Vivat, Veronica!

В его мечтах она говорит, что он достоин: что он тот, кто приведёт их к победе – просто нужно немного потерпеть, ибо время течёт медленнее, чем его самые горячие желания бегут фантомами по раскалённому асфальту; в его мечтах она гладит его по волосам, что как шёлк растекается по пальцам, и напевает колыбельную – ту самую, из детства, что набатом звучит в голове; ничего из этого не забыть. Сестра улыбается, гордится тем, что он сдержал слово – умница, брат, и он тянется к ней, к недосягаемому, как падающей звезде на горизонте, ведь ему мало этого: поддержки, доброты, любви… С ней исчезло всё, как и перечеркнулась прежняя жизнь, но он продолжает черкать по собственному портрету, обнажая каменную стену: ничего нет, там – пустышка. Он тоже. Алексия смотрит сквозь него. Её прикосновения заставляют его вздрагивать; воображение играет злую шутку и посылает видения, что кажутся невозможно реальными: сестра здесь, вернулась к нему спустя пятнадцать лет заточений, улыбается, будто жизнь прошла мимо неё; она не изменилась – в его голове – и всё такая же, какую он её запомнил. А вот сам боится в зеркало взглянуть – фобия, что сковывает его; посмотри в отражение, и рассыплешься осколками, порезавшись об острые края правды. Нет, нет, нет! Ничего этого нет; только они, здесь, вдвоём, и её тихий напев сопровождает иллюзию. Что звучит в его голове. Боится посмотреть в сторону: там другой, иной мир, там он один, без сестры, без той, кто видит в нём нечто большее, чем просто марионетку; иронично, что куклы, подвешенные на тугих верёвках, словно живые люди, казнённые повешением, плачут трещинами; краска лоскутами сползает с них, будто кровью истекают, и улыбаются, глядя на них, неверные подданные: скрипят противным смехом, выбивая из мира грёз, шёпотом повторяют проклятие: Поехавший, поехавший, поехавший… Он дрожит, но смотрит на Алексию, ищет в ней немую поддержку; всегда на коленях, всегда как раб, но в настоящем – король, но в реальности – подделка. И пытается схватить за запястье, но пальцы лишь касаются пустоты; она как воздух, она – есть вымысел; кусочки складываются во внутренний хаос: глаза, полные слёз, улавливают лишь тень – сестра улыбается, и губы её растягиваются широко, и маска лица лопается; куколка горит пламенем, и он в ужасе отталкивает от себя чудовище: не сестра и не человек – плод глупых мечт, которые формируются в единое целое, как нелепо слепленный кувшин из разных остатков глины: в этом есть всё и ничего одновременно. Алексия, Александр, мутант, его враги, союзники, погибшие от его рук невинные… – чёрные души идут на него бесформенной массой; Эшфорд отползает в сторону, к самой стене, спиной касается отрезвляюще-холодного камня, и сам сковывает себя, лежит младенцем в утробе выдуманной матери, закрыв глаза, рыдает-кричит: - Прочь! Прочь! Прочь! Скрипуче смеются куклы, что тянутся к нему в мечтах, пытаются схватить и дать ему ту же судьбу. Он боится смотреть страху в глаза, боится всего этого… Мелодия в голове перестаёт играть. Глаза вновь открывает. Он один в комнате. Один в этом жутком замке. И смеётся эхом один. Он сошёл с ума.