Vivat, Veronica!

Альфред не мог на себя налюбоваться: отражение в зеркале – не его; он сам в чужом коконе, но эта роль ему нравится, носить платья – ему нравятся, чувствовать кем-то иным, быть другим – его фантазии оживают именно сейчас. Клэр не думала, что её подарок настолько сильно понравится ему: чёрное, длинной в пол, с душным корсетом, из ткани, обшитой стразами и пайетками, переливающимися будто звёзды на ночном небе, - он собирает подолы складками, метёт ими полы, кружится балериной, и смеётся так звонко, а в глазах – огоньки детской радости. Она просто стоит, облокотившись о дверной косяк, скрестив руки на груди, и смотрит, наблюдает, подмечает: так просто осчастливить человека оказывается, так просто его понимать – бесценно. Эшфорд поправляет спавшие на лоб волосы, убирает сбившиеся локоны за ухо, пальцами проводя по серёжке-клипсе: капелька танзанита в ободке из крошек горного хрусталя блестит бушующим океаном; в Альфреде – океан эмоций, буря их, и он не знает, какое первое выплеснуть наружу. Редфилд редко удаётся видеть его таким: по-настоящему счастливым, по-настоящему… живым. Вздох: она знает, почему именно так. Знает, почему он хочет спрятаться за личностью другого человека. Его настроение переменчиво, стоит им выйти в люди: Альфред выдерживает испытание, но позволяет себе расслабиться дома, зная, что Клэр всё понимает и принимает это как необходимость. Только сейчас, именно в этот момент он - реален, и в зеркале – то, к чему располагает душа. За дешёвой роскошью и фальшивым лицом, нарисованным косметикой из её личной сумки, он чувствует себя… самим собой. Чувствует себя счастливым. А для Клэр нет ничего важнее этого. Всегда росший в тени сестры, игнорируемый единственным родителем, Альфред Эшфорд вырос замкнутым, чувствующим себя лишним в семье. Ведь кроме Алексии никого для Александра не существовало, и сколько бы сын не старался, чтобы заполучить доверие и любовь отца, тот был непреклонен в своём решении; даже после своей смерти старший Эшфорд в завещании указал только дочь. Альфреда никогда в его жизни не существовало. Иногда Клэр думает: что было бы, будь её парень – нормальным? Без странных фетишей и наклонностей, без этой его любви к сладкому попкорну, аллергией на орехи и поцелуев по утрам? Без совместного гардероба и пропадающей косметички, без постоянных подарков и неумению есть палочками японские блюда в ресторанах? Без всего того, к чему она успела привыкнуть? Даже этот его образ, в котором он ощущает себя комфортно, стал частью их жизни. Иногда ей хочется спросить напрямую, не устал ли Эшфорд играть роль чужого человека? А ответ как всегда щёлкал в голове сам собой: здесь нет никаких чужих. Редфилд подходит ближе, кладёт руки ему на талию и притягивает к себе: Альфред охает, не ожидав, и расслабляется, когда она обнимает его за пояс и кладёт подбородок ему на плечо, смотря на совместное отражение: какие же они, чёрт побери, больные, какие же, чёрт побери, счастливые… - Моя принцесса, - шутит она, разворачивая хихикающего Альфреда к себе и целуя его в кончик носа. – Но платье мне вернёшь. Ты же сам сказал, что я должна выглядеть великолепно. - Конечно, - соглашается он, пальцами очерчивая её лицо. – Но оно мне больше идёт. - Согласна, - кивает она. – Только мне ты больше нравишься в том розовом, которое ты мне подарил на Рождество. - Потому что оно короткое? – догадывается, хитро прищурившись. - Вот именно, - радостно сообщает она, и Альфред не может сдержать улыбки. А потом они танцуют, прокручивая в мыслях музыку – ту пластинку, что сейчас мирно лежит в ящике граммофона, ожидая, когда иголка начнёт царапать на виниле мелодию, льющуюся в окружающий мир через рупор. Пусть они оба странные, пусть оба носят каждый свой образ под сердцем, но они счастливы, ведь понимают и слышат друг друга. Они – любимы. И это будет с ними всю жизнь.