Следуя донесениям

Подготовка к штурму Берлина началась сразу же после взятия Кёнисберга. 16 апреля Красная армия пошла в наступление. В те тяжелые дни Анна почти не спала, нервное напряжение достигло апогея. Когда стало известно о встрече советских и американских солдат на Эльбе, началась последняя стадия немецкой агонии. Бурные обсуждения не стихали среди медперсонала несколько дней, что уж говорить о солдатах с передовой. Анна ждала. День, два. Считала часы, с надеждой встречала рассветы и с грустью провожала закаты, убеждая себя, что завтра все изменится. Она корила себя за нетерпение. В самом деле, куда подевалось ее самообладание? Целый год жила, как на пороховой бочке, а сейчас вдруг не в состоянии подождать лишние день-другой! Придёт. Райхенбах обязательно найдёт ее. Понимая, что так изведет себя куда быстрее, Анна ушла в работу с головой, бралась абсолютно за все, не жалея сил. Плодотворная деятельность помогала отвлечься от ужасных мыслей, однако, засыпая, ее мучили, тревожа душу, сомнения. Страх преследовал повсюду. В каждом раненом или мёртвом она видела его. Она плакала по ночам, а на утро вставала с красными, опухшими глазами. Коллеги начали шептаться и окончательно убедились в ее романе со Штольманом. Один Скрябин не задавал вопросов и молча каждое утро делал успокоительную настойку. Раз он даже пресек сплетни медсестер, застукав их за отлыниванием от работы. Они так увлеклись муссированием личной жизни Анны и полковника, отчего не заметили Скрябина, внезапно выросшего за их спинами. Когда утром 2 мая до неё дошла весть о капитуляции генерала Вейдлинга, ее сердце забилось быстрее. Ей казалось, вот-вот и войдёт он. Он же должен знать, где она! А она совсем рядом — вот Берлин, а в паре километров их санчасть. Но он не пришёл. И на следующий день. И послезавтра. Анна была сбита с толку. Война, считай, окончена, почему же от него нет хотя бы короткой записки? Зато пришла весточка от Штольмана. В одно предложение он сумел уместить все свои переживания. Любой другой счел бы послание сухим и сжатым, но Анна знала, чего ему стоило ей написать. Выбросить письмо у неё не поднялась рука, поэтому бережно сложив лист в конверт, она убрала его в вещмешок. В четыре часа того же дня Анна узнала от раненого капитана, доставленного с боя, о капитуляции гарнизона Рейхстага. Ноги ее подкосились. К вечеру Берлин был взят под контроль Красной армии. 7 мая пошли слухи о капитуляции Германии, но официальных объявлений не последовало. 8 мая Анна от кого-то услышала, что акт подписан СССР, союзниками и Германией, но опять-таки все было на уровне домыслов. Однако поздно ночью, ближе к двенадцати, отдаленно долетело раскатистое «Ура!», тут же подхваченное остальными. Выйдя на улицу, Анна перехватила первую попавшуюся санитарку и от неё узнала — Германия подписала акт о капитуляции. Победа. Анна не заметила, как разжала пальцы на рукаве щуплой девчушки, и та умчалась по своим делам. Они выиграли. Смысл слов дошел до нее не сразу, а когда поняла, то ее замутило, затрясло и от слабости Анна прислонилась спиной к дереву. Сдавило в груди, в глазах защипало. Больше не придется вздрагивать от гула пролетающих самолетов. Никто больше не будет дрожать под непрерывным артобстрелом. Люди перестанут прятаться от падающих с неба бомб. Казалось, земля так устала от разрывающихся бомб и снарядов, что еще немного и мир перестанет существовать. Новость о победе разлетелась моментально. Впервые за четыре года Анна видела столько радостных лиц. Все обнимались, шутили, женщины заливисто хохотали. Но были и те, кто плакал. Многие солдаты и офицеры, отвернув лица, прятали мокрые глаза. Как много забрала у всех война... Скрябин подхватил ее на руки и закружил в воздухе. Анна вскрикнула, смутилась. — Иван Евгеньевич! Поставьте! Тяжело ведь! Но он продолжал кружить ее, чувствуя одну лишь легкость. В ту ночь никто не спал. У костров было много разговоров о прошлом и робких слов о будущем. Дважды Анна стала свидетельницей предложений руки и сердца. Райхенбах не пришёл и тогда. А если он где-то далеко, не под Берлином, и нуждается в помощи? Почему она решила, он находится поблизости? Что, если попал в плен ещё в июле? Где ей искать его? Что, если она ему больше не нужна, и он захотел исчезнуть из ее жизни? Тогда ей нужно отпустить его и попытаться жить как-то дальше... Попытаться... Она не сможет. Отдать ему своё сердце было настоящим безумством. Ее чувства к нему, словно дерево, корнями намертво вросшее глубоко в землю. Теперь, когда она точно знает, кто скрывался под видом его духа, Анна окончательно оправилась и обвинила себя в необдуманных поступках — броситься под пули, не убедившись, не проверив! Она могла погибнуть! Господи... Единственное, о чем он просил ее в феврале прошлого года, быть осторожной, не подвергать себя опасности, не совершать глупостей. Она нарушила все его заповеди. Анна с тихим стоном уткнулась пылающим лицом в ладони, едва не пролив чай, стоявший на земле у ног. А эти три жутких шрама на теле... такое не скрыть... Бесплодна... как она признается ему? Она сделала несколько больших глотков и нервно сжала кружку. — Штольман не говорил, как скоро вернётся? — шепотом поинтересовался Скрябин, глядя на счастливую, милующуюся парочку, сидевшую поодаль от них. Анна старалась не поднимать глаз и смотреть в чашку. Счастье двух влюблённых ранило ее. — Должен был на днях. — Думаю, завтра мы его увидим. Я попросил его по возможности навести справки о Полине. Медсестра кивнула. — Яков Платонович сделает все от него зависящее. Иван Евгеньевич бросил задумчивый взгляд. — Что с вами? Почему вы не радуетесь с остальными? Анна вздрогнула, будто очнулась от кошмарного сна и улыбнулась, выпрямляясь. — Вам кажется. Меня снедает усталость. — Врете. Все будет хорошо, Анна Викторовна. — Хирург наклонился, заглядывая в глаза, и тихо добавил: — Тот, о ком вы думаете, обязательно вернётся. Она напряжённо замерла, в то время, как Скрябин отстранился и отвернулся к врачу слева, заведя с ним непринуждённый разговор. Он имел в виду Штольмана? Анна хотела коснуться его руки, развернуть к себе и спросить, но понимала — ничего больше Иван Евгеньевич не скажет, как всегда выдавая информацию по крупицам. Прошло ещё часа два прежде, чем Анна удалилась к себе. Она вновь вызвала дух Элис и получила в ответ тишину. Сжав виски, девушка ходила из угла в угол. Теперь, когда столица полностью очищена от немецких войск, ей придётся под каким-то предлогом улизнуть, но она понятия не имела, какая улица ей нужна. Да и как искать, когда город разрушен? Элис должна будет прийти во сне снова, и тогда уже Анна прямо спросит адрес. По всей видимости, дом действительно принадлежит Райхенбаху. Гестапо обыскало его год назад, скорее всего, после неудавшегося покушения группы Сопротивления на Гитлера. Зачем Кромвелю понадобилось отправлять туда своего человека? Да и сам Кромвель, наверняка, давно прибыл в Берлин. Какие ещё документы мог хранить Райхенбах, и которые ей следует найти? Пока что Анна не понимала, как сможет покинуть санчасть и одна отправиться в город. Если же она просто сбежит, а ее побег вскроется? Ближе к рассвету Анна заставила себя уснуть, но проспала от силы минут сорок. Ей ничего не снилось. Это уже было похоже на шутку. Анна боялась не увидеть больше девочку и настойчиво перебирала в памяти фрагменты с домом, вырисовывая карту Берлина и прекрасно понимая — одной ей не уйти. Однако все сложилось как нельзя лучше. Случай представился в этот же день. По утру отобрали группу врачей и медсестёр и направили в город. В список попали Скрябин и Анна. Дорога до города заняла не больше получаса. — Вы думали, чем займётесь после? — поинтересовался Скрябин, пока они тряслись в грузовике. Анна потупилась. Что ей ответить? Я жду бывшего князя, который многие годы находится на службе у Великобритании, а в войну играл роль двойного агента? Если же он не явится, то отдам документы Штольману и поминай, как звали. Навряд ли кто-то поймёт ее. — Дайте слово, что выучитесь на врача. Анна и сама думала о будущей профессии. Пусть у неё нет таланта Скрябина, золотых рук Нины, но она обладает усидчивостью и трудолюбием. Благодаря таким качествам вполне можно добиться определённого успеха, и потом, важно ее желание — быть полезной людям. — Признаться, я думала об этом. — Вот и хорошо. Отучитесь, не все в медсестрах ходить, особенно с вашими знаниями, полученными на практике. — А что насчёт вас? Он устремил взгляд в стену. — Найду Полину, женюсь. Получу распределение и поедем. — Скрябин помолчал, опустил взгляд на Анну. — Обещайте писать, хоть иногда. Я бы с радостью продолжил работать с вами, но понимаю... — Он вздохнул. — Будет вас не хватать, вы стали неоценимым помощником. У Анны слёзы навернулись на глаза. Не раздумывая, она прильнула к Скрябину, сцепила руки у него за спиной, пряча лицо на груди, и плевать, что подумают другие! — Ну-ну, — мягко улыбнулся врач и похлопал по спине. — Ещё не расстались, а вы уже плачете, так никуда не годится! Экая вы рёва-корова. — Анна что-то промычала ему в плечо, и он поцеловал ее в макушку. — Вытрите слёзы. Стыдно плакать в такой день. Вы должны радоваться, веселиться, — Иван Евгеньевич приподнял пальцами лицо за подбородок. — Сегодня ваш праздник. — Он стёр пальцем слёзы. — Вы большая умница, Анна Викторовна. Прошли войну и не растеряли человеческие качества. Каждый день я наблюдал, как вы истязаете себя, подрываете здоровье, ухаживая за больными, часами ассистируете мне и находите силы на перебранки со Штольманом. — В тёмных глазах плескалась нежность, Анна прижалась к нему, такому большому и сильному, доброму и чуткому. — У вас все впереди. Выучитесь, будете работать на благо. Помните, я говорил: «Любое ранение — испытание». Скрябин говорил ещё очень долго, а она все кивала и, несмотря на косые взгляды, не разжимала объятий. Только когда грузовик остановился, Анна отодвинулась от Ивана Евгеньевича. Он помог ей соскочить на землю. — Я так понимаю, вот наш фронт работ, — проговорил Скрябин, оглядевшись. — Непонятно, зачем нужно было ехать нам, — ответила Анна. Раненых было не так много, а те, что лежали, уже получили или получали медицинскую помощь. — Берлин — большой город. — Как и любой другой. — Не совсем. Берлин разделён на несколько округов, а районов больше пятидесяти. Самостоятельно ей никогда не найти дом Райхенбаха. — С другой стороны, когда доведётся увидеть столицу поверженного врага? — продолжил хирург. Анна осмотрелась. Кругом руины, разрушенные здания, сожженые орудия, подбитые танки, но она не чувствовала сострадания. Такова расплата за все злодеяния немецкого народа. — Рейхстаг, — Скрябин прикоснулся к ее плечу. Анна повернула голову и замерла. Обгоревшее, полуразрушенное здание — вот все, что осталось от символа нацисткой Германии. Над Рейхстагом развивалось Знамя Победы. Губы побелели. Перед глазами возник дух отца в солдатской форме, затем дух матери — в том ситцевом платье, в котором ее выволокли из дома и расстреляли немцы за пособничество партизанам, последним появился дядя. Папа обнимал маму, склонившую голову ему на плечо. — Мама... — прошептала Анна. Воздух вдруг наэлектризовался, стал густым, в ушах заложило и в следующее мгновение за спиной родителей начали возникать духи солдат, затем женщин, детей, стариков. По мере их появления, они рассосредотачивались вокруг Анны, беря ее в кольцо, и когда она обернулась, то увидела за спиной блеклые лица — десятки, нет, сотни лиц. Мужчины и женщины, они появлялись друг за другом и за какие-то жалкие полминуты заполнили площадь. Среди всех этих лиц Анна узнала Коробейникова. Стоило их взглядам встретиться, как он печально улыбнулся и медленно кивнул. Она кивнула в ответ. У нее дрожали руки, и в то же время Анна чувствовала, как тело наполняется энергией. Достаточно приказать уйти им, и они повинуются, призвать — придут. Сила медиума возвращалась, согревала, делала ее цельной. Дядя подвинулся, выпуская вперед из молчаливой толпы Нину. В этот раз Нежинская была одета в форму старшей операционной медсестры, на голове красовался берет. — Все хорошо, — улыбнулась Нина и добавила: — Я горжусь тобой. Анна сделала робкий шажок, как подруга наклонила вбок голову. — Я знала, у тебя получится. — Аннет, — позвал Петр Иванович, — будь счастлива, моя дорогая. — Живи, дочь, живи за нас всех. Мария Тимофеевна взяла за руку мужа. — Аннушка... ты так выросла... Анна не думала, что духи могут плакать, но глядя в глаза матери, она видела слезы. Закусив до крови щеку, дабы не разрыдаться, дочь смотрела сквозь пелену на родителей. — Совсем взрослая... — с теплотой сказал отец. — Чересчур! — воскликнула Мария Тимофеевна. — Ее волосы, Витя... а какая худая... Лицо Анны расплылось в глупой улыбке: любимая мама в своем репертуаре — как будто и не было ужасных четырех лет. — Существует достаточно способов закрасить седину, — вмешался дядя. — Ох, помолчите, Петр Иванович! Вы и ваши советы... знаете что!.. — Маша, я думаю, наша дочь разберется, — миролюбиво произнес Виктор Иванович. — Она столько пережила... какая глупость — седые волосы! — Всецело поддерживаю! — кивнул дядя. — Определенный шарм. Анна смотрела на них троих и ей казалось, будто она перенеслась в довоенное время. Они спорили, пререкались и мирились, как живые. Мария Тимофеевна раздраженно повела плечами, заметила, как их внимательно слушает дочь, и виновато улыбнулась. — Прости, Аннушка... твои отец и дядя правы. Главное, ты жива. Остальное — неважно. Мы всегда рядом. — Даже когда ты не вызываешь нас, — добавил дядя, — мы с тобой. — Мы в твоем сердце, — произнес отец. Скрябин подошел со спины и положил руку на плечо. Наваждение спало, морок начал рассеиваться. Анна моргнула. — Все в порядке? Вы вдруг побледнели. Она бросила взгляд на то место, где стояли родители и дядя, но там уже никого не было. Духи начали исчезать. — Не берите в голову. Давайте приступим к работе. Что от нас требуется? Как обычно работа отвлекла Анну. Незаметно пролетели часы, время шло к вечеру. Отлучиться не представлялось возможным. Кто угодно мог заметить ее отсутствие и тогда беды не избежать, подставлять того же Скрябина не хотелось. Подчас она отрывалась от своего занятия и осматривалась. На площади собралось много солдат и офицеров, сновали военные корреспонденты. Солнце клонилось к горизонту, когда Анна заметила остановившуюся машину и как из неё вышел Штольман. Погоны сияли на солнце. Полковник быстро нашёл ее и, не сводя с неё глаз, направился к ним. Она увидела у него в руке небольшой, скромный букет полевых цветов и сразу все поняла, словно мечом пронзили. Люди говорят про таких — прозрела. Столько месяцев упрямо не замечать очевидного. Как-то Иван Евгеньевич упрекнул её, сказав, что она смотрит в себя и если хоть раз посмотрит вокруг, увидит много нового. Так, значит, Скрябин давно догадался, а ей потребовалось полгода... Анна полагала, полковник помогает ей с целью заполучить исследования Брауна, даже своё спасение она объяснила его циничностью. Сложив сейчас все факты, вспомнив, как урывками он часто бросал взгляды, будто она не видит, использовал двусмысленные фразы, меж которых ей приходилось лавировать, и, наконец, его готовность прийти на помощь, Анна поняла, как была слепа. Ей захотелось дать себе по лбу. Она погрязла в своём горе и не замечала очевидного. Даже в деле с Лассалем он, наверное, уже начал к ней что-то испытывать, иначе не преминул бы избавиться от неё. Будь это тот Штольман из февраля 1944 года, он бы никогда не согласился скрыть уход Скрябина из армии, да что там Скрябин! Он не стал бы спасать ее, не дал бы своей крови... Она смотрела, как полковник приближался к ней, а позади него развивался плащ. Тот Штольман, который вынес смертельный приговор и издевался над ней долгие месяцы. Тот Штольман, которого она выходила, и который когда-то считал ниже своего достоинства вспоминать об этом. Он шёл к ней и не сводил с неё глаз. В душе ее зарождалась буря. — А вот и товарищ полковник, — протянул, поднимаясь навстречу, Иван Евгеньевич. Они обменялись рукопожатиями. — Долго же вас не было, почти месяц, — заметил врач и обнял Штольмана. — С Победой! — Поздравляю вас, Иван Евгеньевич! — Штольман похлопал свободной рукой по плечу, отстранился и перевёл взгляд на Анну. — Анна Викторовна! Анна вытерла руки о фартук и улыбнулась. — Яков Платонович. Мы вас ждали. Он приблизился к ней под заинтересованным взглядом Скрябина и протянул букет. Анна приняла дрожащими пальцами и снова улыбнулась. Она опустила лицо и вдохнула запах цветов, среди которых узнала ромашки и васильки. Штольман захотел обнять ее, тем более, и повод имелся, но не решился. — Сегодня для вас все закончилось. Для нас всех, — вместо этого произнёс полковник. Ему хотелось рассказать о состоявшейся беседе с Варфоломеевым. В целом, Штольман был доволен результатом. Он участвовал в подготовке ряда совещаний СССР и союзников и задание выполнил чисто, посему имел дерзость обратиться к Варфоломееву с просьбой. Генерал молча выслушал и насмешливо уточнил, на каких условиях Миронова перейдёт под его крыло? Уж не жениться ли надумал или в любовницах собрался держать? Отдаёт ли себе отчет, как подобное решение скажется на карьере и не бьет ли по самолюбию тот факт, что эта женщина когда-то возлежала с немцем? Затем, скривив презрительно губы, Варфоломеев добавил: «В том случае, если она добровольно отдаст исследования, я со своей стороны готов походатайствовать, но ничего не обещаю. Хорошо подумай, Яков, она не та женщина...». — Давно вы здесь? — С утра. Я думал, нам разрешены прогулки по городу. — А вы хотите прогуляться? — Не отказался бы, — задумчиво почесал подбородок Скрябин. — Что скажете, Анна Викторовна? Чего она точно не хотела, так это впутывать Скрябина, однако мысль о прогулке показалась заманчивой, и Анна заговорщически посмотрела на Штольмана. — Сегодня для прогулок поздновато. Завтра, — ответил полковник. — Завтра — так завтра, — согласился врач. — Расскажете, где были? Может, вы и тело Гитлера видели? Жаль, очень жаль, легкая смерть. Избежал суда. Я надеялся на расстрел. — Тела не видел, — уклончиво ответил Штольман и сменил тему: — Экскурсию по городу организую. Тут к ним подбежал фотокорреспондент и предложил сделать фотографию на память, добавил: «Самые удачные снимки будут размещены в газете». — Ваши имена, звания, род войск? — обратился мужчина и скрупулёзно записал полученную информацию в тетрадь. Он указал рукой, куда встать и в каком порядке: дама по центру, мужчины по бокам. За их спинами развивалось красное знамя Победы, виднелся полуразрушенный Рейхстаг. — Кучнее, товарищи! — велел фотокорреспондент. Штольман встал вплотную к Анне, Скрябин спрятал руки в карманы халата, а сама она, держа перед собой букет, устало улыбнулась в объектив фотоаппарата. Раздался щелчок. — Отлично! Ищите в «Комсомольской правде»! — Непременно, — отозвался полковник. — С Победой, товарищи! Фотокорреспондент скрылся из виду. — Как думаете, опубликуют? — Хотите славы, Иван Евгеньевич? — поддел Штольман. — От почета бы не отказался... — Может быть, вас представят к награде? — с надеждой в голосе спросила Анна. — Вы себя не жалели, на износ работали. Яков Платонович, как думаете? — На износ не я один работал, все... — смутился Скрябин от похвалы. — Анна Викторовна, конечно, права. Уверен, начальство оценит ваш вклад в победу. — Штольман огляделся. — Да вы собирайтесь, вместе поедем. — А-а, хотите воспользоваться своим служебным положением? — усмехнулся Иван Евгеньевич. — Не имею ничего против. — Когда дело касается вас двоих, мое служебное положение как нельзя кстати. Анна наклонила голову, пряча улыбку. С тоской она подумала, как ей будет не хватать их словесных дуэлей. — Рад, что к вашему положению в придачу идет машина. Они возвратились в сумерках. Штольман предложил поужинать всем вместе, заодно обсудить предстоящую вылазку в столицу. В то же время Скрябин вспомнил о тяжелом пациенте, которого необходимо навестить именно сейчас. Заверив товарищей, что явится минут через тридцать, врач поспешил к больному. Удивительно, но ни полковник, ни Анна не расстроились отсутствию Скрябина, так как каждый преследовал свои цели. Штольман распахнул дверь квартиры опустелого дома, которую занял сегодня днем, и галантно пропустил Анну вперед. Анна понимала, у нее не так много времени для разговора, действовать нужно быстро и решительно. Она еще раз посмотрела на полковника, как тот невозмутимо снял и повесил на крючок плащ, затем положил на тумбу фуражку. Он пребывал в хорошем расположении духа. Интересно, как скоро его настроение испортится? — Да вы проходите, не стойте. Я сам не знаю, где что. Анна прошла в зал. Хозяева явно торопились: вещи, фотографии, безделушки остались на своих местах. — Чай? — Я сделаю, — спохватилась медсестра. — Где кухня? Штольман проводил на светлую кухню, и в то время пока Анна занималась приготовлением перекуса, он сел за стол и с наслаждением наблюдал, как, избавившись от медицинского фартука, девушка хозяйничала у плиты. Варфоломеев не прав. Эта женщина создана для семейного очага. Вот только как завести разговор? Если он прямо спросит о бумагах, она может испугаться и ничего не расскажет, а ведь именно документы — залог ее благополучия. Если она отдаст исследования, он убедит Варфоломеева помочь им. — Яков Платонович, — обратилась Анна, не поворачиваясь, и на секунду замерла, — вы уже решили, куда поведете нас завтра? — У вас есть пожелания? — лениво поинтересовался он, скользя взглядом по ее рукам. Сейчас он был готов бросить к ее ногам весь мир. — Да. Я бы хотела кое-куда сходить. — Куда именно? Полковник сразу насторожился, стоило ей не ответить. Он увидел, как напряглась у нее спина, а нож, которым она намазывала масло на хлеб, ударился о тарелку. — Зачем вам в город? — Штольман недобро сощурился. — Для чего? Анна медленно повернулась, ее лицо выражало беспокойство. — Хочу посетить его дом. Он так быстро поднялся, что она вздрогнула, но головы не опустила. — Его дом? — вспылил Штольман и подошел к ней. — Вы все еще не выбросили идиотские мысли о нем? Пойдете туда и дальше что? Будете перебирать его детские фотографии и умиляться, посидите за письменным столом, за которым часами работал, обложитесь его рубашками? — Я прошу вас. — Нет! Более того, вы больше не покинете часть! — Яков Платонович! — Он мертв, а вы продолжаете хвататься за прошлое! Мы выиграли войну, а вы оплакиваете немца! Да если кому-то станет известно... Что он сделал для вас? Что? Только пустые слова. Слова ничего не стоят, обещать может любой! Штольман знал, что преувеличивает — кое-что Райхенбах для неё сделал, но он не мог с этим примириться. — Вы несправедливы и знаете это, — запальчиво отвечала Анна. — Чего вы хотите взамен? Говорите! — Я не собираюсь торговаться. — Нет, — ее глаза сверкнули, — именно это вы сейчас и делаете. Запрете меня, я найду способ сбежать. Пусть меня поймают, я все равно сделаю это. Он смотрел на нее сверху вниз, едва сдерживаясь от едких, ядовитых слов, крутящихся на кончике языка. Если Варфоломеев узнает, то уже не согласится выступить в роли арбитра, а самое страшное — она в самом деле сбежит. — Почему вы не отпустите прошлое? Почему вы возвращаете туда снова и снова? Неужели настоящее так ужасно для вас? — Я только хочу увидеть его дом. Пожалуйста. — Вы не представляете, о чем просите. Анна сделала к нему маленький шаг и тихо произнесла: — Я прошу вас... Ему потребовалось время и мужество, чтобы, наконец, признаться в том, что давно мучило: — Вы самое драгоценное, что у меня есть. Она подняла на него печальные глаза, и ее безмолвие подтолкнуло его: Штольман медленно приблизился и невесомо коснулся ладонями худых плеч, сжал их и прижался лбом к ее. Анна молчала, а потом и вовсе закрыла глаза, не двигаясь с места. Она не чувствовала ничего, кроме жалости к полковнику и стыда за себя.