Следуя донесениям

— Теперь он будет работать на нас? Штольман отказывался признавать очевидное — адъютант Райхенбаха со вчерашнего дня «зачислен» к ним в штат. Какой-то сюрреализм! — Все верно, Яков, — Варфоломеев придвинул кофе и продолжил следить за метаниями полковника по кабинету. — Ты будешь докладывать мне о каждом его шаге. — Я? — Штольман чудом не врезался в шкаф. — Почему я? — Ты останешься здесь, в Германии. Плечи у полковника опустились, губы вытянулись в тонкую нить. — Когда вы приняли такое решение? — Ты хорошо поработал, Яков, — Варфоломеев сделал глоток кофе и посмотрел прямо в глаза. — Бумаги, которые ты нашёл, очень ценные для нас. Я уже распорядился сделать на тебя представление к награде. Германия повержена, мы переломили хребет зверю, но в любой момент может разгореться новый военный конфликт, поэтому принято решение создать здесь Группу войск. — Полагаю, я не могу отказаться? — Отказаться? — откровенно удивился Варфоломеев, словно не представлял возможным такой поворот событий. — С чего бы тебе отказываться? Или мне что-то неизвестно и тебя, Яков, кто-то ждет на родине? — Нет, но Анна Ви... Опять эта женщина. Кругом только и говорят о ней: то Штольман просит походатайствовать за неё, то подготовка к переговорам, то Конев требует уничтожить ее личное дело — столько стараний из-за одного человека, предательницы. — Хватит, — генерал поднял ладонь, — подумай о репутации, карьере. У вас ничего не может быть. Она жива только потому, что год назад немец внёс за неё «залог». Если бы он не отдал исследования, я сам покончил бы с ней. Все, кто был заметен в связи с немцами, предатели, и ты знаешь, и все равно просил меня за неё. Она отличилась — закрутила с генералом СС! — Вы дали слово. Варфоломеев поморщился, ему не нравилось, когда им начинали помыкать. — Пришлось. Ты мог наделать глупостей. Вокруг столько хороших девушек, Яков, которые с первых дней войны добросовестно исполняли свой долг, защищали родину, прошли боевой путь от начала и до конца. Присмотрись. А что до этой... забудь. Вопрос закрыт. — Значит, с самого начала вы знали, как поступите, и молчали. — Что мне оставалось делать? Не понимаю тебя. Раньше ты был настроен по-другому, что поменялось, охмурила она тебя что ли? Это пройдёт, Яков. Забудется. Не пара тебе, я просить не стану и одобрения своего не дам. С немцем она, не передумала. — Куда они отправятся? — Не знаю, и тебе знать не советую. Держись подальше от неё, ядовитой гадюки. — Варфоломеев заметил, как заиграли желваки у Штольмана и сказал: — Ты мне, как сын, я помню тебя мальчишкой и отцу твоему обещал позаботься о тебе. Штольман отвернулся. Он и сам понимал, кому многим обязан, неизвестно, где бы он был сейчас и был бы вообще, не протяни Варфоломеев руку помощи семь лет назад. Генерал относился к нему снисходительно и на многие вещи закрывал глаза, например, убийство Лассаля просто «замяли», закрыли, прикрывшись выговором. — Мы с твоим отцом Гражданскую прошли, бок о бок воевали, он мне жизнь спас, собой прикрыл. — Варфоломеев вздохнул и отвёл взгляд на несколько секунд, говорить о покойном друге до сих пор было тяжело. — Все образумится, Яков. Останешься здесь на какое-то время. Он сообщит ему позже, что «на какое-то время» — понятие растяжимое, скажем, на два-три года, а скорее, и того больше. — Но те записи, — не успокаивался Штольман, — которые я отдал вам, их передала Миронова. Разве этого не достаточно? — Да как ты не понимаешь! Она на переговорах без обиняков заявила о своём намерении. Думаешь, ее принуждают? Как бы не так. Все давно решено в верхах. Штольман подлетел к столу, за которым сидел генерал, схватился за край столешницы и наклонился. — Возможно, она просто не понимает, не отдаёт себе отчета. — Все она понимает, в отличие от тебя, — сурово произнёс Варфоломеев. Полковник оттолкнулся от стола, сел напротив и сложил руки на груди. — Откровенно говоря, — продолжал генерал, — она не стоит так дорого, сколько заплатил за неё немец. Чем-то она охомутала его, да-а, — протянул мужчина, — не перевелись ещё девки в русских селеньях! — Значит, списки действительны? — Более чем. Я уже отдал необходимые распоряжения. — Почему он передал их? Варфоломеев отпил кофе и со звоном поставил чашку. — Рано или поздно англичане узнают о сделке. Зря Кромвель дал ему второй шанс на жизнь. — Что вы хотите сказать? — насторожился полковник. — Кромвель участвовал в переговорах. — На других условиях. Англичане тоже заинтересованы в исследованиях. Как думаешь, что сделают с Райхенбахом, когда правда всплывёт наружу? Штольман похолодел, краска схлынула с лица. В подробности сделки между немцем и СССР его не посвящали, он полагал, раз на переговорах присутствовал Кромвель, то Райхенбах сумел откупиться чем-то более важным или же с англичанами пришел к компромиссу, не стал бы он рисковать жизнью Анны. Может быть, Штольман не знал его так хорошо, о чем любила напоминать ему Анна, но он давно понял, что из себя представляет эсесовец: надеяться на авось не в его характере. — Уверен, у него есть план, — с трудом сохраняя невозмутимость, ответил полковник, — иначе все это не имеет никакого смысла. Жизнь Анны Викторовны зависит от него. — Вот именно, — усмехнулся Варфоломеев. — Даю им месяца два, не больше. А ты, — быстро стёр улыбку с лица генерал, — даже не вздумай вмешиваться. — Если ей грозит опасность, мы должны... — Мы ничего не должны. Сделка состоялась. На какое-то время комната погрузилась в тишину. Штольман обдумывал услышанное. Райхенбах передал документы 11 мая, прошло шесть дней, Анна все ещё в армии, и пока что у него получалось ее избегать. Скрябин осторожно рассказывал, как она, хоть его о том и не просили. Штольман так сильно хотел увидеть ее, но понимал, если увидит — сорвётся, наделает глупостей. — Почему она все ещё здесь? — Райхенбах просил Конева об отсрочке. Штольман нахмурился. — Разве он не должен был забрать ее 11 мая? — Видимо, планы поменялись. Варфоломеев не собирался выкладывать карты на стол, он не рассказал о просьбе немца уничтожить личное дело Мироновой — ни к чему Якову знать детали сделки, тем более, ничего не изменить, от дела приказано избавиться. Несмотря на попытки Райхенбаха замести следы, Варфоломеев не верил в удачный исход: каким бы гениальным агентом ты ни был, от МИ-6 не скрыться, не залечь на дно, особенно двоим. Особенно с женщиной, не приспособленной к игре на выживание. Миронова для него балласт, и если Райхенбах так умён, как о нем говорят, то прекрасно понимает, каков конец их истории. По-хорошему ему не следует за ней возвращаться, без неё выжить шансов больше, но он понимает, без его защиты ей не прожить и дня. Варфоломеев хмыкнул в такт своим мыслям и допил кофе. Пусть он теперь Брэндон, вот только сдохнет, как немецкая падаль, и она тоже скоро поплатится за предательство, даже не придётся руки марать. — Иди, Яков Платонович, я вызову, когда ты понадобишься. — А Нойманн? — Мы внедрим его в новую систему, займёт хорошую должность в правительстве. — Вот так просто? Он его адъютант! — Я знаю, о чем ты думаешь: риск не оправдывает средства. Не волнуйся, мы поработаем с ним, — значительно сказал Варфоломеев. — Так как ты с ним знаком и вас связывает общая история, я решил, ему будет проще найти общий язык с тобой, а не с кем-то другим. — Я так не считаю, — сухо возразил Штольман, — приставьте к нему кого-то другого, Увакова, например. — Уваков вернётся в Москву. Работа здесь должна вестись деликатная, такой мясник, как он, все завалит, и потом, это приказ, тебе остаётся подчиниться. — Назначите меня его куратором? — Начнешь с ненавязчивого общения. Начинается новая партия, пора расставить фигуры. — Товарищ генерал! — Я все сказал. Твоя кандидатура одобрена. Можешь идти. Штольман поджал губы, несколько секунд сверлил взглядом Варфоломеева, но тот, откинувшись на спинку кресла, прямо смотрел в лицо. Полковник поднялся, попрощался сквозь зубы и вышел. Он чувствовал себя отвратительно. Все смешалось: Нойманн, Анна, новое назначение. Что теперь с ней будет? К кому обратиться? У него, кроме Варфоломеева, никого нет из влиятельных лиц. Штольман ему, как сын... да будь так, Варфоломеев никогда бы не обвёл его вокруг пальца! Решил прикрыться мнимой заботой, вспомнил о старой дружбе с отцом. Штольман тяжело вздохнул и посмотрел на предзакатное небо. Он не мог признать, что единственный у Анны шанс на спасение, на нормальную жизнь — Райхенбах. Не он, прошедший всю войну, служивший честно и бескорыстно, мужественно выполнявший свой долг, а он — Райхенбах, генерал СС, враг, мерзавец, извлекающий из всего выгоду. Никогда Штольман не поймёт ее выбора, никогда не смирится. Куда Райхенбах отвезёт ее? Навряд ли в Англию, не при таком раскладе. Австралия? Швейцария? Как он планирует скрываться? Полковник не заметил, как добрался до санчасти, лишь когда заглох мотор, осознал, где находится. Он вышел из машины, убеждая себя, что приехал к Скрябину, а не к ней. Хлопнул дверью, потоптался на месте, огляделся, ища знакомую макушку. Им бы не встречаться. Двинулся в противоположную сторону. Скрябин, наверное, в части или на обходе, или ещё где... Господи, он бы все отдал ради одного ее взгляда! Почти дошёл до двухэтажного здания, где лежали прооперированные и, скорее всего, был Скрябин. А если она тоже там? Штольман замер у крыльца, вскинул голову, разглядывая окна, но не видел ни в одном из них родного лица. Может, она уехала? — Яков Платонович? Вздрогнул, прикрыл глаза, затаив дыхание, досчитал до десяти и обернулся. Она. В медицинском халате, застегнутом на все пуговицы. В руках стопка книг. Анна смотрела на него пристально, слегка прищурив глаза, ее губы вдруг дрогнули в улыбке, и она сделала шаг навстречу. — Вы наконец-то пришли, — мягко сказала она. — Я боялась, что больше не увижу вас, даже письмо написала и наказала Ивану Евгеньевичу передать вам. Выходит, напрасно писала. Он с трудом разжал губы и едва слышно спросил: — Письмо? — Да, — живо кивнула Анна, — не можем мы расстаться с вами вот так, не попрощавшись. Прощальное письмо. Она написала ему прощальное письмо. Полковник почувствовал себя хуже некуда. Значит, она всё-таки уезжает. С ним. Подсознательно Штольман все понимал, но не мог принять. Почему жизнь так не справедлива? Почему они встретились под Кривым Рогом, а не раньше? Быть может, тогда она не попала бы в плен, и их отношения развивались совсем по другому сценарию. Почему он появился в ее жизни много позже эсесовца? Он не видел ее неделю, и за это время Анна разительно изменилась. На щеках расцвёл румянец, голубые глаза искрились одушевлением и сияли, а лицо, обычно бледное и уставшее, оживилось. Она была счастлива. И причина ее женского счастья вовсе не он, а Райхенбах... Анна подошла совсем близко и остановилась. — Вы избегали меня? Нарочно не приходили? Как вам не стыдно, Яков Платонович! — Анна Ви... Она неожиданно обняла его, ей было радостно, и она хотела поделиться своей радостью со всеми. У него не нашлось сил обнять в ответ, так и застыл каменным изваянием. — Идёмте, — Анна отступила и продолжила улыбаться, — Иван Евгеньевич будет рад. Она поманила его за собой. — Вы не уехали? Полковник поднимался следом за ней, одновременно испытывая и радость, и смятение. — Скоро, — уклончиво ответила Анна и поспешила сменить тему: — Как вы? У вас все хорошо? — Здоров, — отрезал Штольман. Она мельком глянула в его сторону. — Я волновалась за вас. — В самом деле? — Вы стали мне хорошим другом, — она остановилась в холле, обернулась, — я буду помнить о вас. Пусть наши отношения были не всегда гладкими, но вы сделали много хорошего, я не забуду и... я рада, что вы сейчас здесь. Ее слова терзали ему сердце, лучше бы она молчала или, наоборот, наговорила разных гадостей, жалила бы, подобно пчёлам — ему было бы легче перенести разлуку. — Не надо, — он удивился, как его голос ещё не сорвался и продолжал звучать ровно, — ничего не говорите. Она смутилась, отвела взгляд и нервно кивнула, затем повернулась спиной и зашагала вверх по лестнице на второй этаж. — Иван Евгеньевич, смотрите-ка, кого я привела! — ее голос дрогнул на последнем слове. Скрябин, которого было едва видно за столом из-за вороха бумаг, вскинул голову. — Батюшки! — он сразу же поднялся и поправил халат. — Кого я вижу с вами, дорогая Анна Викторовна. Где вы поймали этого лазутчика? — Прямо под окнами. Анна положила на край стола книги и пошла ополоснуть руки. — Ну что же, присаживайтесь, чай пить будем, — распорядился Скрябин и хитро прищурился. Он, как и Анна, пребывал в хорошем расположении духа вот уже неделю. Анна организовала чаепитие: разгрузила стол от тетрадей и журналов, выставила кружки, блюдце с печеньем и сушками. — Анна Викторовна как раз утром вас вспоминала, — заговорил Иван Евгеньевич, он обладал поразительной способностью непринуждённо заводить разговор в, казалось бы, безвыходной ситуации. — Я верил, рано или поздно на нашем пороге появится товарищ неуловимый полковник. Анна налила кипяток в кружку Штольману, затем Скрябину и только потом себе. — Можете отдать мое письмо. — Передавать нет необходимости? — с иронией уточнил врач. — Я сделаю это лично, — торжественно объявила Анна. На мгновение Штольману показалось, они втроём перенеслись в прошлое: вот так просто они общались, как будто не было между ними 10 мая, воскресшего Райхенбаха и ее скорого, неотвратимого отъезда. Они действительно общались, как старые друзья, которые вместе прошли очень многое. Скрябин то и дело подтрунивал над Штольманом и заговорщически поглядывал на медсестру, полковник в свою очередь не упускал возможности ответить. Анна заливисто хохотала и гнала мысли о скорой разлуке. Она никогда их больше не увидит. Да что там не увидит, она не будет знать, как они, как сложились их жизни, нашёл ли Скрябин Полину, появились ли у них дети, чем занимается и живет Штольман. Возможно, сегодня она видит их в последний раз... Она с грустью посмотрела на хирурга. Иван Евгеньевич, улыбаясь, рассказывал анекдот. Анне удалось поговорить с ним ещё утром 12-го мая, ответить на некоторые из его вопросов и утолить своё собственное любопытство. Анна вздохнула с облегчением — их дружба настоящая, пусть и зародилась совершенно непредсказуемо, но все, что делал Скрябин с лета 1944 года, шло от чистого сердца. Для Анны это было важно. Скрябин догадался, что она скоро уедет и взял с неё слово выучиться на врача. Она глянула на полковника и встретилась с ним взглядом. «Как жаль, подумала Анна, мы больше никогда не соберёмся вместе, пусть на нашем столе сейчас лишь чай с сушками, но я буду с теплотой помнить, как 17 мая мы втроём встречали закат...». Анна печально вздохнула. — О чем задумались? — поинтересовался Скрябин. — Прогуляемся? Мужчины переглянулись. — Что скажете, Яков Платонович? — Не имею ничего против, — ответил, поднимаясь, полковник. Солнце клонилось к горизонту. Анна сощурилась, глядя вдаль. Ивана Евгеньевича подловил на первом этаже коллега. Штольман и Анна прогуливались вдвоём. — Почему вы все ещё здесь? — снова спросил он. — Мне казалось, вы хотели уехать. — Он улаживает дела. Думаю, он приедет за мной на днях. — Гм. Куда вы поедете? Анна колебалась, не зная, может ли она доверить ему тайну. Взглянув на него, все сомнения вмиг рассеялись. — В Цюрих. — Почему не Англия? — Так получилось... — Домик уже прикупили? Анна издала тихий смешок. — Да. Он все подготовил. — Она помолчала. — Вы отдали бумаги? — Которые вы нашли? Да. Вы уедете сразу? — Полагаю, да. Нам незачем здесь оставаться. Война окончена, он уже подал в отставку. Штольман остановился. — Вы в это верите? — О чем вы? — Вы верите, что можно запросто уйти в отставку, если работаешь на МИ-6? Анна сдвинула брови к переносице. — Я верю ему. Если он сказал, значит, это так. Полковник презрительно фыркнул. — А если нет? Если продолжит заниматься тем, чем занимался последние годы? Почему вы так слепы? Он немец и элементарно опасен, ненадёжен, в конце концов! Он дал присягу и нарушил ее. — Опять вы за старое, Яков Платонович! — вспыхнула Анна. Ей так хотелось рассказать о Разумовском, никакой он не немец, а такой же русский, как и они, всю жизнь отдал службе на английскую разведку, но Анна промолчала. — Я переживаю за вас, — Штольман коснулся ее руки, заставляя поднять голову. — Вы выбираете жизнь с ним, а если что-то случится? Если он обидит вас? Анна понимающе улыбнулась. — Он не обидел меня, будучи на службе у Гитлера, почему же сейчас, когда война завершилась, он должен поступить дурно по отношению ко мне? — Люди не меняются! — вспылил полковник. — Он немец! Анна прищурилась. — А если бы он не был немцем, для вас бы что-то поменялось? Штольман тяжело вздохнул и прикрыл на миг глаза, затем открыл и помассировал виски. — Анна Викторовна, вы уверены? — Абсолютно. Мне кажется, — тихо добавила она, глядя в небо, — единственное, в чем я сейчас уверена — это в нем. — Почему? Она перевела взгляд на полковника. — Все, что он обещал, он всегда выполнял. — Безрассудство. Вы могли бы остаться. — Думаете? — Я бы что-нибудь придумал, — тут же заверил он. — Райхенбах не рассматривал Советский Союз. Не думаю, что имеет смысл. — Я говорю о вас. — Без него я не поеду. Что мне делать там одной? — Вы не одна, у вас есть... — он осекся под ее внимательным взглядом. — Вы, да? — губы дрогнули в ласковой улыбке. — Знаю, и я благодарна вам, но мое сердце отдано ему. Я поеду за ним. Они смотрели друг другу в глаза долгие секунды, затем Штольман кивнул и зашагал вперёд, Анна последовала за ним. Они шли в молчании, каждый в своих мыслях. — Почему вы не подождали меня? — окликнул их запыхавшийся Скрябин, кажется, он бежал от самого госпиталя. Они оба остановилась и обернулись. — Мы знали, вы догоните! — весело ответила Анна. — У вас вошло в привычку уходить без меня! Я все ещё не простил вас, когда вы уехали в город вдвоём. — Будет вам, Иван Евгеньевич, — рассмеялась Анна, — вы потом дважды выезжали. — Да, но изначально мы договаривались о другом. — Иногда в жизни случается то, чего мы хотим меньше всего, — угрюмо заметил полковник. — Опять вы со своей патетикой, — поморщился врач. — Яков Платонович, иногда мне кажется... — начала Анна и резко замолчала, глядя в одну точку. В их сторону ехала машина с английскими номерами. Все трое остановились. Штольман сразу почувствовал неладное и напрягся, Скрябин смотрел с интересом. Ещё до того, как автомобиль затормозил, полковник разглядел в водителе Райхенбаха. Анна бросилась ему навстречу. Немец подхватил ее и притянул к себе. Штольман сжал челюсть. Райхенбах что-то сказал ей, медсестра закивала, оглянулась на них, разлепила объятия и направилась к ним. Она выглядела смущённой. — Иван Евгеньевич... Без слов Скрябин подошёл к ней и крепко обнял. — Прощайте, Анна Викторовна. Не забудьте о своём обещании. У неё на глаза навернулись слёзы. Хоть она и ждала Разумовского, но прощаться сейчас для неё оказалось полной неожиданностью. Она не готова... — Прощайте... Найдите ее, женитесь... Скрябин обнял ее снова. — Будьте счастливы, — прошептала она. — Спасибо вам, дорогой, потрясающий Иван Евгеньевич, за все-все! — Ни о чем не жалейте, — напутствовал Иван Евгеньевич. — Все будет хорошо, верьте! Он разжал объятия, и Анна нерешительно подошла к Штольману. Полковник прожигал ее взглядом. — Значит, все? — глухо спросил он. — Сегодня? — Да. — Пауза. — Не поминайте лихом. Она неловко потопталась, не зная, как быть дальше. Кивнула и пошла. Он смотрел ей вслед, не находя сил сдвинуться с места, ноги будто приросли к земле. Почему она никогда не оборачивается? Неужели он позволит ей уйти вот так? Все кончено? В голове проносились события последних двух лет, первая встреча, их ссоры, ее слёзы, улыбки. Звонкий смех. Анна уже прошла полпути навстречу к Райхенбаху, как вдруг остановилась, обернулась, посмотрела на Штольмана и устремилась к нему. Тонкие руки внезапно обвились вокруг его шеи, а щекой она прижалась к грубой ткани кителя. У полковника перехватило дыхание, он боялся пошевелиться и спугнуть то ли Анну, то ли сладкое наваждение. Она вскинула голову, и он утонул в голубых глазах, наполненных невысказанной благодарностью и печалью, его руки сами сомкнулись на талии. Он наклонился, вдыхая запах волос, они пахли лесом, дымом, лекарствами и... порохом. Ему было плевать. Для Штольмана это был лучший запах, самый дорогой. Запах лекарств и пороха — борьба света и тьмы, вечный танец жизни и смерти. Запах его любимой женщины.  — Останься, — прошептал он ей на ухо едва слышно, одними губами, — останься.  Анна шелохнулась в объятьях, в ее глазах стояли слезы.  — Вы, — ком в горле душил, она никогда не думала, что говорить может быть настолько больно, — вы хороший человек, Яков Платонович. — Она моргнула, слёзы потекли по щекам, он мягко смахнул их с лица большим пальцем. — Вы ещё встретите... Она не договорила — не смогла, замолчала, не имея сил поставить точку. И медленно сделала шаг назад с таким скорбным выражением лица, будто навсегда порывала со своим прошлым. В последний раз Анна задержала на нем взгляд, словно хотела отпечатать Штольмана в своей памяти, и резко отвернулась. Он дернулся вперёд, но был припечатан тяжелой ладонью Скрябина, лёгшей на плечо. В глазах вдруг зажгло. Горло сдавил ком. Он смотрел, не мигая, как она подошла к Райхенбаху, тот наклонился, рукой скользнув ей по спине, что-то сказал, Анна кивнула, и он пропустил ее вперёд. Пока она садилась в машину, немец обратил взгляд на Штольмана. Они смотрели друг на друга — два непримиримых противника, два человека, случайно встретившихся на войне, чьи жизни тесно переплелись благодаря женщине. Райхенбах едва заметно кивнул. Зачем? Уж не благодарит ли его? Штольман никак не отреагировал. Он думал о том, что лучше бы она не оборачивалась. Никогда не оглядывалась, и всегда они встречались вновь. Сегодня она обернулась. В первый раз. В их последнюю встречу.