Vivat, Veronica!

Глаза – зеркало души; чушь – он не верит в это. И смотрит в своё отражение пристально, не мигая, смотрит так близко, что готов нырнуть в несуществующий мир зазеркалья. Его глаза отражают ничего: словно поддёрнутые льдом, они источают пустоту – холодную, пугающую. У него зрачки разные – правый меньше, похожий на горошинку перца; у левого же радужка кажется темнее – негранёный апатит. Даже в них раздвоение. Пальцы крутят барабан до щелчка; он не боится перемен. Просто смотрит в зеркало, читая в собственном двойнике из другого мира самого себя. Ему чудится, что лицо трескается паутинками, словно нечто иное пытается пробиться сквозь кожу. Он смеётся, но пристально продолжает смотреть; там – другой, там – сумасшедший, расколовшийся на множество граней, не понимающий уже, что есть реальность, что – вымысел. Палец медленно сжимает спусковой крючок. Раскрыть загадку, правду, что скрывает за собой фраза, которую он произносит в пустоту. Губы шевелятся, а глаза смотрят; наклоняется ближе, и стекло покрывается паром – совсем близко; дуло оружия целует холодную гладь. Ему хочется выстрелить. В другого. В себя?.. Он смотрит. Изучает того, кто сидит перед ним, повторяя его движения. Близнец - не он - смеётся в его голове отвратительно, от голоса мурашки по коже бегут – от собственной мерзости. Избавиться от противного чувства, отмыться, сбежать – нереально. Смотреть на себя – нереально, но он делает это, превозмогает, сам себя мучает, лишь бы отпустить, лишь бы найти ту нить, которая связывает его с мирами прошлого и несуществующего. Отражение в его глазах изгибается, приобретает иные черты – более тонкие, выразительные, женственные… Алексия. Выхода нет. Пора поставить точку. Он хочет прицелиться, и не знает, какую выбрать жертву: себя или отражение в глазах. Рука трясётся, он сам нервно сглатывает, когда касается холодным металлом подбородка. И всё ещё смотрит в отражение, где двойник поступает аналогично, но тот смеётся, сомневается в том, что он сможет это сделать. Его голос такой громкий, такой повторяющийся, и Альфред видит, наконец, себя – как у него поджимаются губы, как хрустальная слеза катится по щеке. Выстрели! Не мучай себя! В зеркале на него смотрит Алексия. И отец. Образы сменяются каждую секунду, но Эшфорд более не видит себя. Он видит только свои глаза. Ему страшно. Сдаётся. Выбор сделан. Закрой глаза. Палец нажимает на спуск. Эшфорд падает на колени; зеркало осколочным дождём рушится на него. Оружие – теперь горячее, все ещё хранит память его отпечатков. Он открывает глаза и смотрит на треугольники, отражавшие его истинные эмоции: мозаика собирает его образ – там нет места ему настоящему. Он – никто. В своих собственных глазах он – никто. Призрак не может в себя выстрелить. Призраки смотрят на него с осколков его глазами. Альфред смеётся в своей голове чужими голосами, потерявшись в действительности.