Vivat, Veronica!

Туфли, косметика, пышные платья – всё у них на двоих: Альфред искренне смеётся, когда Клэр наносит ему макияж; ему нравится, когда она мило чихает, стоит ему припудрить ей носик. Главное: всегда высокие каблуки и наряды в пол: чем сложнее и вычурнее, тем лучше. А ещё парики: их много, и иногда Эшфорду хочется переместиться в прошлое, чтобы попробовать поносить эти жуткие метровые конструкции на голове. Но, впрочем, и с обычными не так уж плохо: Редфилд наносит себе мушку чёрным карандашом, но чуть не смазывает, когда Альфред подхватывает её за талию и кружит в своеобразном танце. Клэр даже не успевает ничего понять, как партнёр тут же бросает её, выпархивая из спальни; Редфилд, собрав подолы ткани, бежит за ним. Гонка, в которой главное не повредить ноги: оба носят высокие шпильки, Эшфорд – чуть ниже, иначе дама сердца будет дышать ему в грудь. Как дети: играют в догонялки, прячутся за колоннами и в других комнатах, сбивают с толку гостей и слуг, а потом запираются в библиотеке, сливаясь в поцелуе; ради этого и был устроен весь спектакль. Дверь заперта, но запасной ключ у дворецкого – он может войти в любой момент, - но им всё равно: они всецело поглощены друг другом. Альфред впивается в её губы, руки держит вдоль тела, направляет девушку к рабочему стола. Редфилд не сопротивляется: идёт назад, путаясь в платье, и останавливается, спиной чувствуя уколы углов мебели. И поворачивается, подмахивая, дразня; Альфред облизывается, языком пробует на вкус свою помаду, а затем задирает юбку и шлёпает по ягодице: его сладкая девочка не надела белья. Клэр крутится вся в его руках: Эшфорд пристраивается ближе, тянет за шнуровку её корсета, высвобождая груди: он взвешивает их на ладони, пока она борется с его платьем, а затем припадает к одной из них губами, кусая за горошину соска, и Клэр кричит от неожиданности; ему нравится вкус её кожи. Он остервенело мнёт, грызёт, оттягивает, вдавливает, а Редфилд под ним вся трясётся, дышит часто и стонет: впивается в его волосы, наклоняя: ближе-ближе. И срывает с него светлый парик, выкидывая его куда-то в сторону; ощущать мягкость настоящих волос – высшее наслаждение. Альфред языком катает сосок из стороны в сторону, зубами прихватывает, хочет словно вырвать, чтобы, отдохнув в минуту, потом вернуться с поцелуем в губы Клэр: девушка расшнуровывает корсет и берётся за его лицо, размазывая свои косметические мазки на человеческом полотне. Он хватает её за плечи, отворачивает от себя и, поднимая подолы тяжёлого платья, входит в неё и сразу переходит на быстрый темп: вдалбливает в стол, царапая плечи, спину, кусая шею: должна быть вся в его метках. Она пошло-красиво стонет, тянется к нему, обнимает и целует, а потом он снова хочет видеть её лицо: Редфилд садится на столешницу и даже не успевает перевести дыхание, как Альфред снова заставляет почувствовать его в себе. Она каблуками царапает его бёдра, путается в этих ярких тканях, тянется за шнуры корсета, как за надувной круг в глубоком бассейне, и стонет ему прямо в губы… Ещё, ещё, ещё!.. Он вгрызается в её плечо, резко останавливаясь; тело сводит судорогой, и Клэр кричит до боли в горле, чувствует, как он заполняет всю её, как внутри становится жарко-влажно, как с бёдер капает на пол. Альфред предпочитает не выходить из неё; ему хочется повторять этот симбиоз снова и снова. А потом они ещё долго целуются; и Альфред, смеясь, отстраняется, чтобы потом упасть на колени и нырнуть под широкую юбку, закидывая её ноги себе на шею; чтобы поиграться с ней языком и пальцами. Клэр стонет и краснеет; его самая лучшая девочка. Их спектакль длится до самой ночи.