All was well.

BTS — Don't Leave Me.

Чонгук медленно бредёт со стороны слизеринских подземелий, поэтому редкие студенты смотрят на него с удивлением. Ещё очень рано, до завтрака пара часов, но он скорее всего пропустит его. Завалится спать, не раздеваясь, и продрыхнет добрую половину воскресного выходного. Он выжат. Первые превращения всегда такие, он читал, и Юнги говорил ему о том же. Чон с неудовольствием отмечает свой медленный прогресс. С неудовольствием больше потому, что не чувствует в себе того притягательного интереса, на который рассчитывал. Он вспоминает своё жадное любопытство, когда решился на обращение, с упоением представляя, как будет отслеживать метаморфозы, глубину изменений, свои ощущения. Но этого не было. Что-то в нем сломалось. И ему было известно почему. Когда ночью поднялась метель; ветер завыл в лесной чаще, внезапно вернувшийся морозный холод прихватил изморозью самые верхние, все ещё голые доверчивые ветви деревьев, и они задрожали от его напора, скрипуче застонав. Чонгуку под защитой мощных стволов ничего толком было не разглядеть и он, в один стремительный забег добравшись до открытой поляны у воды, выскочил на самый продуваемый участок не подумавши, тут же попятившись назад. Жмурясь от брошенного злобным ветром в самые глаза острого снега. Неожиданная непогода раздосадовала его и растревожила. Зима должна была отступить, уже прошли первые весенние грозы, они всегда предшествовали дню рождения Юнги. Но метель устраивала свои пляски над озером и Чонгуку это совсем не нравилось. Захотелось сразу вернуться в замок и убедиться, что Тэхен в порядке, но он не смог себя заставить. Пытался заглушить в себе болючие чувства, носился по лесу, почти полностью отдав контроль своему зверю. Юнги был бы им очень недоволен. Очнулся только когда в забытьи поймал мелкого зайца, ещё не сменившего свою белую шубу. То ли придушил, то ли шею сломал — зверёк умер, но крови на клыках он не ощутил. Вырыл ему неглубокую могилу в стылой земле. Чувство было наипаскуднейшее, и волнения, одолевающие его, только усугубились. Он пытался рассуждать. О том, что в сложившихся обстоятельствах, вряд ли он смог бы хоть чем-то помочь. Сам Тэхен в лучшем случае его помощь попросту не принял бы. А в худшем, пожалуй, убил. Иногда Чонгуку казалось, что он бы и не сопротивлялся. «В конце концов, — думал он малодушно, — о нем позаботится Чимин». Легче от таких мыслей не становилось. Только ещё больше отворачивало от себя. Вымотанный ночной бессмысленной погоней за собственным хвостом, Чонгук плетётся медленно, устало. Иногда искушение ухватиться за стену становилось очень навязчивым, но пока удавалось сдерживаться. Он же гордый. А ещё — придурок. И очень устал от постоянной практики, вымотан долгой ночью, не спал, голоден и несчастен. Мысли в голове совсем безрадостные. Чонгук всегда был уверен, что все эти чувства, привязанности, любовь — это не про него. Конечно, он признавал и сыновий долг, и дружеские узы, но это ведь совсем другое. Он считал, что сердечные порывы его не затронут. Что он будет повенчан с книгами и наукой. И сомнений в этом до недавнего времени не возникало. Не то чтобы он был против любых отношений в принципе, но глядя на то, как играют эмоции других — живые, бурные, искрящиеся, то испытывал скорее недоумение. Как романы возникают будто на пустом месте — вот двое только посмотрели друг на друга пару раз, а потом уже словно приклеились, не оторвать. А затем такие же неожиданные расставания, и вот уже кто-то опять рыдает в библиотеке. Чонгук смотрел на это и удивлялся. Не завидовал, конечно, даже радовался, что его минула чаша сия, но. Но. Если бы Чонгука спросили, он бы с уверенностью заявил, что не хотел бы влюбляться никогда. Это рискованно, ненадежно, и, в большинстве случаев, заканчивается расставанием. Он был уверен, что на такое попросту не способен. Сейчас эта уверенность безвозвратно улетучилась. Он читал о любви — немного, обычно пролистывал эти бесполезные листы. Но в общих чертах знал, что это придаёт смысл жизни, появляется душевный подъем, когда кажется, что ты способен на все. Влюблённый ощущает себя настолько счастливым, что мало отличается от опоенного амортенцией, и иногда даже можно спутать без должной диагностики. Из менее приятных бонусов принято описывать ревность, собственничество, скандалы, слезы и страдания. Какой разумный человек в здравом уме, хорошо подумав, при таких размытых достоинствах согласится это терпеть? Чонгук ничего подобного не испытывал. Но. Ему становилось радостно, когда Тэхен веселился, ему нравилось вызывать у того улыбку, хоть она была странной, квадратной, очень неподходящей его почти идеальному лицу. Тэхен умел обращать внимание на приятные мелочи и замечать, насколько удивительными могут быть простые вещи. Его было интересно слушать, как Намджуна. С ним было комфортно молчать, как с Юнги. Хотя молчал он редко, а болтал много. А стонал густо, красиво прогибаясь в пояснице. Чонгуку физически было больно от отсутствия Тэхена рядом. Он привык к его теплу слишком быстро. И отвыкать было невыносимо. И у него ничего не выходило. Не то чтобы он думал только и исключительно о Тэхене, но каждая его мысль отныне проверялась по новой шкале: «а как бы отреагировал на такое Тэхен?». Даже когда он был в процессе подготовки становления анимагом, на финальных, самых ответственных этапах, очень не к месту вспоминал, как ненормальный хаффл любил целовать его в горький от мандрагоры рот, и от этих шальных картинок в голове почти не мог сосредоточиться. Закралась даже болезненная мысль, что если он потерпит неудачу и его превращение обернётся страшными необратимыми мутациями, память об этих поцелуях будет ему подходящим утешением. Но все получилось. Хотя он очень сильно удивился, когда осознал свой животный облик. Он совсем не этого ожидал. Однако его новая подсознательная система координат авторитетно оповестила, что Тэхену бы понравилась получившаяся форма, и поэтому и он остался ею доволен. Чонгук утопал в сомнениях. Он был дилетантом в любовных делах, ему действительно нужно было время, но как о таком попросить он не знал. Он хотел объясниться с Тэхеном множество раз, но тот не выказывал желания общаться, здоровался сухо и тут же расцветал, начиная разговор с кем-то другим. Может, ему уже и не надо было Чонгука. Хаффлы не легкомысленные, но отходчивые и позитивные, легко преодолевают трудности и философски относятся к неудачам. А может он изначально относился к этому несерьезно. Как вообще люди понимают, что их чувства взаимны? Как догадываются, что чувствует другой человек? В большинстве случаев подобное неподвластно даже волшебникам. Друзья бы, наверняка, смогли дать совет. Раньше ему слепо казалось, что их объединяло прагматичное отношение к подобным вещам. Юнги, например, путался только с чистокровными, цинично поясняя, что прогрессивные взгляды это одно, а семью абы с кем он заводить не намерен. Намджун ржал и обзывал его инцестником, сам вообще не признавая отношений длиннее случайных интрижек. Они тогда ещё не знали о Сокджине. И уж если болтун Намджун молчал о делах сердечных, то что уж говорить про Юнги. Оказалось, что Чонгук совсем не знал друзей с этой стороны и не мог спрогнозировать реакцию. Да и случая не представилось рассказать им о терзавших сомнениях. Сначала Намджун собирал себя по кускам, теперь Юнги пал жертвой гендерной шутки, ему было неловко откровенничать об этом в такой неподходящий момент. До Чонгука долго доходят очевидные вещи. Ему сложно даётся принимать решения, если не дано четких инструкций. Он подвержен сомнениям и ему сложно анализировать чувства других. Другого. Одного. Тэхена. Без которого он, кажется, скоро подохнет. И нет тут никакой романтики. Сам того не замечая, он задумчиво застывает на перекрёстке, рядом с отворотом в коридоры Хаффлпаффа. И именно в этот миг в него врезается Чимин. Отшатывается, взгляд невидящий, очень встревоженный. Чонгук холодеет внутри мгновенно. Все слишком очевидно. — Где он? — его голос неожиданно уверенный, властный, совсем не вяжется с паникой в душе. Чимин отмирает. — Я не знаю, — он запыхавшийся, от мантии веет холодом улицы, с его ботинок пока они стояли, успела натечь небольшая лужица талого снега. — Никто не знает, когда он покинул замок, никто не видел. Я пытался его отследить, но нашёл лишь это у опушки леса, — между протянутыми пальцами свисает вниз оборванными краями красная нить. Чонгук чувствует как тошнота подкатывает к горлу. — Скорее всего он ушёл просто в пижаме, не одетым вовсе, может даже босиком, — бормочет Чимин. — Всю ночь в лесу, в такую погоду, он мог уже замерзнуть, если его, конечно, не сожрали. Только сейчас Чонгук замечает, что Чимин и сам едва стоит на ногах, лицо потемневшее, только глаза блестят панически. — Кажется, я знаю где его искать, — он уже не чувствует ни своих ног, ни своей усталости. Все его существо, все его формы рвутся на поиски. — Знаешь? — Чимин тянет отстранённо, а потом резко толкает его в грудь. — Знаешь?! Это из-за тебя он и слетел с катушек! После каникул он сам не свой и не надо быть гением, чтобы понять, что ты сделал. Может ты и «золотой мальчик», но в душе — пустышка и не стоишь и кната. Он влюбился в тебя, а ты… — И я, — перебивает Чонгук. Виниться нет времени. — Найди Юнги и Намджуна, скажи им, что Тэхен уже один раз нашёл наше тайное место, возможно, он снова там. Они знают, где это. Я пойду за ним. — Я с тобой, — тут же заявляет Чимин. — Один я буду быстрее, — возражает Чонгук уже на ходу. — Разыщи друзей! Чимин что-то кричит ему в след, но он уже не слышит, несётся из замка так, что лёгким больно, борясь с искушением превратиться прямо сейчас. Пусть это незаконно, пусть его потом накажут, да что угодно пусть, лишь бы скорее добраться до леса. Несколько раз поскальзывается на мокром снегу, кубарём скатывается со склона и, поравнявшись с жилищем Хагрида, вытаскивает палочку. Обращаться без неё пока не выходит. После, зажав палочку уже в пасти, прячет её между рассохшихся досок крыльца. На четырех лапах он становится гораздо быстрее. Деревья мелькают, сливаясь в сплошную стену, нижние ветки свистят и иногда больно хлещут по ушам. Звериное нутро притупляет почти все человеческие эмоции, делает их не то чтобы слабее, а глуше, словно через толщу воды. В голове только единственное, нестихаемое, набатом: тэхентэхентэхентэхен. Неладное он чувствует ещё издали. Обострившимися органами чувств ощущает опасность и запах гари. Несётся туда, что есть сил, рвёт жилы, выскакивает на поляну едва не пробурив в земле борозды, тормозя. Из синей будки валит дым. Черно-сизым столбом поднимается из полуоторванной распахнутой двери. Плавится краска. Животные инстинкты кричат внутри протестующе, но Чонгук давит в себе любую слабость и без промедлений бросается туда. Смог такой, что почти ничего не видно, глаза режет, горечь на языке, и в груди, и в желудке. Голова мгновенно начинает кружиться, словно дым просочился и в мозг. Организм рвётся назад, подальше прочь, но он насколько возможно проходит вглубь. Совсем недалеко, потому что дальше — пламя — пирующее, жадное, страшное. Уничтожает все, что ему принесли в жертву. Все, что Чонгук с друзьями натаскали сюда за многие годы, их обжитое, уютное убежище. Записи Чонгука, саженцы, все накопленное добро. Он скорее ощущает, чем видит, что Тэхена среди танцующего пламени нет и пятится обратно, на свежий воздух. Кашляет дымом. Из разъедаемых от жаркого кострища глаз катятся на густую шерсть неостановимые слезы, хвост лупит по лужам рассерженно. Где ему теперь искать Тэхена? Чонгук на грани, беснуется вокруг полыхающей будки, готов носом землю рыть, только бы найти его. Из пасти рвётся рык, очень отчаянно-болючий, пугает кого-то в ветвях сверху. Он продолжает поиски. Ходит кругами, увеличивая радиус, надеясь на настоящее чудо. Не волшебство, не магию, а чудо из тех, что случаются редко, но в самый нужный момент. И Чонгук видит его. Тэхен сидит, привалившись к дереву, сжавшись от холода. Он не босиком, в домашних тапочках, и без сознания. Чон бросается к нему, сердце бьется в груди оголтело, сладкой болью давит на грудь облегчение. Он наклоняется, обдавая суматошным горячим дыханием, лижет ледяное лицо, судорожно сжатые руки, пытается привести его в чувство. Он надеялся, что у Тэхена окажется с собой волшебная палочка, но её нет, поэтому это сильно усложняет задачу. Но главное сейчас, чтобы Тэ очнулся. Тот морщится сначала — маленькая морщинка между бровей, вселяет большую надежду. Дыхание становится ощутимей, грудь начинает вздыматься отчетливее. А потом он с трудом, со стоном, совсем немного приоткрывает глаза. Чонгук со страхом и большим запозданием, думает, что может напугать своим видом и хочет отстраниться прочь, но окоченевшие пальцы зарываются в густую шерсть. — Мой, — совсем тихо, на выдохе. А потом отчетливее: — Чонгук. «Твой» — стонет мысленно, соглашаясь. Тычется носом в твёрдую грудь в полосатой пижаме. Сам ложится у ног, пытаясь движениями показать, чего хочет, благословляя судьбу за то, что ему достался крупный зверь. Тэхен не сразу, но понимает, наваливается ему на спину, теряя в процессе тапки. Чонгук боится, что ослабевший Ви не сможет держаться достаточно крепко и старается двигать головой очень медленно, осматриваясь. И в этот раз страх гораздо ощутимей, липкий ужас пережимает глотку. Он понятия не имеет, где они находятся. Куда ни глянь, одинаковый, ничем не отличающийся лес. Небо низкое, сизое, тоже не даёт подсказок. А время тает, словно последний снег, у Тэхена его все меньше. Вселенная расщедрилась на одно настоящее чудо, и Чонгук уже истратил свое желание. Ветер доносит сквозь ажурные голые кроны, зовущий птичий призыв. Он настолько желанен, что кажется галлюцинацией. Чон почти не верит своему счастью. Отзывается, боясь надеяться на лучшее, но резкий сердитый клич становится все ближе. Чёрная птица ныряет к ним с небес, ругается возмущённо, интонации хоть нечеловеческие, но все равно узнаваемые. Не задерживаясь, уносится показывать дорогу. Воспрявший духом Чонгук, пробирается следом. Ему тяжело, и тело выворачивает ломотой от усталости, угарного отравления и перенапряжения. Но он продолжает свой путь, шаг за шагом, унося свою бесценную ношу как можно дальше. Конечности начинают дрожать, туман в голове приобретает бордовый оттенок, а во рту солёный железный привкус. Перед глазами танцуют мошки, но он идёт, упрямо сжав свою звериную челюсть. Когда лес становится светлее и уже виднеется знакомая крошащаяся каменная изгородь, Чонгук готов зарыдать в голос, если бы связки это позволили. Он пересекает опушку и видит хижину Хагрида, Чимина, почти летящего к ним, так быстро тот бежит, что, кажется, будто и вовсе земли не касается. Бегущего за Чимином Намджуна и даже самого растревоженного лесничего, едва поспевавшего за ними тяжелой поступью. В груди стук сердцебиения неожиданно раздвоился, словно эхом отразился между рёбер. Чонгук знает, что это значит. У него ещё недостаточно опыта, чтобы держать форму неограниченное количество времени, и измученный организм просит передышку. Он успевает даже лечь, когда его очертания меняются и Тэхен плавно съезжает на подтаявший с ночи снег. Чонгук тянется к нему рукой, но движение тяжёлое, словно через плотный кисель. Мысли густеют тоже, и он, так и не успев коснуться чёрных волос на белом снегу, теряет сознание. *** С утра показалось солнце. Самодовольное и уверенное. Теперь уж точно весна. Чимин чистил яблоки своими собственными белыми рученьками, орудуя маленьким ножичком. Для Тэхена. Тот не пришел в себя, но теперь просто спал, восстанавливаясь, правда уже вторые сутки подряд. Чонгука выписали ещё вчера, но он все равно торчал в больничном крыле, даже на занятия не пошёл, остался. Чимин беззастенчиво врал учителям, прикрывая его. Сейчас тот ненадолго вышел, и они остались только вдвоём с Тэхеном. Одни, как было до этого очень долго. Когда Чонгук, с совершенно безумно-маньячным взором даже не дослушав его бросился прочь, Чимин позволил себе с полминуты растеряно протупить. А затем понёсся в противоположную сторону, искать старшекурсников. Ему повезло — ловить по всему замку их не пришлось, Намджун, Юнги и Хосок были вместе и собирались, судя по всему, следовать в Большой Зал. Мин все ещё в теле маленькой колдуньи почти терялся на фоне двух долговязых башен. Чимин затормозил резко, проглотил вязкую от быстрого бега слюну, но Юнги хватило и короткого взгляда: — В чем дело? Он, отчего-то почувствовав облегчение, смог взять себя в руки и объяснить положение вещей максимально сжато и понятно. Джун с Хоупом синхронно выругались. — Самоуверенный говнюк, — припечатал и Юнги, запоздало. — И Тэхена не найдёт и сам убьётся. — Может рассказать Сокджину? — предложил быстро соображающий Намджун. — Нельзя, — мотнул головой Мин. — Он ясно дал понять, что осечек не допустит. И в сложившихся обстоятельствах я его прекрасно понимаю. — Отправимся следом? — Можем разминуться, — снова отверг идею Юнги. — К тому же сегодня старостат. Наше отсутствие заметят. — Я прикрою, — вызвался Хосок тут же. — Как-нибудь да отбрехаюсь. Намджун с энтузиазмом поддержал его идею, а Чимина снова стала захлёстывать тревога за друга. Они столкнулись с Юнги взглядами. Тот тоже не собирался терять времени: — Пойдём. И тут случилось неожиданное: он схватил Чимина руку и потащил к лестницам. Намджун, перекинувшись с Хоупом ещё парой быстрых фраз, скоро их нагнал. Они поднялись на пару этажей выше, Чимин не представлял, что задумал Юнги, но следовал за ним послушно. Рука, сжимающая его ладонь, хоть и ощущалась хрупкой, но держала крепко и от этого становилось спокойнее. Юнги повернул в один из классов, запер дверь. Подошёл к окну. Цокнул языком, не обнаружив возможности его открыть. И резким, словно удар кнута, движением палочкой выбил его. Затрещала рама, посыпалась осколками. — Я постараюсь найти их и вывести к хижине Хагрида, — говорил он в большей степени Намджуну. — Если не вернусь до обеда, расскажите обо всем Сокджину. Чимину даже думать о такой вероятности было тошно. Он выдохнул судорожно, и Юнги посмотрел на него в упор. У них как-то не заладилось с разговорами с самого начала. Наверняка Мин подумал о том же. Потому что сначала сделал вдох, будто собираясь что-то сказать, но потом передумал и сомкнул губы. А затем крепко сжал обе его руки своими. И, несмотря на весь кошмар происходящего, сердце сладко замерло в этот миг. После он решительно кивнул Намджуну и развернулся к окну. От резкого движения длинная мантия развернулась, за секунды становясь черными перьями, и уже знакомая Чимину птица устремилась сквозь раскуроченное окно наружу. Ворон быстро исчез из виду. Намджун аккуратно коснулся палочкой одного из осколков. Подчинившись, стеклышки поползли обратно. Окно снова стало целым, а они смотрели сквозь него на улицу. — Он их найдёт, — в убежденности Намджуна не было и тени сомнений. — Пойдем к Хагриду. Чимин кивнул и раскрыл все ещё сжатую руку. На его ладони лежала оставленная Юнги волшебная палочка. Пак не участвовал в разговоре, пока они ждали вестей. Сидел у окна с чашкой чая и нетронутым каменноподобным кексом, улавливал обрывки басовитого диалога, но даже не пытался вникнуть в суть. И его мысли, и взгляд были прикованы к лесу. Поэтому он увидел их первым. Сначала самого Юнги, показавшегося между ветвей, и тут же нырнувшего обратно. Как он понял, что это был именно он, а не обычный настоящий ворон, было некогда разбираться. Он даже не потрудился сообщить остальным, сразу выскочил из хижины и побежал навстречу. А когда они, наконец, показались между деревьев, сразу за облегчением и новым витком тревоги, Чимин испытал чувство, которое принято называть озарением. Стоило лишь увидеть то животное воплощение, что избрал для себя Чонгук. Но в данную минуту эта информация была для него лишней. Главное было позаботиться о Тэхене, чьё лицо было едва не белее снега, а губы отливали аметистом, и о самом Чонгуке, который, обессилив, принял человеческий облик, рухнув в мокрый снег, предварительно покашляв на него собственной кровью. Подоспевший, непрестанно причитающий Хагрид, подхватил двух худых мальчишек словно тряпичных кукол. Намджун помогал ему и сосредоточенно без остановки шептал заклинания. Пак не представлял, что тот делает, но был ему благодарен. Хагрид зашагал в школу, Джун шёл рядом, а Чимин неожиданно ощутил сильное головокружение. Он выдохся. Словно все силы разом покинули его. Он едва добрел до ближайшего старого пня и уселся на него в изнеможении. Просто смотрел в след удаляющейся процессии и пытался осознать, что все позади. Чёрная птица почти бесшумной тенью села ему на плечо, сжав его острыми когтями, но не сильно. Словно человеческая рука опустилась, поддерживая. Чимин выдохнул. Очень тяжко, отпуская волнение. А затем благодарно прижался ухом к гладким перьям. *** Тэхен понимал, что сон ускользнул, но чем больше терял чувство легкости и осознавал себя в пространстве, тем больше противился этому. Крепче обнял руками подушку. Она была мягкой, а вот наволочка на ней наоборот жесткой, накрахмаленной, но пахла приятно. В месте, где он проснулся было очень тихо. По этой тишине он и опознал больничное крыло. Существует множество видов тишины. Есть давящая, есть гулкая, есть уютная, пропитанная запахом костра, дерева и старых пергаментов. Есть неловкая, когда двоим есть, что сказать, но они робеют. Или горькая, когда сказать нечего. Эта тишина была нейтральная. Оздоровительная. Тэхен приоткрыл глаза совсем чуть-чуть чтобы убедиться, что он прав. Сквозь полуопущенные ресницы заметил хорошо узнаваемый силуэт. Чимин. Ну конечно же, Чимин. В груди разливается тепло, и все же в сердце на краткий миг ощущается болезненный спазм разочарования. Просто ему снилось… Конечно, только снилось. В его сне Чонгук был мягкий, словно плюшевый и было так приятно зарываться в его густой мех носом. Дурацкий же сон. Но Тэхену было в нем так хорошо. Интересно, что же он такого натворил, что оказался в больничном крыле? Он пытается вспомнить, что предшествовало этому.Что-то из воспоминаний всегда возвращается, часто догоняя его приступами испанского стыда. Но на этот раз он понимал, что не хочет на самом деле знать, что же он сделал. Потому что догадывается. Потому что, он это всегда он, только иногда более откровенный. Тэхен ждал этой весны как новой жизни, но первые грозы и таяние снегов не принесли долгожданного облегчения. Иногда ему даже казалось, что внутри не осталось прежнего Тэхена, только тот другой, настолько чужеродными казались ему свои же мысли и желания. Раньше он прилагал много усилий, чтобы оставаться самим собой, теперь он прилагал втрое больше, чтобы собой казаться. Иногда получалось лучше, иногда — хуже. Чимина было не провести, а Чонгук и не заметил. Надо быть честным: он бы Тэхена вообще никогда не заметил, если бы не череда нелепых случайностей. Если бы он сам не полез, размечтавшись. Думать о Чонгуке больно. Не думать — ещё больнее. Тэхен, как и прежде, снова смотрит на него украдкой, как было до всего. Но теперь от этого в сто раз паршивей, потому что, после всего, что было, видеть его сейчас так больно, словно кислород перекрыли. Так, будто ты нежился в ванне, томлённый приятной негой до эфемерного внетелесного состояния, а потом жёсткие сильные руки схватили за горло и окунули с головой. И теперь вода, что ещё минутой ранее дарила тебе уют и комфорт, отныне — твой злейший враг и орудие казни. И если отбиваться, жёстко и отчаянно, то только изводиться сильнее. Поэтому он старательно себя контролирует и никогда больше не станет навязываться. Хотя им все равно приходилось общаться. Но не то чтобы они разговаривают дольше трёх секунд. Лишь обменивались дежурными фразами, когда оказываются рядом. У Чонгука совершенно потрясающие друзья, которые искренне стараются помочь Тэхену. Наверное, теперь они и его друзья тоже. Наверное, они теперь все друзья. Даже профессор Ким. И это досадно. Потому что Чонгук — не подлец. Потому что он тоже, совершенно точно, по-настоящему потрясающий. Честное слово, будь это иначе, было бы легче. Тэхен злится на Чонгука. Травится неутихающей обидой. Скучает как побитая брошенная псина. Если бы знать, что он нужен ему хотя бы чуть-чуть. Хотя бы в качестве подопытного кролика. Тэхен сам себе иногда отвратителен. У Чонгука впереди блестящее золотое будущее, а жизнь с таким, как он, всегда будет непредсказуема и даже опасна. Кому такое нужно? Тэхен — идиот, сам размечтался о несбыточном. И даже улыбка у него идиотская. Дверь отворяется неспешно. Шелест петель не перерастает в скрип. Шаги вошедшего приближаются. — Я побуду тут. Отдохни ещё, — говорит Чимин. Сначала Тэхен подумал, что друг обращается к нему, раскусив, что он пришёл в себя. Хотел было уже отозваться, но его опередили. — Я не устал. Тэхен жмурится крепко-крепко, не веря до конца, что ему не показалось. «Дышать, — напоминает он себе, — просто дышать. Это несложно». Вроде получается. Сердце бьется так сильно, что, кажется, отзываются пружины под матрасом. Он вслушивается, паникующе прикидываясь спящим. Вот Чонгук положил что-то на тумбочку рядом с кроватью, но не садится, продолжил стоять. С дыханием вроде удалось справиться, главное теперь делать это размеренно. Получается плохо. Зачем Чонгуку быть здесь? Что все-таки случилось? Он что-то сделал ему? — Спасибо, что вытащил Тэхена, — словно отвечая на его вопрос, говорит Чимин нечто невообразимое. — Ты сильно рисковал. Вытащил? Он стискивает пальцами подушку. Начинают ныть виски от страстного желания вспомнить. Чонгук не отвечает ничего вслух, но Тэхен понимает, что тот в своей привычной молчаливой манере отозвался каким-нибудь жестом. Скорее всего, кивнул. — Юнги говорит, что там ничего не осталось, — продолжает Чимин. — Тэхен уничтожил все, над чем ты работал. Внутри холодеет. Память возвращается. Фантомным жаром пламя облизывает лицо, вырываясь из волшебной палочки. Кажется, он оставил её там же, совсем забывшись. Да, он действительно это сделал. Желая хоть как-то выплеснуть боль и обиду, желая этого всей душой, и его воля исполнилась. Но ни единой частью своей измученной души он не мог желать вреда самому Чонгуку, потому что любил его. Рука бы не поднялась, даже у самого тёмного из его воплощений. Это был скорее акт отчаяния, эффектная демонстрация собственного страдания. Теперь, наверное, он его ненавидит. Мысль жгла в груди, а горели почему-то глаза. — Это неважно, — отозвался Чонгук, и Тэхен все-таки не сдержал едва слышного судорожного вздоха. — Почему? — Чимин выпытывал мягко, но настойчиво. — Похоже, что я влюбился в него, — ответил тот, спокойно и уверенно, как говорил всегда. Тэхен замер. С дыханием опять не свезло. — Да, похоже на то, — добил его Чимин, неумолимым подтверждением. — Ты мне веришь? — Судя по интонации, Чонгук действительно удивился. — Я тебя видел, — объяснил друг. — Твоего зверя. Форма впечатляет. Как и телесный Патронус Тэхена.* Так что это не вопрос доверия, я знаю наверняка. Тэхен недоверчиво вспоминает. Значит, это действительно был не сон. — Вот как, — задумчиво тянет Чонгук. — Но я не знал. И никогда не видел его Патронуса. — Видеть не обязательно, — Чимин, кажется, не прочь пофилософствовать. — Наша магия неразрывно связана с нашим сердцем. И все, разумеется, об этом забывают. — Ты его лучший друг, — начинает Чонгук осторожно. — Как считаешь, он простит меня? — Уже простил, — отвечает Чимин со вздохом. Повисает тишина. Обыкновенная спокойная тишина, когда все слова уже сказаны и решения приняты. И только сердце Тэхена пытается ее перестучать. Дверь опять открывается, в этот раз решительно и поскрипывает весело. — Может, вы все-таки сходите на обед? — громко шепчет Хосок и даже в его шепоте неуемная энергия и жизнелюбие. — Вот этого забери. Ему надо силы восстанавливать, — командует Чимин. Чонгук пытается протестовать. Тэхен слышит звуки возни и приглушённую пламенную речь Хоупа. Дверь за ними закрывается, скрипнув откровенно насмешливо вдогонку. Тэхен от всего услышанного лежит ни жив ни мертв. — Ты все слышал, — бесстрастно сообщает Чимин. Ну разумеется, как же иначе. Тэхен открывает глаза и смотрит на лучшего друга в упор. — Что? — Тот жмёт плечами. — Я лишь избавил вас от долгих объяснений. Иначе бы вы до окончания школы по углам вздыхали. Кто молодец? Я — молодец. Тэхен переворачивается на спину, ошеломлённо смотрит в белый потолок, а потом начинает смеяться. Чонгук больше не приходит. Тэ подозревает, что смывшийся вскоре Чимин тому виной, но даже ему благодарен. Ему нужно время, чтобы привести в порядок растрёпанные чувства и распоясавшиеся эмоции. Увидеть Чонгука хочется до трясучки. И объясниться, наконец, по-человечески. Мадам Помфри категорически не хочет его выписывать, но после часа уговоров утомляется от его навязчивого бубнежа и отпускает. Тэхен уносится в пижаме, от волнения забыв переодеться. Он вспоминает об этом уже после, когда попадающиеся на пути знакомые и одноклассники смеются и весело поздравляют его с возвращением. А потом он находит глазами Чонгука и опять забывает обо всем на свете. Разумная речь, которую он сочинял последние несколько часов, вывалилась из головы, кажется, где-то, за углом. Он почти бежит, но совсем рядом внезапно робеет. А потом Чонгук оборачивается и, наконец, замечает его. И смотрит так, будто вокруг ничего больше и не осталось. Тэхен искренне не понимает, зачем в такие моменты нужны слова, когда и без них все понятно. Он преодолевает оставшиеся между ними расстояние и решительно целует, вкладывая и без того понятную истину в этот поцелуй. И ликует когда ему отвечают. Совсем рядом кто-то со звяканьем уронил ложку. Тэхен отстранился, удивившись звуку и обомлел. Оказалось, они были в Большом Зале. Только сейчас он понял, что вокруг них толпа собравшихся на ужин, прямо у стола Рэйвенкло. Лица обескураженные. Через проход с любопытством приутихший слизеринский стол, а следом родной, от которого Хосок глядит на них, ухмыляясь, и тянет вверх оба больших пальца. Тэхен стонет мысленно. Очень боится посмотреть на Чонгука. Он, кажется, снова все испортил. Ну вот зачем ему такой сумасброд? Его плечи легонько сжимают. — Не переживай, — в голосе Чонгука улыбка и никакого осуждения. — Никто из учителей не видел. А на всех остальных плевать. Погуляем после ужина? И Тэхен, все ещё идиот, но улыбается в ответ счастливо.