег. — Постой! Штольман нервно вскинул брови. Он уже прикусил щеку изнутри и приготовился услышать хруст сломанных пальцев. — Ну, что ещё? — раздраженно обернулся Иво. — Может, начать с чего-то полегче? — Что? — нахмурился ефрейтор. — Ты забыл приказ? — Немец пригляделся повнимательнее. — Ты какой-то странный сегодня. Заболел? — Да. Наверное. Жар, знаешь ли. — Оно и видно. Иди, подыши свежим воздухом. Тут много работы, не мешай. Нойманн продолжал стоять на месте. После «работы» Штольман вряд ли будет способен на побег, а если Иво прострелит колени... Райхенбах в июле подверг себя большому риску, встречаясь с этим русским. А если он важен? Бригадефюрер согласился встретиться лишь с ним. Хоть раз проявить силу характера... не стоять за чужими спинами в надежде на благоприятный исход. Тресков, Ольбрихт, Бек, Штауффенберг — мертвы, но они хотя бы боролись. Райхенбах тоже. А что он? Из офицера — в рядовые, притворился, струсил, отца допрашивало гестапо, но что старик мог рассказать? Для него позиция сына в отношении нацистского режима стала откровением. Эмили... она, наверное, давно пожалела, что в своё время согласилась стать его женой. Так, может, хотя бы сейчас поступить по совести и не прятать в будущем глаза? Штольман вскинул бровь при виде замахнувшегося Генриха — тот, вынув нож, подкрался со спины и нанёс удар в шею. Иво захрипел, раздался булькающий звук, и немец упал лицом в сено. — Рассвет уже наступил? — сохраняя внешнее хладнокровие, уточнил полковник. Нойманн промолчал, перерубил окровавленным ножом веревку на руках и ногах. Полковник потёр красные запястья. — Зачем вы так рискуете? Какая цель? — Нет никакой цели. Теперь нет. Генрих обошёл Штольмана и принёс из дальнего угла шинель с оружием. — Берите. Возьмите и его оружие, вам пригодится. Далеко я не пойду, покажу, как добраться до своих, вы должны помнить дорогу. Полковник набросил шинель, смахнул с плеч и груди солому. Его потряхивало, но он держался столь невозмутимо, а лицо оставалось каменным, отчего адъютант не заметил сильного волнения. — А с вами как? — вздернул бровь Штольман. — На вас первого подумают. — Не в первой. — Вы можете сдаться в плен, — предложил он, — закончите войну, никого больше не убив. У нас к пленным гуманное отношение. Нойманн поджал губы. — Нет. Я нужен здесь. — Дело ваше, — пожал плечами. — Показывайте, куда идти. Генрих осторожно приоткрыл дверь, высунул голову, осмотрелся и дал знак следовать за ним. Штольман ступал тихо, не теряя бдительности и сканируя взглядом местность, готовый в любой момент броситься в лобовую атаку. К счастью, ночь стояла темная, безлунная, вокруг ни души, что показалось странным. — Почему территория не охраняется? — Вы сарай имеете в виду? Зачем охранять, когда по всему периметру выставлены посты, сюда враг не пройдёт и не выйдет. — Как же вы тогда собираетесь меня вывести? — У любой системы есть слабые места. — Узнаю Райхенбаха, — усмехнулся Штольман. Он был рад возможности вернуться к животрепещущей теме. — Как он погиб? Несколько шагов они сделали в тяжелой тишине. — Зачем задавать вопрос, заведомо зная на него ответ? Что конкретно вас интересует? Оказал ли я помощь? Через сколько герр генерал скончался? — Начните с последнего. — Он умер, не приходя в сознание, — мрачно ответил Генрих, было видно, как тяжело даётся ему разговор и необходимость переживать все заново. — Ставка подверглась бомбардировке. Мы уходили последними. — А дальше? — Первой волной его отбросило к бронетранспортёру, осколком ранило в живот. Второй оторвало руку. Все так, как в отчёте. — А что не похоронили или хотя бы тело не забрали? — Если бы мог, обязательно забрал, — огрызнулся адъютант, — но меня контузило. Пришёл в себя спустя сутки. Я утолил ваше любопытство? — Они остановились меж высоких деревьев. — Теперь вы знаете достаточно, не хотелось бы мне снова с вами повстречаться. Надеюсь, вы дойдёте до своих. — Нойманн протянул фонарик и компас. — Идите на Юг. Штольман медленно взял компас, до конца не веря в происходящее. Теперь он сомневался в ранее озвученной причине, из-за которой ему помогали: из-за боязни, что он назовёт имя Генриха на допросе, и поэтому тот решил убить немецкого солдата и спланировал побег? В такое поверит только ребёнок. — Что будет с вами? — Обо мне не беспокойтесь. Вдруг где-то далеко залаяли собаки. Штольман уловил, как вздрогнул и напрягся Нойманн, он нервно перехватил оружие, и побелевшими губами шепнул: — Бегите! — Идёмте со мной! Но немец упрямо покачал головой, снова обернулся, затем сунул руку в вещмешок и вытащил смятый, грязный конверт. — Будете во Франкфурте, найдите Эмили Ланге. — В руке Штольмана оказалось злополучное письмо, Генрих сильно сжал его пальцы, заставив оторвать взгляд от конверта. — Скажите ей... что я... что все не так... что... — Я скажу ей, — кивнул полковник и только потом понял, какое дал обещание. Нойманн ещё несколько секунд всматривался ему в лицо, а затем отступил. — Бегите! — вскричал он. — Я отвлеку их! — и бросился в темноту ночи. При побеге у него выпала книжка в чёрном переплёте. Штольман, полагая, что там могут быть важные записи, забрал ее себе. Он постоял немного, вслушиваясь, чувствуя, как быстро бьется сердце. А потом раздался выстрел, поднялся страшный лай, завыли собаки. Больше он не стал терять времени и поспешил в противоположном направлении. Через несколько часов Штольман добрался до места, где его схватили. Он зажмурился, прогоняя дурные воспоминания, отвернулся от тел, припорошенных снегом. Остальные должны были спастись и передать сведения о расположении группировки. Прошло около двух дней. Как ему вернуться? Любого другого затаскали бы по допросам. К счастью, он один из тех, кто такие допросы проводит.

***

У Анны все валилось из рук с самого утра. Ей следовало привести мысли в порядок перед операцией и, глядя на себя в зеркало, она читала во взгляде нервозность и неуверенность, будто впервые должна ассистировать. Ночью она не сомкнула глаз и встала до восхода солнца, пыталась отвлечься, заполняя журнал, но голова из-за бессонной ночи начала раскалываться, поэтому, отложив карандаш, она откинулась на спинку стула и помассировала виски. Попал в плен. Разве возможно? В чем ошибся? В чем просчитался? Убит. И он тоже. Что с ней не так? Почему люди рядом с ней умирают? Сначала отец, потом дядя, затем мать. Нина. Он. Теперь Штольман. Почему у других иначе? Полина, год проведшая в лагере, жива. Тому есть доказательства. А у неё — одна лишь надежда и призрачное воспоминание о духе Райхенбаха. Почему у неё по-другому? Где она допустила ошибку? Где оступилась? На фотографиях, что ей показал Варфоломеев, у него была оторвана рука и изуродовано лицо, но дух... его ранило в живот. Именно это придавало ей сил. Она ничего не может сделать. Командующий не принял ее. У неё же нет ни средств, ни возможностей. Она бесполезна. Все, что может, стоять у операционного стола и подавать инструменты. — Анна Викторовна? Анна вздрогнула и открыла глаза. Она не слышала, как пришёл Иван Евгеньевич. — Доброе утро, — девушка выпрямилась. — Вы давно здесь? — Вы знаете? Скрябин сложил руки на груди. — О чем? Анна сглотнула. — Штольмана взяли в плен. Хирург оттолкнулся от стола. — Кто вам сказал? — Все знают, — прошелестела медсестра и поднялась. — Нам пора. Он поймал ее за локоть и притянул к себе. — Я не понимаю, Анна. От кого вы узнали? — Я ходила к нему вчера вечером. Там собралась толпа. Они обсуждали... все... Скрябин сжал ее в своих объятиях. — Скорее всего, все это ложь. Пока ничего неизвестно. Я уверен, многое из того, что вы слышали, неправда. — Почему вы так уверены? — Вы как будто Штольмана не знаете, — усмехнулся мужчина. Она уже слышала подобное — так Кромвель говорил о Райхенбахе. Безмятежно, с улыбкой, словно он отправляет его на обычную встречу, и тот вернётся к ужину. — Я так больше не могу, — выдохнула Анна ему в грудь. Она бы с радостью забылась, стёрла бы себе память. Зачем она выжила? Для чего? — Сможете. Вы сильная женщина. Мы толком ничего не знаем. Земля слухами полнится. Идёмте. Вот увидите, вернётся ваш Яков Платонович. Как же ему не вернуться? Кто тогда будет вам жизнь портить? Скрябин аккуратно вывел Анну и довёл до операционной, но остановился на пороге. — Вы уверены, что сможете ассистировать? — Да. Я смогу. Он всматривался в лицо какое-то время, а затем кивнул. — Тогда прошу. Приступайте. Последняя операция завершилась поздним вечером. Анна как раз сняла перчатки, а Скрябин скинул повязку, как с улицы раздался шум, будто стадо быков неслось. — Яков Платонович вернулся! Анна вздрогнула и резко обернулась. В глазах на миг потемнело. В помещение, спотыкаясь, сбивая все на своём пути, влетел Ульяшин. — Вернулся родненький! Приказано помощь оказать. Яков Платонович вас ищет, Анна Викторовна! — Ч-что? Скрябин рукой загородил Анну и вышел вперёд. — Где он? Ранен? — Ну, как сказать... — Говори, как есть! — Сотрясение, вроде как... огнестрельного нет. Иван Евгеньевич посмотрел на Анну, взял за руку и произнёс: — Веди. Анна не помнила, как они дошли до домика полковника, говорил ли что-то Ульяшин или Скрябин, кажется, оба молчали. Лишь в самом начале Иван Евгеньевич уточнил, куда они идут и где сейчас Штольман. Ульяшин сбивчиво рассказал про командующего, от которого возвращался полковник, а по дороге велел найти Миронову. Показалось, что много ступенек. Скрипнула входная дверь. Ульяшин зашёл в дом и загородил собой проход. Невыносимый болван, раздраженно подумала Анна и обошла. Штольман поднялся с кровати. — Анна Викторовна... — его разбитые губы с болью растянулись в улыбке. — Спасибо, что пришли... я... Он осекся на полуслове, когда она приблизилась к нему, ее взгляд впился в уставшее лицо с кровоподтёками. — Вы ранены? — Пару царапин. — Мне нужно вас осмотреть. Сядьте. — Вы можете идти, товарищ Ульяшин, — не глядя на солдата, сказал полковник и послушно сел. — Для человека, побывавшего в плену, я чувствую себя хорошо. — Анна Викторовна решила, вы погибли, — сказал Скрябин, как только они остались втроём, и подошёл ближе. — Я пытался убедить ее, что скорее преисподняя разверзнется, чем вы умрете. — Приятна ваша высокая оценка, — усмехнулся полковник. — Нужна помощь? — поинтересовался врач, осматривая на расстоянии пациента. — Переломов и огнестрела нет, — не поднимая глаз, отвечала Анна. — Вас пощадили. — Мне повезло. — Сколько вы пробыли в плену? Как вам удалось бежать? — засыпал вопросами Скрябин. — Понимаю, вы устали отвечать на эти вопросы за сегодняшний день, но любопытство — человеческий порок. — Большую часть времени я был без сознания. — У вас, по всей видимости, сотрясение, — уточнила Анна, стоя над ним и обрабатывая раны на голове антисептиком. — Не самое страшное, что могло случиться, — кивнул хирург. — Итак? — А дальше уже государственная тайна, Иван Евгеньевич. О таком говорят исключительно под протокол. — Ваша правда. — Скрябин выставил руки ладонями вверх. — Настаивать не буду. Но вы можете сказать, как давно вернулись? — Часов пять-шесть назад. — Понимаю, — задумчиво погладив подбородок, потемневший от щетины, отозвался Иван Евгеньевич. — Обошлось? — Да. Не беспокойтесь. — Ну, что там у нас, дорогая Анна Викторовна? — Раны я почти все обработала, осталось швы наложить. Штольман поморщился. — Оставьте. Само заживёт. — Бровь сильно рассечена. Он перехватил ее тонкие руки и заставил посмотреть на себя. Скрябин сделал вид, что заинтересовался одиноко лежавшей на столе книгой в чёрном переплёте. — Не нужно, Анна Викторовна. Сядьте, отдохните. Вы бледная. Анна поколебалась и кивнула. — Сначала вы выпьете лекарства. — Как скажете, — улыбнулся краешком губ. — Откуда у вас? — Иван Евгеньевич раскрыл оглавление. — Вы были в плену или посещали библиотеку? — Что там? — заглянула Анна, но, увидев текст на немецком, сникла. — Мифы Древнего Рима, — не отрываясь от текста, ответил Иван Евгеньевич. — Довольно редкое издание. Тот, кому принадлежала книга, знал толк в таких вещах. — Он пролистнул и открыл на загнутых страницах. — Миф о Таците и Меркурии, — прочёл он. Анну будто ледяной водой облили. Она буквально окаменела, забыв, как дышать, в то время, как Скрябин, ничего не подозревая, продолжал листать книгу. — Где вы ее нашли? — сдавленно спросила Анна полковника, не решаясь взглянуть. — Выпала у одного из солдат, — мрачно ответил он, от него не укрылась резкая перемена в настроении. Но причём тут какая-то книга о мифах? Наконец, Анна подняла взгляд и посмотрела в сторону Скрябина, который вернулся к Таците и Меркурию, заинтересованный скорее пометками владельца на полях, нежели самим мифом. — Можно? — Вы же не знаете немецкого, — вскинул брови хирург. — Картинок, если на то пошло, здесь нет. Анна оставила без ответа ценное замечание про отсутствие картинок и взяла томик. Книга сама открылась на нужной, а точнее, заложенной странице, будто хотела посвятить девушку в тайну своего владельца. Анна одновременно ждала подтверждения своих подозрений и боялась. Зная привычку Райхенбаха оставлять на полях и в конце глав собственные рассуждения и комментарии, она пролистнула миф, застыла на секунду на предпоследней странице и нерешительно ее перевернула. Анна вся похолодела, кровь отлила от лица. Чёткие, изящные линии с сильным нажимом. Ее сердце мучительно заколотилось. — Вы не могли бы, — не своим голосом обратилась медсестра к Скрябину, — прочитать, что здесь написано? — Отчего ж нет? Извольте. — Иван Евгеньевич наклонился. — Так... поглядим... Это? Меркурий, несомненно, подлец, польстившийся на невинность Тациты. Девочка замолчала навсегда. Молчание ценно. Особенно не в простое время. Ты знаешь и молчишь. Знание — сила, молчание — ценность. Меркурий, сам того не ведая, сделал ей одолжение. — Скрябин отстранился и задумался. — Странная интерпретация мифа. Надежда взорвалась внутри Анны, как тысяча фейерверков. Хлынул поток жизни, словно сорвало дамбу, и сдерживаемая вода затопила все вокруг. Анна вдохнула воздух полной грудью. В ней проснулось желание жить и бороться. Анна начала листать дальше. Местами встречались подчеркивания по тексту, галочки на полях, а где-то приписки и во всем она узнавала руку Райхенбаха. Это был он. Книга принадлежала ему. Анна бросила испытывающий взгляд на Штольмана и удивилась, обнаружив, как тот неотлучно за ней наблюдал, а на лице заиграли желваки. — Что вы ищите, Анна Викторовна? — полюбопытствовал Скрябин. — Так, ничего, — и в знак доказательства вернула книгу на стол. Они поговорили ещё немного, по большей мере разговор шёл между мужчинами, пока Анна собирала медикаменты в сумку. Как только все было готово, Скрябин поднялся, справедливо посчитав, что хозяин дома устал и ему необходим крепкий сон. — Мы пойдём, пожалуй. — Я посижу, Иван Евгеньевич, идите без меня. Темные глаза хирурга странно блеснули или же ей показалось из-за тусклого освещения, однако мужчина никак больше не отреагировал на заявление медсестры и лишь попрощался. Анна придвинулась. — Я думала, вас убили. — Я тоже так думал, — тихо ответил полковник. — Что с вами произошло? — История стара, как мир. При отходе мы попали в окружение. Численный перевес был на стороне врага. Мы просто не ожидали, что немцы будут в этой точке. Мне пришлось принять тяжелое решение, чтобы сохранить моим людям жизнь, но все равно вернулись не все... — Но как смогли... Штольман взглядом заставил замолчать на полуслове. — Не спрашивайте. Я не отвечу. — А книга... откуда она? — Сдалась вам эта книга! — не пойми почему вышел из себя Яков Платонович. — Что в ней особенного? — Где вы ее нашли? То, с каким упорством Анна добавилась информации, навело мужчину на невеселые раздумья. Он сощурился. — К чему вам это? — Просто скажите. — Я уже говорил, если вы забыли. Выпала у солдата. — Кто он? — Обычный солдат Вермахта. Анна прикусила губу и пристально посмотрела в глаза. Она чувствовала ложь. — Вермахта? — Да. — Ложь. — Медсестра отстранилась. — Скажите правду. — Что вы хотите услышать? — Откуда она у вас? И не рассказывайте, как шли по лесу и случайно нашли в снегу! Он смотрел на неё, не мигая, томительные минуты, или то были лишь секунды, показавшиеся невыносимо долгими? — Книга была у его адъютанта. Анна втянула воздух, борясь с подступившей тошнотой и возможным обмороком. — Он помог вам? — Да, — нехотя признал Штольман и отвёл взгляд. — Почему он помог вам и что он делает в войсках Вермахта? — Прячется после неудавшегося покушения на Гитлера. — Почему он помог сбежать? Штольман молчал. — Тогда, — заговорила Анна, с трудом сдерживая дрожь в голосе, — во Львове вы встречались с ним? — Да. В ее глазах промелькнула молния, и в следующую секунду Анна отвесила ему хлёсткую пощёчину. — О, теперь я понимаю! — Она вскочила на ноги. — Теперь я все поняла! Он помог вам, потому что узнал вас, этот адъютант организовывал вашу встречу. И вы ничего не сказали мне! Вы бы и дальше молчали, не узнай я его почерк! Почерк. Черт возьми! Штольман мысленно выругался. — Он мёртв! — Вскипел полковник. — Его адъютант видел, как он умирал. Он сделал шаг, но Анна попятилась. — Нет! Я вам не верю! Это не правда. Вы все лжёте! — Он мёртв, Анна! Адъютант подтвердил. Его показания сходятся с нашим отчётом. Она замотала головой, слёзы побежали по лицу. — Я не верю! Вы специально! Тонкие пальцы взметнулись к мокрому лицу. Грудь сотрясалась от рыданий. Штольман больше не мог этого выносить. Он в два счёта оказался рядом и обнял ее, несмотря на сопротивление, и на боль, разлившуюся во всем теле от резких движений, или то была не физическая боль?